И еще нужно радоваться, что он не диспетчер. Еще пять лет назад руление, взлет, посадку, круг и прочие диспетчерские службы слили в единый Контроль. Слили, сократив девяносто процентов персонала несмотря на объявленную профсоюзами забастовку в масштабе всей страны. И правительство настояло-таки на своем. Возможно, потому, что, как ни горько признавать, летать под управлением искинов оказалось куда безопаснее. Во всяком случае, по вине диспетчеров с тех пор не случилось ни одного инцидента, даже самого мелкого. И в один не такой уж далекий день безлюдность диспетчерских станет нарушаться разве что дежурным техником, а авиалайнеры полностью лишатся пилотских кабин, как уже лишились их железнодорожные локомотивы.
Да, остается лишь радоваться массовым стереотипам. Как радуются, например, медсестры. Чоки могли бы вытеснить их из больниц и клиник уже пятнадцать лет назад: они не брезгливы, не устают, не засыпают на дежурстве и даже уколы ставят куда лучше, чем живые люди. Но неожиданно тонко проведенная профсоюзом медработников агитационная кампания привела к тому, что три четверти пациентов до сих пор впадают в истерику при одной мысли, что ночью в палату к ним явится на помощь киборг, а не человек. "Простое человеческое сочувствие не заменить никакой компьютерной программой", как же. Можно подумать, много от молодой вертихвостки в белом халате дождешься сочувствия! Остается только надеяться, что аналогичная пропаганда летных профсоюзов окажется не менее эффективной.
Пилот тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и еще раз окинул взглядом панель диагностики, успокаивающе светящуюся рядами зеленых пиктограмм. Уровень топлива в баках, давление в топливной системе, давление в гидравлических системах, отклики систем механизации крыла, состояние воздушных компрессоров, результаты самотестирования контроллеров... Все в порядке. В конце концов, сегодня есть действительно веская причина, по которой он находится на борту. И не один, а со вторым пилотом. Переслет уже и забыл, когда в последний раз летал с напарником, но сегодняшний рейс выдался особым. Экипажу предстояло вести тяжелый грузовой "Элефант" в Граш — в Тахтахан с промежуточной посадкой в Джамарале для дозаправки. С международным аэропортом Джамарала никаких проблем не предвиделось: тамошние системы навигации и контроля не уступали княжьим и вполне могли посадить самолет и без участия пилотов. Однако аэропорт в Тахтахане — точнее, даже не аэропорт, а древняя военная база Караванной охраны неподалеку от границы с Сурашрашем под названием Хохё — не предназначался для приема таких больших самолетов. Тамошней взлетно-посадочной полосы вполне хватало для полудесятка не менее древних истребителей, но система контроля воздуха являлась безнадежно устаревшей и несовместимой с навигационными системами современных самолетов ЧК. Судя по параметрам ВПП, ее должно хватить и для посадки лайнера — но впритык. И сажать придется наполовину вручную, с автопилотом, привязанным только к системе приводных радиомаяков, да еще и с почти полными баками: на базе попросту отсутствовало топливо, годное для двигателей такой машины, так что приходилось везти с собой запас на обратную дорогу. И вот здесь Переслет испытывал вполне законную гордость. Изо всех пилотов компании на роль капитана экипажа выбрали его, признавая тем самым его высокую квалификацию. И он твердо намеревался оправдать доверие.
