В спальне никаких сюрпризов не обнаружилось. Двуспальная кровать, комод, еще один телефон на тумбочке, рядом с маленькой настольной лампой и еще один приемник, на комоде — будильник, настольный транзистор и ночник в виде цветка из прозрачной пластмассы.
Везде телефоны и приемники.
"Чтобы не пропустить звонок или сообщение", — подумал Виктор. "Надо все время держать включенными? И почему здесь нет трансляции?" Трехпрограммник он заметил только в прихожей.
"Все очень просто", — подумал он спустя минуту. "Во время войны они просто не будут сдавать приемники. Им разрешают. Люди, получившие доверие. Люди на полпути наверх".
И еще он подумал, что людям, которых вселяли в эту квартиру, было особо некогда думать о быте. Были два кресла, но не было торшера, культового предмета нашего косыгинского периода. Слой полуаскетов, выросших из рабочих общаг и строительных вагончиков. Слой прорабов Строек Империи...
Он вернулся в гостиную. На экране по Красной площади шли люди со знаменами и воздушными шарами; камера выхватила из потока живую экспозицию на машине "Комсомол покоряет космос". Виктор вздохнул, подошел к телику и щелкнул выключателем, затем сел на диван и откинул голову назад. Ничего не хотелось. Если что-то случиться, ничего уже не успеть.
Виктора разбудил будильник в спальне — видимо кто-то, заводя, не обратил внимания на то, что звонок поставлен на дневное время. Виктор подошел и прихлопнул крышку. Время было послепослеполуденное, парад наверняка уже прошел, но темнеть еще не начинало и хотелось есть.
На кухне Виктор обнаружил приличный запас пищи, начиная от трех сортов колбасы, "Одесской", "Любительской" и "Эстонской", куска карбоната и костромского сыра, до банок сардин и свиной тушенки, не считая столь обычных вещей, как макароны, соленые огурцы, крупы, суповые пакеты и сало. Икры, правда не было, но можно было вполне праздничный стол накрыть. Умиляли два тетрапака, с молоком и кефиром. Прогресс широко шагал по советскому быту. Вот только все это надо было готовить. Вариант с бутербродами и омлетом выглядел не самым лучшим.
За окном светило солнце, за забором бегала детвора, стараясь оставить свои следы на нежной пороше. Редкий день хорошей погоды.
"Интересно, есть ли тут столовые или кафе, и работают ли они в праздник? Или, хотя бы кулинария с полуфабрикатами".
В коридоре из трехпрограммника тихо мурлыкал Визбор. "Еще в предстоящие войны тебе предстоит уцелеть..."
"Оптимистично", подумал Виктор, натягивая куртку.
Легкий морозец обветривал щеки. Миновав проходную, Виктор наугад повернул налево, в сторону ближайшей "китайской стены", над которой в акварельном небе плыли тонкие обрывки облаков.
— Здравствуйте!
Он произнес эти слова машинально, шедшей навстречу женщине в кирпичного цвета пальто; видимо, она показалась ему знакомой.
— Здравствуйте... — растерянно оветила она, остановившись. — А вы, наверное, Виктор Сергеевич?
Теперь Виктор узнал ее. Та самая девушка со снимков, что показывал в машине Лехтонен. Остренькое лицо, живые, выразительные карие глаза.
"Не может быть! Откуда она здесь?"
— Да. А вы Елена Васильевна.
— Точно... — Лена слегка смутилась. — Вам... Вам Нинель Сергеевна рассказывала?
— Она очень точно вас описала. Но я не думал, что мы вот так столкнемся на дорожке.
— Вы здесь живете?
— Да, в "трилистнике". Срочно перевели в Москву, дали служебную.
— Понятно. Тогда не буду спрашивать, куда перевели.
— Почему?
— Все, кто живут в "трилистнике", не говорят, где работают.
— Тоже живете в этом микрорайоне?
— Нет. Мы с подругой ехали с демонстрации отметить у нее. А ей позвонили и вызвали на работу, что-то там случилось. Так что я на остановку.
— А где вы живете?
— В Колодезном, в коммуналке, с мамой. Всегда там жили. Как-то не было смысла снимать что-то другое.
— Так это на другом конце... А интересно, здесь в кафе мы можем посидеть и отметить? Я тут только утром вселился, соседей не знаю, знакомые кто на дежурстве, кто на демонстрации.
— А зачем кафе? — лицо Лены удивленно вытянулось. — У вас же квартира. В гости в "трилистники" пускают. Правда, я там никогда не была.
"Потрясающая незамутненность приличной девушки. Ну ладно. Никаких интимов. Посидим, чай попьем."
— Тогда я приглашаю вас в гости, — улыбнулся Виктор. — Вы не знаете, где тут можно торт достать?
— А вот туда чуть пройти. У остановки двухэтажный гастроном, на втором этаже фабрика — кухня. И она печет изумительные торты.
— Тогда ведите, показывайте. А то я вообще из провинции.
— Стесняетесь?
— Почему?
— Провинциальные все стесняются. А у вас такой вид, будто всю жизнь жили в столице.
"А она ничего", подумал Виктор, шагая со своей новой спутницей по асфальтовой дорожке с раскатанными до блеска замерзшими лужами. "Одевается не по последней моде, но стильно, подстрижена, спортивна, с ней легко в общении. Будем дружить, ходить на выставки, пить чай. И компетентные товарищи будут спокойны."
