— Ага, прям рай, — сипло выдавливаю из себя, вновь заходясь кашлем, и чего меня туда несет дурака такого.
Переходы между уровнями сменялись один за другим, одних только лесенок и мостков пришлось пересечь порядка пары десятков, и это не считая других видов наклонностей, встречавшихся по пути, а добрался, по сути, едва ли до середины. Еще частые отдыхи, возвращение назад, попытки сжевать то или иное растение, что бы заглушить терзающий голод, короче, мучения те еще. Зато природа, воздух — красота, мать ее так!
В итоге, как ни прискорбно, но пришлось признать, что заночевать по пути наверх придется и второй раз.
И вот, по прошествию двух суток, почти к обеду, я таки выдерся на последний, судя по всему, лестничный проем и с трудом переставляя ватные ноги, делал оставшиеся шаги, ощущая, как меня все ниже и ниже гнет к земле. Непонятная сила теперь ощущалась уже вполне отчетливо, даже воздух изменился, став более терпким и менее удобоваримым, непроглатываемым. Он словно плыл метрах в десяти по сторонам, слегка искажая картинку и заставляя задуматься о том, что же здесь такое происходит. Ведь пару ступеней вниз — и все, ничего подобного и в помине нет, а тут такое.
Не знаю, почему я такой дурак, но даже после всего этого продолжал переть вперед, сцепив зубы и чуть ли не со стоном передвигая начавшие повиноваться конечности. В мозгу почему-то билась мысль, что ну его все на хрен и не зря же сюда перся, и плевать на возможные последствия, проклятия и прочую ересь. Меня просто все достало, окончательно: и недели агонии скукой на острове, и эти чертовы развалины, и вообще весь этот гребаный Мир. Короче, психанул я!
Перед глазами же раскинулся просторный зал с колоннами по периметру и массивной, резной полуразрушившейся крышей, венчавшей всю эту чертову гору камня. Потрескавшийся и увитый кое-где плющом пол, осколки камня и остовы не выдержавших оков времени колонн дополняли картину царившего вокруг запустения. Выл ветер, теребя крохотные листочки под ногами и на удивление сильно толкавший меня в грудь, назад, будето предупреждая и увещевая, мол, нечего тебе тут делать, поверни, не суйся, куда не следует.
Но глаза уже вцепились, застряли, прикипев к постаменту в самом центре — алтарь! Самый натуральный алтарь, причем белоснежный, как молоко, без единой трещинки и ни разу не поддавшийся усилиям стихий и времени, словно неподвластный никому и ничему. И вот возле него пространство прямо-таки искажалось, пульсируя и плывя, скрывая верхнюю часть и буквально заставляя гадать, что за хрень создает такую магию и, главное, для чего? Убьет ли меня эта сила, отправит не перерождение, или подарит очередную улыбку судьбы?
— К черту все! — и я пополз вперед, причем в прямом смысле, буквально, не в силах передвигаться даже на карачках. Через каждые метр-два приходилось замирать, закрыв глаза и позволив бешено бьющемуся серцу хоть немного уняться, а легким протолкнуть внутрь себя еще пару-тройку глотков словно каменного воздуха. Горло уже порядком саднило от таких мытарств, выдохи получались свистящие, надсадные, в боку нещадно кололо, постоянно напоминая, какой я дурак. Мне же оставалось надеяться лишь на то, что дуракам везет, и сейчас как раз именно тот случай. В общем, полз дальше, кряхтя и сопя, не сводя взгляда с такой близкой и одновременно такой далекой цели. О том, как буду карабкаться наверх, даже и не думал, главное, добраться.
И ведь дополз, сука, дополз, мать вашу! У самого основания алтаря голова внезапно закружилась и волна слабости, прокатившаяся по телу, чуть не выключила сознание. Скрипнули зубы, сжимаясь в невероятном усилии. Стиснулись кулаки, пытаясь хоть как-то собрать всю волу в кулак. Мозги натурально плыли, подобно воздуху вокруг, мысли путались, постоянно мельтеша и стирая из памяти то, ради чего здесь оказался. И лишь глаза, неотрывно сверлящие уходивший ввысь на добрые полтора метра камень, постоянно напоминали о смысле происходящего.
