А суть скандала заключался в том, что, мол, мы ваши посевы не топчем, даже на ваших зубров (как местные обзывали коров) не охотимся. И, соответственно, белые человеки, не могите охотиться на зубров наших. Или платите.
И, значит, выставили такие требования. От которых местные слегка впали в ступор. Белая скво за зубра и прочие увлекательные предложения. Сначала местные покивали, да и плюнули слюной на наглых местных, продолжая охоту. И начали лошади ноги ломать в ловушках, поля травиться, а живность уводиться. На горячем, что характерно, никто аборигенов не ловил, но по их наглым красным рожам всё и так было ясно.
И выходила дилемма: воевать аборигенов было глупо. Да, их немного “на площадь”, но по факту до беса. Плюс одарённые у них есть, с довольно гадкими умениями, методом тыка изученными. В общем,”ни боли, ни выгоды”. А в единого бога в Полисах веру не завезли, так что до геноцида на ровном месте даже в заокеанских Полисах не дошли.
При этом, охотиться жители Полисов желали, пусть не все, но “высший класс” точно. И отказываться от этой забавы не желали. И вот, по результатам длительных переговоров, открылись, чтоб их, натуральные “охотничьи заповедники”. Места, в которых на зубров под присмотром местных (натурально, егери, хмыкнул я) можно было охотиться. Но, мало того, что “по традициям” местных, так ещё и за убиенного зубра надо было отдавать корову (раза в четыре больше и жирнее зубра). Плюс ещё какие-то бусы и зеркала. Деньгами выходило немало, прямо скажем.
Что, учитывая “элитность”, охотничков не останавливало. Но вот “традиционное оружие” было весьма неудобно. Впрочем, в этом случае аборигены на уступки пошли. В итоге в охоте использовались топорики, ножи, копья, самострелы (последние для неодарённых, в основном).
Ну а одарённым предлагалось использовать аркан, “беря” дичь живьём и “выкупая” её у аборигенов по желанию. В общем, материться мысленно второй раз я не стал, но в повальной скорбности головой местных уверился. Развлечение у них, видишь ли, верёвкой, причём на лошади, что прямо скажем, только мешает, ловить семьдесят с лишним пудов говядины. Злонравной притом не менее, чем лешие всяческие.
Впрочем, послатость моя и долг служебный выбора не оставляли: надо — значит, надо. А Мила хворой скажется, думал я, лыбясь дикарскому Морсгенту и на сию авантюры с, чтоб его, благодарностью, соглашаясь.
А в хоромах Мила меня удивила, с энтузиазмом предвкушая мероприятие.
— Давно я верхом не ездила, — вслух рассуждала она. — Ормоша, мне костюм верховой нужен.
— Угу, — угукнул я. — А ты умеешь на этих лошадях передвигаться?
— Умею, конечно, — аж удивилась она. — И по гимнастике нужда есть, да и просто на ипподром езжу иногда. А ты нет?
— Как-то не довелось, — кисло ответил я. — Как-то боязно с тобой ехать, — признался я. — Опасно это.
— Ну, ты меня уж совсем за хрустальную барышню не принимай, — погладила меня по макушке овечка. — На лошади удержусь, да и соскочу, если что. Самострелом пользоваться умею, с батюшкой охотилась, — веско закивала она.
— Хм, ну ладно, — решил я. — Мила, а как эту вашу лошадь… ну не знаю, рулить ей что ли? — полюбопытствовал я, вызвав искренний (и обидный!) смех. — Не смешно, — буркнул я.
— Прости, Ормоша, — нагло хихикая, выдала моя овечка. — Не буду смеяться, — нагло соврала она, хихикая. — Так тебе же учиться надо! — сообразила она. — На охоту же завтра!
— Многому я научусь, — буркнул я. — Да и где?
— Ипподром тут точно есть, — уверенно заявила подруга. — Иначе Полис не Полис. А сколь многому — посмотрим. Ты у меня талантливый, может, и не свалишься, как репы куль. — прыснула она.
