Стивен Эриксон Кузница Тьмы

Нарад пошел за Бурсой к дороге. Видя его наготу, мужчины захохотали, женщины принялись отпускать шуточки.

— Вода холодная, — объяснил Нарад.

Дневной свет угасал. Ковыляя, широко расставляя стертые в бедрах ноги, Кедаспела спустился по речному склону. Он совершенно вымотался, но успел заметить склонившиеся, будто шалаш, молодые деревца. Сойдет для укрытия на ночь.

Оказавшись рядом, понял, что это старинная стоянка. В древности требования к месту ночлега были простыми, лишь постепенно дойдя до абсурда. В скромной конструкции не было ничего вычурного и абсурдного. Пришлось бы доработать шалаш, чтобы защититься от дождя, но он знал — ночью дождя не будет. Единственное, для чего шалаш годится прямо сейчас — для успокоения нервов.

Пока мерцает костерок и поднимается, отгоняя насекомых, несущий тепло дым, он будет спать как король. Голодный и побитый король. У дома Андариста он покажется нищим, бродячим попрошайкой. Узнает ли его кто-нибудь? Кедаспела вообразил: знакомый дом-клинок хватает его рукой за шиворот и уводит за сарай, поучить уважению к чужой собственности.

Он как наяву видел отвращение отца, ужас сестры. Заложник Крил захохочет и положит ему руку на плечо. Но всё это завтра. Возвращение к цивилизации одного блудного художника, безумного портретиста, глупца с кисточками.

Но даже эта сцена, столь заботливо предложенная разумом — иллюзия. Тисте убивают Тисте. Сегодня религия сходит за подобающий повод. Боги ведь требуют внимания. Хотят, чтобы ты умер во имя их. Зачем? Чтобы доказать верность, разумеется. А как насчет их верности, можно поинтересоваться? Благословил ли бог тебя и твою жизнь? Отвечал ли на каждую мольбу? Давал доказательства всемогущества?

Где же верность бога тебе? Не настолько он верен, чтобы сохранить жизнь готовому умереть во имя его. Не настолько верен, чтобы избавить тебя от трагедий и горестей, потерь и нищеты. Не настолько верен, чтобы отдать тебе жизнь любимых. Или жизнь ребенка, убитого во имя пресловутой верности.

Нет, сегодня мешок набит религией. Завтра там будет что-то еще. Вся радость — в набивании.

— Бедная Энесдия, — пробормотал он, усаживаясь в хлипком убежище. — Не та свадьба. Не то время. — Раздавленные лепестки в черном потоке.

Однажды он напрашивался сделать портрет лорда Аномандера. Само по себе беспрецедентно. Кедаспелу просят, не он. Но в тот раз он попросил, ибо увидел нечто в юном аристократе. Нечто особенное. Он знал, что не отыщет ответа загадки, не посвятив дни и дни проникновению под оболочку Аномандера из Дома Пурейк, срезая ее слой за слоем каждым движением кисти — до костей и глубже костей. Никто, самый знатный, не должен обладать тем, что есть у Аномандера — той почти древней уверенностью, глазами, охватывающими одним движением тысячи лет.

В другом лице он расценил бы это как безумие, тиранию или циничный, тусклый взгляд историка, ведь историк — всегда тиран, одержимый собиранием оружия истин и фактов; и если тирания не таится в иллюзии и самовнушении, то ее вообще нет. Он узнал бы честного историка, если бы увидел хоть одного — сломленного и плачущего, забывшего слова и не смеющего поднимать взор. Но нет, они обыкновенно весьма ловко жонглируют сомнительным знанием, на доске или холсте лица их столь же невыразительны, как у всех прочих.

Но он не разглядел цинизма в лице лорда Аномандера. Намек на привилегированность, следы силы и слабости, смещавшихся столь причудливо, что Кедаспела начал сомневаться, не прошла ли вся его жизнь в заблуждении насчет этих понятий. Муж, способный явить слабость, будучи сильным — муж, не страшащийся власти.

И все же Кедаспелу при мысли об Аномандере терзал страх. Видение безымянных, безликих угроз. Если бы лорд не отверг просьбу, сейчас художник знал бы истину от поверхности до глубочайших корней, загадки исчезли бы, будучи выставленными на доске или холсте, и не осталось бы никакого мрака.

