— Странный дядька, — глубокомысленно изрекла я, разглядывая захлопнувшуюся дверь за одним из гостем, вылетевшим от нас в растрепанных чувствах. — Нервный такой. А вы его еще обидели.
— Не сахарный, — жестко отбрила старушка. — За этим и пришел. Ишь ты, учить меня вздумал.
— А кто это был?
— А, знакомый один, — отмахнулась она как от ничего не значащего. — Дурак дураком, даром что профессор.
— Что вы говорите? — резко заинтересовалась я и даже шею вытянула, старательно вспоминая весь разговор бабуськи с дедком. — Надо же!
— Ты слюни-то подбери. Гляньте на нее, губу раскатала.
— Ничего я не раскатывала.
— У тебя ума только полы мыть и пыль протирать. Неуч! Чайник пойди лучше поставь. Соображалки хватит?
— Хватит, — передразнила ее, но аккуратно. Правда, стоило выйти в коридор, как вся сдержанность испарилась и я со злостью процедила себе под нос: — Карга старая.
— Я все слышу! — весело откликнулась старуха. — Не вякай там. И поставь, наконец, чайник!
Что-что, но скучать в этом доме мне не приходилось.
Глава 47
Оглядываясь назад, я радуюсь тому, что моя жизнь напоминала в то время полосу препятствий. Немного лицемерно, потому что, повернись время вспять и окажись я снова в том году, конечно, многое бы изменила. Возможно, где-то сгладила чересчур острые углы, где-то повела себя мягче, а где-то наоборот — жестче и решительней. Одним словом, все сделала бы для того, чтобы моя дорога не была такой ухабистой и петляющей.
А так как никакой машины времени не существовало, то приходилось довольствоваться тем, что есть. И находить плюсы в том, что было.
Мне приходилось сосредотачиваться только на выживании и думать только о том, как не умереть с голоду. Да, жизнь у словесной экзекуторши имела много плюсов — вода, комната, тепло, но не было главного — денег. А бабка проявила себя достаточной эгоисткой, которая желала, чтобы я работала на нее и только на нее.
— Не нравится тебе здесь — выметайся, — коротко отрезала она и морщинистой рукой, унизанной перстнями, указывала на дверь.
Возможно, устройся я на вторую или третью работу, было бы легче. А так мне приходилось жить и питаться на жалкие семьсот рублей. Стоит сказать, что есть и трогать какие-либо продукты Элеоноры Авраамовны не разрешалось. На кухню она меня не пускала совсем, только если мне нужно было что-то себе приготовить. При этом бабка шаркала вслед за мной, усаживалась на стульчик, величаво выпрямив спину, складывала руки на столе и принималась наблюдать. И гипнотизировала меня до тех пор, пока я не уходила с ее кухни. Потом она как специально гремела кастрюлями и хлопала дверцей холодильника — удостоверялась, что я не взяла ничего чужого.
Хотя сама бабка питалась очень и очень хорошо. Если вначале я относилась к ее еде невозмутимо, то чем сильнее становился голод и усталость, тем тяжелее было ходить по магазинам, покупать еду для старухи и знать, что ничего из этих яств никаким боком не достанется мне. Я пробовала украсть, но красть было совершенно нечего, разве что овощи, которые чаще всего мы покупали замороженными. Если были свежие — можно как-то изловчиться.
Помню, возвращалась с рынка, нагруженная пакетами с картошкой, капустой, морковкой и еще по мелочи. Есть хотелось со страшной силой, живот крутило, а думать получалось только о еде.
Тогда я, решившись, вытащила кулек с морковкой, аккуратно развязала узел, стараясь не порвать тонкий целлофан, и достала одну, самую маленькую. Честное слово, даже не получалось вспомнить, как она была съедена, я как будто выпала из реальности и сознание потеряла.
Стало только хуже. Я уже была близка к той стадии, когда организм начинает активно питаться самим собой, и вроде бы голод притупляется. А теперь снова раздразнила себя, живот со страшной силой жалобно заурчал и хотелось еще и еще. Получилось сдержаться, спрятать мешочек в пакет и вернуться к бабке.