На что я морду оскорблённую сотворил, но терниться не стал. Ибо мудёр и разумен, и комичность сей ситуации ценить способен, да. Но овечке моей я сей ржач бесстыжий припомню, мысленно посулила моя коварность.
Мила тем временем развела суету, призвала прислугу, получив информацию, что ангар для животин ентих в Новой Пацифиде имеется, ну и подхватив не пышущего энтузиазмом меня, под руку в этот вертеп увлекла.
Добрались мы до ангара сего. Мила со знанием дела нашла специально обученного служку, да и какую-то там аренду без инструктора заказала. На мои вялые писки со знанием дела заявила, что сама всему научит. Ну и бес с ним, решил я, на всякий случай уточняя стоимость кобылы (спокойной, как черепаха! — врал служитель). Помявшись же, цену ентой животины служитель назвал, убедив меня в моей платежеспособности. В итоге на присыпанное песочком поле заходил я с улыбкой. Меримый подозревающими взглядами как служки, так и Милы.
Этот транспортный биоартефакт был здоровым, как, извиняюсь, лошадь! Причём злонравие и коварство ему явно поставляло моё начальство, промышленными масштабами. Для начала, эта непотребная скотина встала, якобы смирно. Ну я подошёл, выслушал Милины наставления про стремена, надышался вонючим потом ентого противного создания, ну да ладно.
Подхожу я, значится, к скотине сей, ногу в стремя вдеваю… а эта гадость трогается! Причём ещё спасибо, что шагом! То есть, я за этой скотиной, как дурак, на одной ножке прыгаю. А овечка моя со смеху покатывается! И сквозь ликование злостное мне советует(!) вскакивать в седло!
Еле выдернул ногу из стремени, на песочке полежал, облаками сквозь прозрачный купол полюбовался. Милу взглядом, её противному поведению соответствующим, смерил (опять засмеялась, за что мстя моя страшна будет, уверился я), ну и спросил — делать-то что?
— Ну вообще, в седло одним движением вскакивают, — выдала Мила.
И прыжком, лишь коснувшись седла, в него запрыгнула! Проехала чуть, спрыгнула с чудища и со стременем свою погрузку повторила.
— Эммм, — высокоинтеллектуально прокомментировал я увиденное.
— Ну да, тебе сложно и непривычно, — покивала подруга. — Я придержу, а ты попробуй.
Извлекла из кармана какой-то сухарь, которым чудище захрупало. А пока оно хрупало, я в седло это клятое уместился. Ни хрена не удобное, а на стременах этих дурацких стоять не удобно ни беса, на ногах распяленных! Но всё же сел, Мила отошла, я начал копошения предпринимать. В смысле как ентой скотиной рулить… как эта пакость передние лапы подогнула!
И с мужественным визгом я к бесам со скотины сверзился, как не цеплялся за всякое. Скотина какой-то глумливой походочкой от меня отбежала, нагло ржа. Мила ржала не менее нагло.
— Всё, — решил я. — Далее я сам.
— Ормоша…
— Сам я, Мила, а ты посмейся, посмейся, — мило улыбнулся я, на что подруга нахмурилась задумчиво.
Вот, пущай подумает, как над самим мной ржать бесстыже, довольно решил я, ухватил за специальную кожаную верёвку, из пасти чудища торчащую, эфиром. Подошёл, мило улыбаясь, да и зафиксировал морду скотины накрепко ко мне повернутой. Животина брыкалась, дёргалась, но я держал крепко, даже ржать не мгла, лишь буркалы пучила и ноздрями шевелила.
— Бес тебя знает, скотина, — тихо и ласково обратился я к животине. — Понимаешь ты меня или нет. Но мне похер. Ежели что, я тебя предупредил: будешь своевольничать — шею к бесам сверну. И сожру в виде колбасном, — посулил я.
Отошёл на пяток шагов, отпустил колбасу будущую. Вот то ли мне скотина понятливая попалась, то ли врут биологи про разумность конины. Ржанула, мордой помотала, но взор мой уловив, встала. Можно сказать, как лист пред травой, мысленно хмыкнул я, подходя к чудищу. Осторожно, а то мало ли. Но стояла смирно, и в седло я взобрался.