— Смысл? И какой смысл ты видишь? — внезапно прозвучало в мозгу.
Я мотнул головой, отганяя наваждение.
— Наваждение? — раздался тут же легкий смешок.
— Ссу..., — только и смог, что выдавить, как вокруг вновь раскатистым, приятным баритоном разлетелся чей-то смех.
— Успокойся, и не противься, расслабься, отдохни, ты ведь устал, — проник в сознание голос, он словно лился со всех сторон, одновременно появляясь и внутри моей черепной коробки, чертов долби сураунд, мать его так!
— Зачем бороться, оставь бесплодные попытки.
— Остановись, послушай, как хорошо вокруг.
— Насколько тихо и прекрасно это место.
— Зачем бороться, зачем так мучаться, скажи, расслабься, это ли не благо? — лилось, не прекращаясь отовсюду, кажется, я потихоньку начал сходить с ума. Застонав, подполз еще немного ближе, упершись лбом в холодный и гладкий камень. Во! Полегчало немного, не сильно, но все же. Зрение уже почти отказало, плывя картинками с разводами на подобии клякс в детской книжке-раскраске. Мозги спекались, или я сходил с ума, но вокруг уже был даже не зал на вершине горы, а какой-то калейдоскоп из причудливых абстракций. Мдааа, вот тебе и игра, поиграешь так, потом слюни утирать всю жизнь замучаешься.
Еще усилие, и теперь уже затылок упирается в холодную поверхность, а голос все не умолкает, увещевая и советуя не напрягать себя, повзолить отдохнуть измученному телу, расслабиться и растектись по полу лужией слабосильного говна. Ага, как же, мозги хоть и дали трещину, даже несколько, но я все еще хоть немного, но соображаю.
Стон, и уже спина облокачивается о стенку алтаря. Фуух! До чего же хреново ощущать себя овощем, мама, роди меня обратно. Как действовать дальше, даже не представлял, на то, что бы даже ноги под себя еще раз подтянуть, у меня попросту не хвати сил. Да и где они, эти ноги, дальше колен ничего не вижу, все плывет и раскалывается на мелкие кусочки, принимаясь сознанием за мельтешение клякс, очертаний и теней.
Очередной порыв ветра, незнамо как выбравший довольно удачный ракурс появления на сцене, буквально сдул меня от постамента, заставив повалиться на бок и в бессилии заскрежетать зубами. Ну, почти, настолько сильно стиснусть челюсти я уже не мог, устал очень, просто очень устал...
В себя пришел, лишь когда вокруг стояла ночь, видать, местная магия ослабевала в это время суток, и выпавшее в осадок сознание таки смогло вернуться в тело, так сказать, заставив, для начала, легонько застонать, ощущая всю прелесть долгого лежания на одном месте и в одной позе. А затем и открыть глаза.
— Песец подкрался как всегда, — с хрипотцой выдавило горло, ну, уже лучше, хоть и давит, но уже не так сильно.
Попытка принять сидячее положение увенчалась успехом, хоть и стоила прилично сил, по сути, почти всех. И я еще бог знает сколько времени тупо и неподвижно сидел, накапливая возможности для очередного рывка, глупого, на первый взгляд, невозможного, судя по всему, но единственно верного, если прокатит. В конце концов, а что мне еще оставалось? Ни встать, ни вскарабкаться наверх было нереально, тут или пан, или пропал, на большее меня не хватит. Все решится одним рывком, порыва которого, надеюсь, хватит для того, что бы выброшенной на берег рыбиной придавить уже верх этого треклятого алтаря. А там посмотрим.
