Вернулись за инструментом. Сиамцы криволапые.
Двойная фигура каторжников, намертво скованных за запястья короткой цепью, подняла лопату и заковыляла к рабочему месту.
Старец ухмыльнулся — опасаются 'бугра', неучи безмозглые.
Пирс строить еще лет десять. Это ежели погоды будут способствовать. Ну и слава богу, без работы не останемся. Чего не строить, ежели есть нужда в пирсе? Пусть пока никто и носа на островки не кажет, в будущем пирс очень даже пригодится — про это чертт очень доходчиво рассказывал.
Старший бригадир Морспецстройисправа поскреб бритую башку. Свою норму он выполнял без труда, но эти... Э, все равно долго не протянут. Рыба ловится, одежонку начальство подбрасывает, в запасе консерва хранится — гречка с говядиной, килька в томате. Культура имеется в клубном навесе — иллюстрированные томищи Брэма, Энциклопедия молодой матери, афоризмы великих и известных, шахматы, опять же. Прикладывай голову, размышляй и беседуй. Чертт заглядывает, философские дискуссии разжигает. Имеется игра мысли. Но эти двое разве ж мозгуют? Нет, непременно загрызут друг друга до смерти. Силов пока не хватает: один слабоват, у другого когтей недостает. Но изловчатся, по всему видно, удушегубятся.
Сам старец подумывал о условно-досрочном. Не то, чтоб особо поджимало: на море жилось покойно, морду никто не бил, в живот ножичком не тыкал. Бабы.. да ну их, надоели, искусительницы. Но хотелось поближе к лесу, чтоб после работы груздочков насобирать, кабанчика завести, погребок с соленьями. Выйти на рассвете, по росе пройти, вдохновения набраться. Чертт обещал посодействовать, найти новый 'фронт работ' и даже сулил подогнать поросенка на выкормку, есть у него знакомцы. Впрочем, это не к спеху, порося, она ведь тоже визжит, отвлекает, в этом у ней особой разницы с дурными каторжниками и нету.
Старец вернулся в хижину, открыл тетрадь и с предвкушением снял с ручки колпак. Писалось ему в удовольствие, жаль, что издатель надоедливо требовал непременной лихость повествования и какого-то 'психологически-актуального ыкшена'. Что это за зверь и отчего он непременно должен водиться в правдивом мемуаре, не знал и сам всемерно образованный чертт. Приходилось малость приукрашивать и привирать. Но это уже третья книга многотомника, допечатки идут, надо бы закончить серию. Назвали, правда, смехотворно: 'Я — Григорий! Из тайги к трону! Записки святого грешника'. Эх, так бы и плюнул в харю издателю! А переплет?! Как глянешь, так крестишься и о забытой 'беленькой' вспоминаешь. Но чертт-соавтор объяснял, что до серьезных изданий и боллитры еще придется упорно дорастать. А что делать, каторга она каторга и есть.
Сочинитель почесал ручкой длинный нос и продолжил с места, прерванного чуждыми вдохновению шумливыми каторжниками:
'Мотя подняла на меня необыкновенно ясный взгляд очей и молвила:
— Что мне делать, посоветуй, отец родимый?
— Не ходь. Избегни! — строго ответствовал я. — Ославят. В оперетку попадешь, а то и в саму синематографию вляпаешься.
Танцорка заломила белы руки:
— Но я...'
Автор остановился в затруднении. По правде говоря, с балерунками он знакомств не водил, бог миловал, страхолюдины они все. И как этакие бабы имеют моду говорить, один бес их знает. Вот же дурни эти издатели: 'дай главу про Матильду, да дай'. Сдалась им эта Кшесинская, как будто нормальных баб в Петербурге не имелось.
Старец в сердцах плюнул, взял удочку и ведро и ушел советоваться с черноперкой о вариантах творческого решения балетной главы.
* * *
Петроград. Улица Надежденская (она же Народных поэтов)
Ровно десять лет после часа Х.
— Каждую годовщину вспоминаю как оно было. Да, угодили мы тогда в самый выхлоп, — вздохнул Николай, застегивая китель. — Бурные были дни. Горестные. Батю твоего жаль. Не довелось лично познакомиться. Слушай, на парад-то так и не пойдешь? Не передумала?