"Не терзай меня, Аномандер. Не этой ночью, после которой твой брат возьмет ее за руку и украдет у меня. Не этой ночью, умоляю, проклиная нарастающую темноту и мать, умершую, чтобы дать жизнь совершенной красоте. Умерла, сломив мужа, умерла, сломав сына. Не этой ночью, в которой все заканчивается и ничего не начинается вновь.

Аномандер, где твоя слабость, и какой будет настоящая твоя сила? Покажи, а я в ответ обещаю не преследовать тебя, как ты преследуешь меня. Претерпи неудачу, и клянусь: я никогда не отстану от твоей души".

Впрочем, одного не может он отрицать. Униженная и потерянная, Энесдия хотя бы в безопасности. С нежным Андаристом. В безопасности, но не прежняя... Мысль заставила его затошнить.

Кедаспела натянул плащ и удобнее устроился в шалаше. Слишком уставший, чтобы разжигать костер, слишком слабый для ложного комфорта, он закрыл глаза и попытался уснуть.

Около Дома Энес возвышался холм. Некогда его венчала сторожевая башня, но какой-то давно стершийся из фамильной памяти конфликт привел к пожару; затем ее разобрали, оставив лишь фундамент. Круг камней и яма с обломками, земля поблизости почти лишена растительности. Единственная тропа ведет к дороге.

Крил изучал имение с вершины холма. Свет быстро угасал. За домом текла огибавшая холм река, похожая на черную змею. Все казалось мирным.

Капрал Риз осматривал почву. Затем спешился и подошел ближе. — Лейтенант, вы правильно сказали — они въехали сюда, примерно дюжина. Для того же, чем заняты мы.

Крил продолжал смотреть на имение. Он различил шест без флага. Увидел открытые двери конюшенного дома. Из труб праздничного зала поднимался дым. Поблизости сновали смутно различимые фигуры; часовые отошли от ворот на лужайку.

— Лазутчики, — сказал Риз. — Лорд был прав, боясь за имение.

— Вряд ли, — отозвался Крил.

— Сир?

— Они приехали, изучили имение. Увидели, что охраны маловато. Увидели, что господина нет и повозок тоже.

— Отличное время напасть.

— Но они не напали, верно? Почему?

— Струсили?

Крил покачал головой. Ужас холодным кулаком сжимался в груди. — Поместье не было целью, капрал. Они не напали, потому что поезд уже выехал.

— Сир, они не посмели бы. Одно дело — вычистить отрицателей, но то, о чем вы.... Против знати, против Великого Дома... им никогда не оправдаться в глазах Матери Тьмы.

— Эта знать укрывала отрицателей в своих землях. Лорд сам сказал.

— Но, сир, мы говорим о невесте Лорда Андариста.

Крил озадаченно глянул на капрала. Риз стащил шлем, провел рукой по редким волосам. — Простите, сир, но это... У меня друзья в Легионе. Дорогие друзья. Мужчины и женщины, с которыми бился бок о бок. О чем вы говорите — те, кого я знаю, никогда бы не пошли... вы описываете преступление. Наглое убийство. Лорд Урусандер первым выследит убийц и повесит всех до одного.

— Ренегаты, — сказал Крил. — Или бандиты. Возможно, вина падет на отрицателей. Если останутся нужные признаки. Видит Бездна, они могут вовлечь и Драконуса. Обман — их оружие, каждый акт резни и хаоса заставит всех звать к строгому порядку — требовать возвращения Легиона.

— Они не стали бы, — прошептал Риз.

— Им нужно бить быстро, — продолжал Крил, — прежде чем гости из Харкенаса доберутся до места свадьбы. Не понимаешь, Риз? Разгневай братьев — нет, приведи в слепую ярость — и чьи руки начнут гражданскую войну? — Он ухватился за поводья. — В седла. Мы скачем в имение, там я передам вас кастеляну.

— А вы, сир?

— Свежего коня. Нет, двух. Я буду гнать всю ночь — сержант Агелас должна была уже появиться. Что-то случилось. Если нападающие будут ждать рассвета, я подоспею к лорду Джаэну вовремя...