Еще какое-то время поизоброжав соляной столп, я, наконец, решился, прикинув, как это все будет происходить. По сути, трюк должен был войти в аналлы истории как что-то с чем-то, позволив мне заработать туеву хучу достижений за сообразительность, силу воли, тупость с глупостью и так далее. По крайней мере, рассчитывал на успех, про остальные же девяносто девять целых и девяносто девять процентов неудачи даже и не думал, и:
— И — эх! — рывок вышел эпичным и жалким одновременно, достойным только что родившегося карапуза. Спина оторвалась от каменной поверхности и, подобно маятнику и послушная силе притяжения, пошла назад. В это время мои две обессилившие ходули напряглись изо всех сил и с невероятным напряжением заставили неподъемный зад оторваться от пола. И в это же время корпус уже начал свой разворот. Половина высоты взята. Далее, выброшенные вперед руки, согнутые на манер крюков, с окостеневшими, скрюченными для лучшей сцепки с поверхностью пальцами, взмыли над крайней точкой. И упали на край постамента. Второй рывок, более слабый, но все же принесший взятие еще четверти высоты, выбил из горла отчаянный стон и я, буквально на последнем издыхании, зажмурившись и ощущая, как сознание тонет в обступившем его со всех сторон мраке, потянулся ввысь, всем своим естеством и надрывая все, что только мог: пупок, связки, жилы, душу — тьма...
— Ну, и чего тебе здесь надо, чего приперся? — вклинился в сознание противный, скрипучий, словно несмазанная петля на старой двери голос. Да уж, баритон был куда как приятнее, по крайней мере, не пилил мозг на подобии раскособоченной и тупой пилы. От этой мысли я даже скривился.
— Еще и не нравится что-то, ууу, падаль, че выперся-то, чего? — вновь раздалось недовольное.
Я открыл глаза.
— И зенки бы твои вовек не видеть, — раздалось в то же мгновение.
— Морда твоя наглая.
— Шляются тут.
— Зыркают.
— Чего вылупился, спрашиваю? — скрипит все так же, не умолкая, а я, офигевая, рассматриваю кусок исходящей светом тьмы. Да, да, именно так, мог бы — протер глаза, но сил двигаться пока не было. И да, я таки выперся наверх, лежу вот, обессиленной тушкой на самом алтаре, а в полуметре от меня переливается непойми что. Выглядело это нечто как чернейший из всех самых черных оттенков туман без четких контуров и очертаний, постоянно плывущий и парящий в ладоне над каменной поверхностью. В считанных сантиметрах по сторонам от которого, его темная дымка плавно переходила в белоснежные всполохи чистого, ничем не запятнанного света. В общем, довольно красивая штука, если не считать того, что настроена она была явно недоброжелательно и ничем хорошим мне это явно не грозило. Скорее, как полыхнет сейчас, и даже косточек не оставит, отправив на перерождение. Эх, выперся на свою голову, мда... но ведь и интересно же.
— К.. кт.. о? — еле-еле шепнули губы, а веки сами собой стали закрываться, налившись чугуном и став неподъемными.
— Кто, кто, надо кто, а ты вот кто, чего надобно-то? — и сгусток полыхнул светом несколько обильнее, чем до этого, заставив мысленно застонать. Черт, даже сквозь полузакрытые веки пробило, сука!
— Во, вишь, не нравится, — протянул скрипучий голос, — а мне ты не нравишься, пшел вон, приперся тут, разлегся! — проскрипело тут же.
— Н.. не.. м.. мо.., — хватило меня не на много, но чертова дымка суть схватила, тут же озаботив ответом:
— А нечего лезть, терь лежишь тут, раздражаешь, чего внизу не лежалось-то?
Я не ответил, и в воздухе повисла тишина, напряженная такая, давящая, гнетущая.
— Ну и? — после непродолжительного молчания несколько более спокойно раздалось вокруг. Открыть глаза я пока не мог, не было сил, но слух пока не отказал, а это нечто, похоже, вполне свободно копалось в моих мыслях, так что и напрягаться, заставляя горло в агонии выдавать слова не было смысла. И чего я раньше об этом не подумал, впрочем, ответ у меня в сознании пронесся моментально: "Что "ну, и", хреново мне, не видишь?"
— Ну, хреново, а ты что хотел, что б я тебя лепестками роз осыпал да благовониями обдал? — проскрипело со всех сторон.