Я не знаю, как она догадалась, что именно сегодня я украла у нее еду. На пороге меня встретила, поглядела пристально поверх очков и пошла на кухню, где достала пищевые весы.
— Сдачу, — протянула руку, и я вывалила ей всю мелочь и несколько бумажек. — Теперь дай мне картошку.
Поочередно мне пришлось протягивать каждый из пакетов, и она их взвешивала, придирчиво вглядываясь прищуренными глазами на цифры.
— Здесь не хватает, — махнула у меня перед носом морковью.
— Я причем? Значит, вам не довесили. Вы сказали — я купила, — окрысилась я в ответ. — Не сваливайте с больной головы на здоровую.
— Ты съела?
— Нет.
— Не ври.
— Слушайте, — источая праведное возмущение, воскликнула, — я вашу морковку даже не трогала. Я сказала два килограмма, и та тетка их взвесила.
— Хорошо, — очень быстро сдалась бабка. — Ты не брала. Но здесь недовес, милочка. А я заплатила за два килограмма, поэтому будь любезна вернуть разницу.
— Что?!
— Деньги, Сашенька. Это послужит тебе уроком. В следующий раз будешь внимательнее.
Пришлось вернуть, и съеденная чахлая морковка встала комом в горле. С тех пор я не брала у нее ничего, да и сама бабка усилила контроль.
Было и хорошее — я договорилась с Иваном Федоровичем. Позвонила ему, правда, из автомата, потому что ушлая старуха пасла меня по-страшному. Рассыпалась в извинениях за долгое молчание, поинтересовалась о здоровье — как я поняла, старики эту тему любят, — уточнила про его книгу. В общем, дала целиком и полностью понять, что он и его дела мне важны. Дедуля быстро растрогался, размяк и буквально за несколько минут мы договорились о начале наших занятий.
— Сашенька, но придется по вечерам. У меня же еще вечерники, — чуть виновато добавил дедуля. — Поэтому я поздно прихожу.
— Ничего страшного, — напустив в голос сиропа и сахара, проворковала в ответ. — Я приду. Во сколько?
— Давайте после восьми. Вы помните, где я живу?
Еще бы я забыла.
— Конечно.
— Ну тогда завтра и приходите, — бодро закончил Иван Федорович. — До скорой встречи.
Ничего не дается просто так. И хотя маститый профессор занимался со мной бесплатно, по доброте душевной, мне все равно приходилось сильно тратиться и затягивать пояс своих штанов еще туже, хотя, казалось бы, куда уже.
Все, когда ходят в гости, приносят что-то к чаю. Это своего рода традиция у таких старых интеллигентов, как мой профессор или даже моя бабка. Сколько раз мне приходилось наблюдать, как гости костлявой курицы приносят печенья, торты, рулеты и прочие лакомства. Считалось дурным тоном прийти с пустыми руками, и я отчетливо понимала, что профессор, пусть и не скажет ничего в лицо, мысленно во мне разочаруется. А этого никак нельзя было допускать.
К тому же немаловажную роль играл внешний вид, еще точнее — одежда. Ну не могла я прийти к деду в рваных штанах и старой, изношенной кофте. Во всяком случае, не настолько изношенной. Пришлось ехать на развалы и в секонд-хэнды и обзаводиться скромной длинной юбкой, черными вельветовыми штанами, в которых мои ноги смотрелись двумя палками, белой блузкой с кружевом и кофтой с коротким рукавом и под горло. Все рассчитано так, чтобы представить меня скромной девушкой, доброй и обязательно идеалисткой. И чтобы моя мечта была именно идеалистической, никак не связанной с материальными благами. Да ради бога, собственно. Мне нетрудно сказать о том, что я мечтаю о мире во всем мире и полете на Марс.
Оставшись на мели и купив на последние деньги полбуханки хлеба и три супа быстрого приготовления, я начала собираться на свое первое и важное занятие. Надела юбку, кофту с воротом, собрала волосы в пучок и похлопала себя по щекам, чтобы разогнать бледность. Ушлая бабуська мигом нарисовалась в дверях моей комнаты и уперла руки в бока.
— Куда ты собралась? Ночь на дворе.
— Не ночь, а восемь вечера.