— Сир, не думаете, что они следят за дорогой?

— Если поехать по другому берегу реки... есть брод...

— Знаю его, сир, но река вздулась — никто не рискует переходить, и это вполне разумно.

— Поэтому они не оставят дозорных.

— Сир, вы не должны ехать в одиночку.

— Капрал, возможно, лорд Джаэн был прав, а я во всем ошибаюсь. Нужно готовиться. Объясните все кастеляну Деларену.

— Да, сир.

Они развернули утомленных коней и съехали с холма.

Под вихрем звезд в ясном ночном небе Нарад спешился, как и весь отряд Бурсы. На поляне ожидал другой отряд Легиона, хотя и без мундиров. Из неосвещенного лагеря навстречу им вышел офицер.

Женщина была высокой и хорошо сложенной, но двигалась неровно и развязно; Нарад подумал, не пьяна ли она. Однако слова оказались резкими и четкими: — Капрал Бурса, какие ты принес новости?

— Мелкие трудности, сир. Разобрались по дороге. Однако можно быть уверенным, что никакая подмога с севера к ним не успеет. Капитан Скара Бандарис ответил моему гонцу?

— Боюсь, я задержала твоего гонца.

— Сир?

— Слишком велик риск, капрал. Я сочла благоразумным, что ни один солдат Легиона не должен попасть в Харкенас. Понимаю, тебе нужно подтверждение приказов. Тебя тревожат события, но прими слово Инфайен Менанд: мы делаем лишь то, что нужно. Эти первые мелкие кровопролития должны остановить куда большую кровь.

— Да, сир.

— Ну-ка, избавьтесь от знаков различия Легиона. Вам приготовлена запасная одежда.

Нарад был достаточно близко, чтобы расслышать разговор. Он так понял, что Инфайен Менанд — эта женщина-офицер, хотя не был уверен. Однако Нарад различил в сумраке гримасу неуверенности на лице возвращавшегося Бурсы.

— Вы слышали лейтенанта, — сказал тот. — Все к той груде одежды, и поскорее. Переодевшись, попробуйте заснуть. Задолго до рассвета мы пойдем пешими. Едим всухомятку. Ну, давайте.

Нарад вместе со всеми пошел к куче одежды. Начав рыться, обнаружил на некоторых тряпках липкие кровавые пятна.

— Рухлядь отрицателей, — пробурчала женщина рядом. — На случай, если кого из нас зарубят.

— Такого оставят позади? — спросил Нарад.

— Так бывает, Жижа.

Нараду не нравилось прозвище, которым его наградили, но он понимал: жалобы сделают только хуже. Еще одна ложь.

Женщина кинула на него взгляд. — Сказал что-то?

— Нет.

— Я рада, — буркнула она чуть слышно, выбрала куртку и встряхнула. — Четыре года голода после отставки. Однажды четверо парней из благородных поймали меня на сельской дороге. Сказали, я воняю, и чуть не утопили в реке. Смеялись и лапали меня, бросили голой в грязи. Я рисковала ради них жизнью, а они что сделали? Неправильно это, и теперь они заплатят.

Нарад уставился на нее. Другие тоже остановились но, кажется, они не успели расслышать всю историю. Наверное, у них есть свои. Списки обид, склеивающих воедино не хуже крови. "А мне изуродовал лицо ветеран Легиона, так что в Бездну вас всех". Он посмотрел на выбранную рубаху — и бросил. — Да ведь мне ничего не нужно, я и так без формы.

Женщина хохотнула. — Везунчик. Иди спать, Жижа. Убивать будем на рассвете.

Они разбили лагерь на поляне перед новыми Великими Покоями Андариста. Здание стояло молчаливо, готовое, но необитаемое. В темноте дом-клинки рассыпались охранительной цепью, а Энесдии позволили наконец вылезти из кареты. Она вспотела в плотном плаще с капюшоном, вес одеяний давил на плечи.

Было уже поздно, отец один остался у костра. Он не сводил глаз с огромного здания. Дочь подошла ближе, ощущая странную пустоту, почти испуганная тем, что случится в ближайшие дни.