Ему без разницы, сколько сураграшцы заплатили за такой необычный и рискованный рейс. Если им кажется, что везти горнообогатительное оборудование по земле из Хохё ближе и удобнее, чем откуда-то еще, их дело. Для него как для профессионала дело чести выполнить поставленную задачу на сто баллов. И рискует сегодня он не только своей жизнью, но и жизнями двух десятков ребятишек, возвращающихся с лечения в княжьих больницах домой в Сураграш. Даже сквозь тяжелую бронированную дверь кабины, оставшуюся со времен, когда самолеты еще захватывали ради выкупа, он слышал веселые визги и верещание возбужденных детей в пассажирском салоне, с которыми никак не могли справиться две воспитательницы. Одна из них, правда, настоящей воспитательницей не являлась. Звали ее Ирэй, она говорила на общем, забавно смягчая слоги на "г", обладала, похоже, способностями первой категории (по крайней мере, возле нее в воздухе плыли с десяток сумок и баулов), а по возрасту недалеко ушла от сопровождаемых. Исполнилось ей вряд ли больше восемнадцати или девятнадцати лет, и училась она, как призналась, на математико-механическом факультете Дубраканского университета. Помочь сопровождать детей ее попросили из Сураграша, и в компании с Переслетом она намеревалась довезти детей до Хохё, передать их встречающим и тем же самолетом вернуться обратно в ЧК. Познакомилась она с командиром экипажа по собственной инициативе, добыв где-то его личный код и прозвонившись накануне на пелефон.
Стоящий в начале ВПП пассажирский самолет ожил и начал разгон — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее и, наконец, тяжело оторвался от полосы и начал набирать высоту.
— Рейс Та-Та-Эн восемь-двенадцать, здесь Дубракан-контроль, — ожил экран связи, на секунду запоздав после замигавшей на дисплее пиктограммы. — Вам нулевая готовность.
— Принято, Дубракан-контроль, — откликнулся Переслет, вдруг осознав, что за время своих тяжких размышлений оказался в очереди первым. Автопилот перемещал машину так плавно и мягко, что движения не чувствовалось. — Та-Та-Эн восемь-двенадцать, нулевая готовность.
Он ткнул пальцем в горящую на контрольном мониторе клавишу подтверждения, и пока автопилот неторопливо выкатывал машину на стартовую позицию, снова уставился в окно. Что-то нехорошо торкалось внутри Переслета, когда он вспоминал лицо Ирэй. Что-то очень скверное. Связанное, впрочем, не с южанкой, а с кем-то еще. Тоже с женщиной. Возможно, с той нахальной золотоволосой девицей?.. Да, точно, внезапно сообразил он. С совершенно незнакомой девушкой лет двадцати он связался в баре три дня назад. Она подсела к нему за стойкой, ненавязчиво продемонстрировав свои выдающиеся формы, и он и опомниться не успел, как оказался сначала в ее крохотной квартирке, а потом — в постели. В тот день он проявил такие чудеса выносливости, что поразился сам себе. Ему составило больших трудов не выдать себя перед женой — та весьма болезненно относилась к его изменам, реальным и вымышленным, устраивая скандалы при малейшем подозрении. Однако уже на следующее утро девица странным образом вылетела у него из головы. И вот теперь всплыла.
Что-то очень нехорошее связывалось с образом той веселой девушки. Что-то, заставляющее кишки стягиваться в тугой узел. Что-то, связанное с сегодняшним полетом. Со взлетом, если точнее.
— Дубракан-контроль, я Та-Та-Эн восемь-двенадцать, стою на ВПП-два. К взлету готов, — громко, чтобы заглушить внезапный стук крови в ушах, сказал он.
Стартовый сигнал на дисплее замигал красным.
— Восемь-двенадцатый, ждите. На вашу полосу садится встречный борт. Как только освободит ее, ваша очередь.
— Принято, Дубракан-контроль. Та-Та-Эн восемь-двенадцать ожидает команды на взлет.
Что же плохое крутится у него на грани сознания? Плохое, больше нет никакого сомнения. Очень плохое. Смертельно плохое. Нет — просто смертельное. Что же, что? Стиснув зубы, он бросил взгляд на монитор. Перекрестья камер стояли точно по оси ВПП. Идеальное выравнивание, ветер встречный, полоса сухая и длинная, никаких проблем на взлете не предвидится. Так чего же он нервничает?
Впереди солнце сбликовало на лобовом стекле сворачивающего с полосы самолета.
— Та-Та-Эн восемь-двенадцать, здесь Дубракан-контроль. Полоса свободна, взлет разрешаю, — сообщил диспетчер, и одновременно стартовый сигнал загорелся зеленым. — Давайте, давайте, ребята, не спите, у меня очередной борт на глиссаде.