Глафира встала из-за пишущей машинки — взгляд отсутствующий, вся в сочинении. Ну и ладно, — талант он такой.
Николаю нравилось щелканье клавиш — по щелчкам было слышно, как набирает скорость Глашина фантазия, как спорят и воюют герои, как после размышлительной паузы сюжет внезапно сворачивает на просторный проспект с односторонним движением и газует вовсю. Четвертую книжку пишет жена — это ведь не шутки. Для молодежи те книги, но и взрослые читают взахлеб. Девчонка-то была самая обычная, а ведь как толкнуло. Он помнил, как Глаша в первый раз тетрадку к себе потянула. Хорошо хоть карандаш грызть отучил. Сейчас вот в 'Артек' поедет, перед читателями выступать — вся ребятня продолжение 'Дальних островов' требует. А какой авторитет у писательницы с вдребезги изгрызенным карандашом? Вовремя отучились.
— Нет, парад я лучше из окна послушаю, — все так же отстраненно сказала Глаша. — А на могилки завтра схожу. Без торжественности мне проще. Вместе сходим. Ага?
— Сходим. Ты, твори-твори. Как они там? Бронепоезд встретили?
— Не-а. Я передумала. Простой литерный встретят. Бронепоезд — слишком воинственно. Неправдоподобно и отвлечет читателя.
— Тоже верно. Наш бронепоезд — он на запАсном пути.
— Почему же именно на запАсном?
— Не знаю. Слыхал где-то. Складно и в рифму:
Мы — мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути![5]
— Действительно, складно. Что за поэма такая? В газете читал или по радио передавали?
— Откуда ж мне ваши литературные дела досконально знать? Запомнилось и все. Ладно, пойду. Машина вон уже пришла и ждет. Арсентия подброшу, он тоже на парад при исполнении.
— Колька, ты только сам за руль не садись! — живо обеспокоилась и выкинула литературу из головы жена.
— Я ж слово дал. За руль только на треке или полигоне, — не без досады напомнил Николай.
На лестнице поздоровались с Арсентием — поручик, нынче курсант Константиновской (Красно-Константиновской) артакадемии был из потомственных вояк — пунктуальный, хоть хронометр по нему проверяй. Полезное качество.
Спустились во двор — тут было гулко — малышня, облепив деревянный аэроплан, построенный на детской площадке, играла в авиаторов. Гудят-жужжат, и действительно, словно патрульный автожир во двор спустился. Николай погрозил сыну — опять пальто нараспашку. Филька догадливо принялся застегиваться. На самолете завопили с новой силой и изобразили пулеметное 'ды-ды-ды!' — воздухоплаватели геройски отбивались от итальянских истребителей.
Тут Николай вспомнил, откуда взялось про бронепоезд. Катерина Олеговна как-то продекламировала. Тогда, давным-давно, когда пулеметы вовсе не 'ды-ды-ды' на улицах гремели. Да уж, и сейчас стране нелегко, а если бы тогда не остановились? Вон, в Германии три года гражданская полыхала. Помогали чем могли, но что от той Германии осталось?
— Ну, что, садимся, господин комбат?
— Только после вас, тарищ старш техмех.
Из окна третьего этажа доносилось клацанье старой, еще иностранного производства, пишущей машинки — судя по темпу, 'Ундервуд' выдавал описание дороги. Нужно предложить про запасной путь в текущей главе упомянуть. Они полезны — запасные пути. Мало ли, свернешь не туда, так маневр и разворот непременно должны оставаться в запасе. Да и бронепоезд действительно не помешает.
Конец
________________________________________
[1] 'Ах, какая женщина...' Слова М. Рябинина, музыка В. Добрынина (впрочем в данном случае, поется на эксклюзивный земноводный мотив).
[2] Упомянутый случай произошел с совершенно иным литератором, имеющим весьма малое и чисто символическое сходство с Алексеем Ивановичем. Случай известен по воспоминаниям некого Н.А. Пушешникова (Николай Алексеевич Пушешников,1882-1939гг, литератор и переводчик). Фантазия ли это, правда ли, или смесь того и другого, доподлинно нам не известно.
[3] Острова Корейского пролива.
[4] ИТК — исправительно-трудовая колония (нового типа)
[5] 'Песня о Каховке' Автор слов Михаил Светлов.