— Ты забыла, что в девять я закрываю замки и ложусь спать?
— Нет, я помню.
— Тогда куда ты собираешься? — с претензией повторила она и с явным недовольством скривилась, став похожей на морщинистый изюм.
— По делам. Вы не дадите мне ключи?
— Нет, — произнесла она прежде, чем я успела договорить. — Еще не хватало, чтобы ты сюда своих отморозков поприводила.
— Каких отморозков?
— Уличных.
Захотелось ее послать. Вместо этого я поглубже вздохнула, расправила цыганскую юбку, накинула джинсовку, чтобы не замерзнуть, и подхватила свой пакет с лежавшими там тетрадкой, ручкой и печеньями.
— Я пошла.
Она недовольно сопела, громко дышала и, казалось, каждой клеточкой тела выражала свое неудовольствие и резкое "фи". И еще ей конечно же было интересно, куда я направляюсь в таком виде. Не отличаясь тактом, старуха в приказном тоне поинтересовалась о целях моего ухода.
— Не ваше дело, — как можно вежливее отозвалась в ответ. — У меня вообще-то есть своя жизнь. Это вы в четырех стенах сидите, а я девушка молодая, мне гулять и отдыхать надо.
Рассказывать ей о профессоре я не собиралась. Вполне возможно, что она его знает. Раз уж к ней столько головастых дядек и тетек ходит, то почему бы и нет? А с этой вредной бабки еще станется, если что, взять и испортить мне все планы. Она тоже головастая, придумает что-нибудь, и я в один момент лишусь своего профессора, который для меня затратный и во всех смыслах дорогой подарок.
Дедок встретил меня приветливо и был искренне рад видеть. Даже помолодел, выглядел бодрячком, козленком скакал по квартире, суетился. Для приличия, конечно, заверил, что печенья ни к чему были, но тут же побежал на кухню ставить чайник. Я сглотнула слюну. Хоть немного, но наемся.
Я очень боялась показаться совсем тупой и слишком умной. В первом случае он мог во мне разочароваться, во втором — усомниться. Но обошлось, к тому же Иван Федорович на меня не наседал.
Не сказать, что он занимался со мной чистым русским языком. Мы не писали диктанты, не учили правила, а скорее, просто разговаривали. Сначала меня такое безумно злило и вызывало раздражение. В конце концов, я трачу последние деньги на печенья не для того чтобы лясы точить, а чтобы получать знания. Но постепенно осознала, что дедок все правильно делает. Он рассказывал о книгах, о которых я не слышала, фильмах, которых не видела, работе, о которой не имела ни малейшего представления.
Иван Федорович относился ко мне мягко, очень бережно, все боялся, что я переучусь. Так и говорил:
— Сашенька, вы выглядите усталой. Наверное, на сегодня хватит.
Но я была не согласна. Я тратила большие для меня деньги не для того, чтобы через час уйти. Поэтому растягивала бескровные губы в чересчур радостной улыбке и убедительно отвечала:
— Нет, что вы, я совсем не устала. И знаете, вы так интересно рассказываете, что время пролетает незаметно. Расскажите еще о чем-нибудь.
Наше первое занятие закончилось около одиннадцати вечера. Дедуля порывался меня проводить, вызвать мне такси — которое оплачивать буду я — и конечно, пришлось отказаться.
— Спасибо вам, — поблагодарила его перед тем, как уйти. — Мне очень понравилось!
— Не передумали еще к нам поступать? — с доброй усмешкой подкалывал дедуля.
— Нет. И не передумаю. Я очень хочу.
— Ну, дай бог, чтобы вы действительно не передумали, Сашенька. Давайте тогда в следующую пятницу с вами встретимся, хорошо?
— Да, конечно.
— Вы только позвоните мне.
Снова тратиться.
— Обязательно, — и пока он еще чего-нибудь не выдумал, я поспешила повернуть замок и выйти в полумрак лестничной клетки. — Спокойной ночи.
— Всего доброго.