— Дубракан-контроль, Та-Та-Эн восемь-двенадцать, пошел на взлет, — ответил Переслет. — Счастливо оставаться, земля, пташка упорхнула.
На последних словах традиционного прощания его горло перехватило, но он уже ткнул пальцем в пиктограмму взлетной программы. Двигатели загудели, переходя во взлетный режим, по монитору быстро побежали строчки протокола. Несколько секунд спустя индикаторы тормозов погасли, туша самолета дрогнула и сдвинулась с места — и одновременно желудок Переслета скрутило тошнотой. Да что же происходит? Он отчаянно вцепился пальцами в заблокированный сейчас автопилотом джойстик управления, словно пытаясь найти в нем опору и убежище от внезапного приступа паники. Что не так?!
Ускорение вжало его в кресло. На мониторе замерцали быстро сменяющиеся цифры. Тридцать верст в час. Восемьдесят. Сто двадцать. Сто семьдесят...
— Полоса принятия решения. Рубеж через десять секунд, — равнодушно предупредил автопилот, следуя формальному протоколу. — Решение, капитан?
— ППП, подтверждаю, — сквозь стиснутые зубы процедил Переслет. — Взле... взле...
Слово "взлетаем" засело у него в горле плотной вязкой пробкой. Почему-то он никак не мог его выговорить.
— Командир? — недоуменно переспросил второй пилот. — Что-то не так?
И тут словно ушат ледяной воды обрушился на Переслета. Он вспомнил все.
— Отмена взлета! — заорал он во все горло, с размаху врезав рукой по горящей на мониторе аварийной клавише так, что отбил кулак о твердый холодный пластик. — Отмена взлета! Контроль, здесь восемь-двенадцатый! Отменяю взлет, повторяю, отменяю взлет! На борту бомба!
"Ты вспомнишь, милый. В свое время обязательно вспомнишь".
...зеленые глаза, горящие белыми огонькам сквозь упавшие на лицо золотые волосы. Острые ноготки, нежно постукивающие его по груди. Истома, сквозь которую пробивается чувство неведомой угрозы...
"Главное, отмени взлет вовремя. Нехорошо получится, если ты взорвешься в воздухе. А сейчас давай-ка еще немножко поиграем".
— Та-Та-Эн восемь-двенадцать, здесь Тахтахан-контроль. Не понял, повторите, — в голосе диспетчера прозвучали изумление и растерянность. — Что у вас на борту?
— Бомба на борту, — устало выдохнул Пелеслет. — Контроль, вызывайте к самолету службу безопасности. И срочно звоните в МВБ, в АКР или куда еще. В багажном отделении бомба. Да, и обеспечьте эвакуацию пассажиров. Срочно. У меня тут дети.
...четыре часа спустя дверь комнаты, в которой в одиночестве сидел Переслет, без стука распахнулась, и в комнату вошли двое. Пилот поднял на них покрасневшие глаза и отхлебнул из кружки давно остывший кофе. Можно даже удостоверения не спрашивать, и так по повадкам видно, кто такие. Опять внутряки, разумеется.
— Вайс-полковник граф Гроша Дракарик, — сухо представился первый, махнув воздухе корочками нераскрытого удостоверения. — Министерство внутренней безопасности, следователь по особо важным делам. Господин Переслет Причуда, я полагаю?
— Я самый, — угрюмо кивнул пилот. — Я уже все рассказал вашим людям на три раза. Зачем меня здесь держат?
— Бомбу нашли, — вместо ответа сообщил граф, поворачивая стул и усаживаясь на него верхом. Его непредставившийся напарник аккуратно закрыл за собой дверь, защелкнул собачку замка и отошел в угол, присев в кресло и сразу став неразличимым. — Программу детонатора уже расшифровали. Если тебе интересно, господин Причуда, взрыватель запрограммировали так, что твой самолет рухнул бы в одно из горных озер сразу после того, как пересек границу с Грашем. Плюх — и никаких следов. Удобно, когда можно прикрутить бомбу к устройству спутниковой навигации, верно? Раньше требовалось или таймер точно выставить, или хитрую схему собрать, реагирующую на давление, или еще что — а теперь раз, и готово. Навигационная плата продается в каждом втором магазине радиодеталей, покупателя проследить невозможно, спаять детонатор способен даже ребенок. Так просто, ага?