— Ноги сожми, Ормоша, — дала инструкцию Мила. — И ты с лошадкой ничего не делаешь? — подозрительно спросила она.
— Пока только предупредил, — честно ответил я, благо скотина на сжатие ног тронулась потихоньку.
Не удобно ни разу, оценил я способ перемещения. Седло это гадкое по заднице стучит, меж ног елозит, на ногах раскоряченных стоять неудобно. Фигня какая-то, а не средство передвижения. И тут скотина, видимо, забыв умом конячьим судьбинушку, мной напророченную, стала на передние лапы припадать. Да щаззз, возмутился я, морду саботажницы эфиром вздёргивая. Скотина припадать перестала, а стала тряско меня раскачивать и ускоряться, что мне ни беса не понравилось. Так что взял я, да и аккуратненько жилы на шее эфиром пережал, отчего скотина фыркнула да успокоилась, начав, как ранее, меня транспортировать.
В итоге убили мы час, но на какие кнопки на сём биоартефакте транспортном нажимать и когда, я понял. Даже вскакивать на него научился. Мила взирала на меня подозревающе, но советы про “ласку всяческую” давать перестала. Правда, в конце выдала мне сухарь и ультимативно потребовала лошадку покормить.
Взял я сухарь, посмотрел в сенсорные окуляры артефакта транспортного, откусил половину сухаря, под полными неизбывного… удивления взглядами, но вторую половину честно скотине протянул.
— Оба заслужили, — прокомментировал я как для Милы, так и для транспорта.
Рассчитались мы со служкой, уместились в самокат, и начала Мила суету разводить, на тему “ездового костюма”. Но победоносный я от эквистных травм отошедший, голову включил и вопросил гласом томным:
— Ми-и-ила, любушка, а ты ничего не забыла?
— Вроде нет, Ормоша, — задумалась подруга.
— Ну вот я, к примеру, к завтрему защиту для диплицикла вздену, — “тонко” намекнул я.
— Ой, — хлопнула себя по лбу подруга. — И не подумала даже, а ведь сподручно и удобно будет, — продолжила она под мои кивки.
— Так что, любезный, — обратился я к вознице, — Вези-ка нас в хоспиталис, — на что возница кивнул и поехал. — А у нас, любушка моя, ночь до-о-олгая будет, — широко улыбнулся я.
— С чего это, Ормоша? — подозрительно воззрилась на меня моя овечка.
— Ну как же, Мила? А кто мне рассказывать всю ночь будет, что такого смешного углядела на ипподроме? — залупал очами я.
На что Мила промолчала, вид приняв непричёмистый. Что мне поликовать и похмыкать весь путь до гостиницы не помешало. Впрочем, коварно надругаться и показать всю глубину неправоты у меня в полной мере не вышло: гимнастка рифмическая, куда деваться. А эфирно себя подпирать и устраивать “жуткую кару” я счёл неспортивным. Так что проявил великодушие и нрав добрый, в связи с чем заснули мы вместе, просто довольные.
С утреца облачились в костюмы защитные, да и доставались на самокате до врат Полиса. Где нас уже ожидали пять человек, смутно по Академии Пацифиды припоминаемые, скороговоркой Морсгентом представленные.
Ну и биоартефакты транспортные в количестве потребном присутствовали. Критерий истины установил, что интерфейс взаимодействия от моделей не зависит, так что на животину я умостился, да и поехал. Правда, Мила с деревянной улыбкой меня догнала и верёвку кожанную, в виде петельки, через башку моего транспортного средства перекинула. На кой бес — я так и не понял, мне и так неплохо было. Ритуальное, наверное, что-то, логично рассудил я.
И вот, через минут двадцать, достигли мы лесного массива, хотя не вполне лесного… ну деревца скудные, почти до горизонта. Ненамного в росте человека на транспортной конине превышающие. Да и росли сии деревца редко. Однако для рощицы сей заповедник явно был великоват, так что обозвал я его великодушно лесом.