Ага, значит, мальчик, вернее, мужского рода собеседник, уже какие-то критерии вырисовываются, уже хорошо.
— Какой я тебе мальчик, это у вас тут бардак, это ты тут мальчик, или девочка, критерии-шмитерии, ишь ты, — пробурчало в ответ.
Я мысленно улыбнулся: "Что делать будем, друг?" Повисла пауза, такая, когда понимаешь, что разговор влетел в незапланированный поворот и ход событий имеет шанс внезапно несколько преобразиться. И тут отовсюду понеслись раскаты смеха несмазанной петли, вот-вот норовящей потерять от тряски свою дверь и так наладом дышащую и удерживающуюся на своем месте лишь ею одною. Почему-то в мозгу всплыла именно эта картинка, и смех тут же перерос в гогот, под который старое дверное полотно таки не выдержало и с грохотом рухнуло.
— Эх, эх, ох, ах, эй, ты — ты чего там себе удумал, какой ты мне друг? — мне показалось, или скрип стал еще чутку менее враждебным.
Черт, а тело таки затекает потихоньку, опять ныть мышци будут: "Ну а кто же еще, ты один, я один, нас тут всего двое, и я или друг, или разлагающийся в скором времени труп возле тебя", ну, ну, ну же! Некоторое время голос молчал, а потом вдруг выдал:
— Ну и что, полежишь, повоняешь, засохнешь, истлеешь, время, оно такое.
Пришлось мысленно хмыкнуть, соглашаясь, и выстреливая пробным в другую сторону, раз его такая перспектива не напрягает: "Ну да, лучше молчать рядом с усыхающим трупом, чем весело болтать, не зная скуки. Небось, и не покидал своего алтаря никогда, и Мира не видел, одни колонны вокруг да дырявая крыша — и все развлечение".
— Тебе-то что, — скрипнуло через мгновение, — будто ты много повидал.
Во, вот она, кажись, верная дорожка выбрана: "По крайней мере, у меня есть ноги, и носило меня знатно, я видел и слышал столько, сколько тебе тут за века не узнать".
В ответ молчание, обиделся, что ли?
— На мясо не обижаюсь, — послышалось ворчливое.
Правильно, не обижайся, лучше начни думать по новому, а не так, как все время до этого, авось, и мир повидаешь: "Слышал?"
— Слышал, больно ты разговорчив стал, — а я уже втихаря радуюсь про себя, неужто ключик верно подобран, неужто госпожа удачи опять во все тридцать два одарила меня? Знать бы наверняка, да не оплошать, одна неверная мысль и пиши пропало.
Внезапно, давление на мою бренную тушку слегка ослабло, в голове прояснилось, да и общее состояние, вроде как, несколько стабилизировалось. По крайней мере, глаза продрать и ворочать языком стало значительно легче. С чего бы это.
— Ну, и? — вновь проскрипел голос.
— Э, ах, да, так лучше, — в горле словно наждаком дернуло, резко так, ощутимо.
— Полегчало?
— Да, есть немного, — сиплю в ответ.
— Ну, и? — в третий раз за сегодня донеслось до меня.
— Ну и вот, — сглатываю, — непонятно мне, как ты тут от скуки не помер еще.
— Будто ты о скуке много знаешь, — ворчит скрипуче.
Ха! Это я-то, два месяца с ума сходивший на лишенном чего интересного куске скалы, и не знаю? Да у меня это уже профессиональное, как не крути, чуть до битья головой о твердь земную не дошел, скажет тоже.
— Врешь, — не атк уж и уверенно вспыхнуло светом по краям сгустка, почему-то показалось именно так.
— Даже если и вру, а я не вру, то вру красиво и интересно, — выдал горделиво, но получилось явно жалко, так как собеседник издал смешок.
— Ну, ладно, и чего ты ко мне приперся?
— Так интересно же, — пожать плечами не удалось, но суть порыва тот уяснил.
— Чего интересного-то, помирать интересно?
— Помирать никогда не интересно, хотя, в моем случае, и тут нюансы, — загадочно подмигиваю, эта ж хрень наверняка про игроков ни в зуб ногой.