— Я не террорист, — озлился Переслет. — Или на что ты намекаешь, рыцарь граф? Что я самоубийца и сам засунул бомбу в свой самолет? Так у меня возможности такой нет. СБ аэропорта меня уже трясла со всех сторон. Спросите у них, если не верите!
— Не кипятись, господин Причуда, — спокойно ответил следователь. — Пока что тебя никто ни в чем не обвиняет. Но согласись, что рассказанная тобой история, мягко говоря, странная. Какая-то неизвестная девица из бара едва ли не силой затаскивает тебя в постель и по ходу дела сообщает важнейшие сведения, о которых ты немедленно забываешь. И вспоминаешь, что интересно, в самый последний момент. Не за день до взлета. Не за час или два. Даже не за десять минут. А всего лишь за несколько секунд. Почему?
— Я же все объяснил, — нервно сказал пилот. — Она так сказала — что я должен вспомнить в последний момент, иначе должного эффекта не получится.
— Эффекта? — поднял бровь граф. — Какого именно?
— Понятия не имею. Она так сказала — "эффекта не получится". Какого именно, не уточнила.
— Возможно, она имела в виду истерику, которая уже сейчас раздувается по крайней мере десятком телеканалов? Пять тысяч комментариев на форуме одного только "Голубого неба"? Ты, вероятно, не в курсе, но аэропорт в осаде журналистов. Они тут просто кишат и прохода не дают всем, кто носит форменную одежду.
— Я же говорю — не знаю!
— Предположим. Тогда вот что, — следователь извлек пелефон, положил на стол и поманипулировал стилом. Над столешницей засветился миниатюрный портрет. — Узнаешь девушку?
— Да, она, — кивнул пилот. — С моих же слов фоторобот и составляли.
— Понятно. Скажи, господин Причуда, лицо воспроизведено с точностью? Никаких деталей не упущено? Даже самых мелких? Не отвечай сразу, присмотрись, пожалуйста, еще раз.
Переслет неохотно вгляделся в изображение. Башка у него гудела, словно колокол, в ушах пульсировала кровь. Наверняка давление подскочило так, что предвзлетную медкомиссию он бы точно сейчас не прошел. Что еще он может вспомнить?
— Ну, вроде все. Или нет... Да, одну деталь забыл.
— А именно?
— Три маленьких родинки под левой скулой. Черные. Расположены правильным треугольником размером примерно в сантиметр. Здесь, — он ткнул пальцем.
— Вот так?
Следователь сделал движение стилом, и изображение сменилось. Все та же девушка — но уже не плоский черно-белый фоторобот. Хорошая объемная цветная фотография. Глаза иронично прищурены, на приоткрытых пухлых губах — озорная усмешка, золотые волосы растрепаны в живописном беспорядке. Олицетворение весны и цветущей юной красоты. Под левой скулой три крохотных, едва заметных родинки — или татуировка?
— Точно, — признал пилот. — Она самая. Вы что, ее знаете?
— Как она называла себя? Только "Рекоса"? Или как-то еще? — следователь наклонился вперед, сверля Переслета взглядом. — Вспомни, господин Причуда, это чрезвычайно важно.
— Ну... — пилот пощелкал пальцами в воздухе. — Сейчас. Крутится на языке, но никак не дается. А! Есть. Один раз она назвала себя Стрекозой. Точно, Стрекоза. Она сказала, что те, кому нужно, поймут. Да, и еще она упомянула какой-то квадрат. "Стрекоза из черного квадрата", в таком духе.
— Хорошо. Последний вопрос: что тебе известно о контрабандном оборудовании на борту?