А навстречу нам ехал самый что ни на есть абориген. Признаться, я по памяти Олега ждал какого ирокеза или чингачгука какого. Но на лошадине сидел вполне себе жёлтый. Только краснокожий. А в остальном — что монгол какой, что этот абориген. Веки характерные, носяра соответствующий, разве что овал морды лица излишне вытянутый. Был сей тип одет в кожаные штаны, мягкие сапоги и кожаную же рубашку, чем несколько напомнил нашу с Милой экипировку. Что и сам абориген отметил быстрым взглядом, хотя морду держал каменной.
И перьев на башке не имел, а имел башку непокрытую, с чёрными и блестящими волосами, забранными в две натуральные косички.
“В девках ещё, небось” — почти шёпотом состроумствовал я Миле на ухо, напомнив старый славский обычай. Подруга челом покраснела, очи выпучила, меня по плечу шлёпнула легонько. Ну а моя справедливость шепнула “вчера, ипподром”. Вот теперь отомщен, довольно рассудил я.
Тем временем, абориген со своего транспорта слез, да шкуру, за его спиной принайтовленную, снял (последняя ранее мне мешала убедиться в отсутствии пера на заднице, ну а ныне я сие отсутствие своим оком установил).
А развёрнутая на земле шкура оказалась этакой сумкой: ножи, топорики (с древком, но мелкие), наконечники для копий, самострел и несколько палок, вроде луков. И верёвок кожаных моток. Мила самострел цапнула, тройку болтов к нему, да принялась тетиву снаряжать, вполне профессионально. Ну и воплей “я тоже хочу!” не вызвала.
Ну и я потихоньку со своего транспортного модуля сполз, да кожанную верёвку по примеру Морсгена прихватил. Верёвка как верёвка, с петелькой, оценил я. Да и неохота мне геройствовать, пусть местные сами веревками говядину ловят.
Сам же академик на лошадь взгромоздился, да и к нам с Милой подъехал.
— Сейчас проводник нас на матёрого зубра выведет. Госпожа Сулица, — коснулся он полов шляпы. — Вижу, что самострел вам знаком, но просьбу имею — не использовать, ежели только угрозы жизни не будет.
— Как скажете, господин Суторум, — кивнула подруга.
— А вы, господин Терн, с арканом управитесь? — с некоторым превосходством вопросил сей тип.
— При нужде — да, — улыбнулся я, мысленно посылая охотника сего к начальнику своему.
— Вот и отлично, — заключил Морсгент и отъехал к своим научникам.
Ну и доехали мы до какой-то лютой, пудов на сто, не меньше, мохнатой кучи говядины. Питалась сия куча на поляне, на нас, в паре десятков аршинов вставших, лишь ухом дернула. И тут соохотнички наши с места поскакали, охватывая скотину с краёв. И проводник вдаль отскакал. Переглянулся я с Милой, пожали мы плечами, да и стали наблюдать. А эти… нехорошие люди своими верёвками кожаными стучали по деревьям, да и по говядине, явно её яря. Говядина взъярилась, да и нас, деревьями не скрытыми с Милой узрела. И понеслась, наши персоны имея в виду. Ещё и конина подо мной психовать вздумала, еле удержал.
Вот сволочи импортные, припечатал я соохотничков. Они же специально говядину на нас натравили. Опять ритуал, небось, дикарский, мысленно вздохнул я, жестом Милу останавливая. Прикинул траектории, да и сместился несколько, верёвку бросая. На башку верёвка не влезла, но за рога уцепилась. А мне более и не надо, решил я, резко, с эфиром дернув верёвку вбок. Аж мой транспорт повело, на удержание эфирное невзирая. Но говядина разогнавшаяся вильнула и лобешником в тощее деревцо впечаталась. Деревцо от впечатывания треснуло, завалилось, но инерцию говяжью погасило. Да и сама говядина, не рогами стукнувшись, видно, сотрясение черепа поимела, замычала, зашаталась, да и на землю осела. Ну а моя добычливость веревку с рогов сдёрнула, к себе притянула, да и накинула на говядину по новой. Благо, на передние лапы тщащаяся встать говядина этому весьма способствовала. И пережал я верёвкой горло говядине, от чего она сомлела, на мир обиделась и сознания от обиды лишилась.