— Отличный дом тебя ждет, — сказал лорд Джаэн, протягивая руку.

Она ощутила теплоту ладони, почувствовала прилив сил, но и какое-то странное томление. Вскоре она уйдет от него, и все изменится. Энесдия тотчас пожалела прошедшие годы. Хотелось бы ей носить грубую детскую одежду и бегать кругами с Крилом, хохоча и бросаясь спелыми фруктами. У него новая туника вся покрылась пятнами. Хотелось бы ощутить жаркое солнце прежних дней, оно ведь никогда не омрачалось и единым облачком... а воздух пах свободой — этот запах она не прочувствовала вовремя, а теперь не вернет никогда.

— Жаль, что я отослал его, — сказал отец.

Он уже рассказал о своих страхах за дом, но Энесдия нашла их безосновательными. Они знать, ударьте по ним -Андарист, Аномандер и Сильхас расценят это как знак войны. Легион не решится, ведь они потеряют уважение королевства, прежде всего самой Матери Тьмы. Она даже решила, что отец хитрит, преследуя какие-то свои соображения.

— Наверное, так лучше, — сказала она, отгоняя словами обиду, мерзкое ощущение, будто ее бросили — теперь, когда Крил нужен больше всех остальных! — Он был несчастен. Много недель или даже месяцев.

— Гм, — отозвался он. — Это объяснимо.

— Нет, — взвилась она.

— Любимая дочь...

— Почему он не радуется за меня? Будь наоборот, я радовалась бы за него!

— Неужели? Правда?

— Разумеется. Любовь — чудесный дар, как же иначе?

Отец промолчал.

Вскоре она нахмурилась, обдумывая его молчание. — Эгоизм, — заключила она. — Он мне как брат, а брат не может быть несчастным из-за меня.

— Да, брат не может. Но ведь Крил тебе не брат, Энесдия.

— Знаю. Но не в том дело.

— Боюсь, именно в том.

— Я не тупая, отец. Знаю, на что ты намекаешь, но это неправда. Крил не может любить ТАК — он слишком хорошо меня знает.

Джаэн кашлянул... нет, то был не кашель. Смех.

Такая реакция почему-то не рассердила ее. — Думаешь, я не знаю своего тщеславия? Ничтожности своих мыслей?

— Дочка, если ты понимаешь такие вещи, то мысли твои...

Она отмела возражения. — Кто младший из братьев Пурейк? Кому недостает дерзости? Кто первым улыбается без причины?

— Он улыбается, дочка, потому что любит.

— До меня. Когда мы увиделись в первый раз, он улыбался.

— Он любит саму жизнь, Энесдия. Вот его дар миру, и никто не считает его менее ценным, чем дары других братьев.

— Ох, я не том. Не совсем. Забудь. Слишком поздно, я устала, одежды слишком много. Но никогда не прощу Крила, что его нет.

— Неправильно, это я отослал его.

— Вряд ли он долго спорил.

— Совсем наоборот. Долго.

— И все равно ушел.

— Да, потому что не смеет мне перечить. Но думаю, теперь он понимает. Всё. Ты его наказываешь, заставляя присутствовать. Значит, Энесдия, Крил тебя чем-то обидел. И если я начинаю думать, то прихожу к выводу, к которому совсем не хотелось бы приходить за несколько дней до свадьбы.

Энесдия вдруг продрогла под всеми слоями одежды. — Не говори так, — шепнула она.

— Любишь Андариста?

— Конечно, люблю! Как можно иначе?

— Энесдия. — Он встал к ней лицом, взял за плечи. — Скажи, что я не ценю дар, которым наделила Андариста сама природа, и точно ошибешься. Такое качество я ценю превыше всех, свойственных мужчинам и женщинам. Ибо оно — большая редкость.

— А у Матери есть? Такой дар?

Отец моргнул и покачал головой. — Нет. Чему я рад, ведь иначе боль ее потери была бы невыносимой. Энесдия, скажи здесь и сейчас. Если ты не любишь жениха со всей силой, брак уничтожит его дар. Могут потребоваться десятки или сотни лет, но ты его разрушишь. Потому что любишь недостаточно.