Я вся была на подъеме, в эйфории, сил столько появилось в крови, что даже голод отошел на второй или третий план. Домой шла пешком, улыбалась изредка и грызла одну печенюшку, которую стащила под шумок у профессора. Моя голова кипела от полученных знаний. Ведь последние несколько месяцев я только и делала, что жила инстинктами — поесть, поспать, держать себя в руках, найти денег, снова поесть. А сейчас вроде бы чем-то отвлеклась, практически физически чувствовала, как колеса моего пока еще драндулета с мягким шуршанием поехали вперед по гравию тяжелой дороги к лучшей жизни. Я двигалась и я жила.
Дойдя до дома к двум ночи, я наткнулась на запертую дверь. Кто бы сомневался. Эта бабка — ходячее зло. Но если сказала — не пустит, значит не пустит.
Ноги гудели, руки слегка тряслись от слабости, так же как и колени. Во рту после долгой дороги пересохло, а еще хотелось спать. Не видя другого выхода, я спустилась на второй этаж, собрала газеты из почтовых ящиков и постелила их у двери нашей квартиры. Без сил сползла по стене, в последний момент положив на кипу газет джинсовку, и сразу уснула, уткнувшись лбом в колени.
Около шести утра проснулась от скрежета замков, раздававшегося откуда-то сверху. Сначала не поняла ничего, сонно заморгала, пытаясь разлепить как будто засыпанные песком веки, огляделась по сторонами, силясь вспомнить, кто я и где нахожусь, и только потом подняла голову, наталкиваясь взглядом на изучающее выражение лица старухи. Она, брезгливо поджав губы, оглядывала скрючившуюся от холода меня, неодобрительно передернулась и недовольно процедила:
— Хоть ума хватило не барабанить посреди ночи в дверь.
— Хватило, — кряхтя как старая бабка и цепляясь ладонями за гладкую стену, я с трудом на дрожащих ногах выпрямилась и подняла свою джинсовку. — Я еще жить хочу, — не дождавшись, когда она отойдет с прохода, уточнила: — Пройти дадите?
Застыв на минуту, она с неохотой повела плечом, освобождая небольшое пространство, и я проскользнула внутрь.
— В душ иди. Неизвестно, какую ты заразу нахватала.
— Ничего я не хватала.
— Будешь со мной спорить — мигом окажешься на улице. После того как вымоешься, помой полы и протри мебель. У тебя сегодня много дел.
Сил не было, поэтому я безропотно потащилась в ванную, пытаясь мотивировать себя чем-нибудь, для того чтобы проснуться. Старуха излучала негодование, но опять же, в силу усталости мне было просто лень с ней ругаться и пытаться что-то объяснять.
Объяснять не пришлось. Элеонора Авраамовна сама все выяснила. Открыла мой пакет, пролистала тетрадку — и выяснила.
— Это мои вещи, — рассудительным и хладнокровным голосом отметила я, стараясь держать себя в руках. Мне не нравилось такое непозволительно-бесцеремонное отношение к моим вещам. — Вы не имели права их трогать. Я же не трогаю ваши.
— Милочка, ты живешь на моей шее, а здесь — мой дом. Нет ничего такого, на что бы я не имела права.
Она завтракала — на тарелке красиво лежали спагетти с соусом, мясо, салат и кусочек черного хлеба.
— Удовлетворили любопытство?
— Яда убавь, — она отреагировала на мое недовольство очень спокойно. Ну очень. Как ела, отправляя в рот маленькие кусочки и тщательно их пережевывая, так и ела. — Не доросла еще таким тоном разговаривать. Во всяком случае со мной. А теперь иди убирать. Вечером ко мне придут важные гости.
— Чтоб ты подавилась, — бормотала я себе под нос, вытирая очередную бесполезную статуэтку.
Но ничего того, что я боялась, не случилось. Профессор по-прежнему со мной занимался, бабуська по-прежнему ворчала, а я — выматывалась, едва доползая до постели. Старуха иногда читала мою тетрадь, с особенным интересом — заметки на полях, куда я выносила названия различных книг и фильмов, что советовал мне Иван Федорович. Как-то раз я набралась смелости и решилась попросить у нее книгу. Профессор рассказал о "Пигмалионе", не на шутку заинтересовав меня, и когда я увидела небольшой томик на полке, то не смогла удержаться.