В "Руанте" (так назывался гастроном) Виктор не заметил давки и очередей. Была праздничная суета, отовсюду слышались магические слова "взвесьте", "выпишите", "пробейте". Из динамиков доносилась ритмичная и нагловатая мелодия "мэдисона", последней попытки джазовой музыки удержать позиции на танцполах под неудержимым напором рока. Когда Виктор добрался до ущелья между стеклянными прилавками кондитерского отдела, где памятником эпохи стояли посредине зеленые весы со стрелкой и надписью "1 деление=5 граммам", Лены рядом не оказалось.
— Гражданин, какакой берете? — выпалила замотанная продавщица в белом халате.
— Ну... скажите "Киевский" с какими орехами, с арахисом?
— С каким арахисом? Арахис — это арахис, а там орехи.
— Тогда "Киевский".
— Что еще берете?
— Ничего... нет, еще десять заварных. Свежие?
— Сегодняшние. Все сегодняшнее.
С Леной он столкнулся, уже отходя от кассы. В ее руках были бумажные пакеты.
— Ну зачем... у нас... у меня там все есть.
— Это мандарины, тепличные огурцы и помидоры и сметана, — неторопливо произнесла Лена. — Я сделаю салат. Неудобно идти в гости с пустыми руками.
— Надо какой-нибудь пакет взять...
— У меня есть две сетки, капроновые, просто руки заняты. Подходите к столику, я все уложу.
В конце концов договорились, что Виктор несет сумки, а Лена — торт.
— Какой сегодня хороший день... — произнесла Лена, глядя на припорошенные сосны, которых пощадила строительная техника. — А вы помните войну?
— Стыдно сказать, но я не был на фронте.
— Значит, не можете сказать, где вы были.
— Вам рассказала Нинель Сергеевна?
— Нет. Но на всех печать войны. Видно, кто воевал, кто сидел, кто отсиживался. Кто писал заявления в военкомат и эти заявления рвали. Видно, кто немцам прислуживал. Некоторые прячут это очень глубоко, но все равно вылезает. Видно у кого были какие пайки.
— Может, я где-то был по снабжению, и...
— Не может. У вас очень честные глаза.
— Лена, а вы помните войну?
— Мечтаю ее забыть. Нас с мамой вывезли из блокадного Ленинграда. Отец погиб в самом конце, в боях за Прагу. Сгорел в танке. После войны долго жили в какой-то времянке. Училась на заочном, подрабатывала где только можно. Все ждала, когда начнется настоящая биография, а она так и не началась.
— У вас героическая биография. Когда-нибудь ее будут изучать.
— Изучать дощатую времянку? Вы шутите. Ее давно снесли.
— Лена, ваше поколение сотворило чудо. В ваши лица, запечатленные камерой, будут вглядываться, как в полотна художников эпохи Возрождения. И говорить: "Господи, какую страну..."
Он запнулся, Следующим словом должно было стать "...прогадили".
Лена поняла по-своему.
— Вы идеализируете нас, потому что мы молодые. Молодые, молодежь, молодым дорога... Молодым нет преград, молодые хозяева земли. Капица как-то по телевизору рассказывал про холодное пламя. Наше поколение — это холодное пламя. Оно строит новые города. Но не порыву, а по точному расчету, математически выверяя, где будет завод, где клуб, сколько детей родится, на сколько мест ясли и школа, сколько шагов делает человек из дома на краю микрорайона до булочной. Мы избавились от пороков Запада — бездумного романтизма, наивного идеализма и бесплодного инфантилизма. Мы больше не верим в идеалы. Мы рассчитываем их на ЭВМ и чертим по лекалам. А вы верите в идеалы?
— Ну, если я вас идеализирую — наверное, верю?
Пропуска у них не спрашивали — Виктор, видимо, проходил по фейс-контролю.
— Я думала, у вас куча неразобранных вещей, поэтому стесняетесь отмечать у себя, — сказала Лена, оглядывая гостиную. Она оказалась в длинном бежевом свитере с закатанными ниже локтя рукавами, на три четверти прикрывавшем темнокоричневое платье длины этак шестьдесят шестого года. На демонстрацию в ноябре вполне практично.
— У меня почти нет вещей, — ответил Виктор. — Нечего разбирать.
— А там у вас что? — кивнула Лена на вторую дверь.
— Кабинет. Только там тоже никаких бумаг. Проходите.
Лена слегка скользнула глазом по письменному столу — видимо, инженерный калькулятор не был для нее новинкой, — и подошла к фотографиям на стене, внимательно их изучая.
— Вы имеете какое-то отношение к этому? — спросила она.
— Никакого. Я конструктор бытовой техники.
— Понятно... Скажите, а у нас скоро полетят на Марс?
— Если войны не будет.
— Не хочу о войне... Идемте разберем покупки. Вы, наверное, тоже сегодня не обедали?
На кухне Лена, не обращая внимания на протесты Виктора ("Вы же гостья!") тут же надела халат и налила в кастрюлю воды чистить картошку.
— Не могу видеть, когда мужчины толсто кожуру срезают. Лучше доставайте продукты, тарелки, ставьте чайник. У вас есть кофеварка?
— А кто его знает, чего здесь есть.
— У конструкторов бытовой техники всегда есть кофеварка.
— Елена Васильевна, а вдруг я не конструктор? Может, я жулик и снимаю эту квартиру по блату.
Лена усмехнулась.
— В госкомовских домах не бывает жуликов. И по блату сюда просто не пустят.
В приемной вдруг зазвучал гонг. Обычный звонок брежневской эпохи — "Бимм-боммм!". Такие все ставили на замену обычных трещалок.
Лена вдруг вздрогнула, и в ее больших карих глазах отразился страх.
"Здесь боятся внезапного звонка в дверь? Что-то не слышал о недавних репрессиях. Или это возможно в госкомовских домах?"
28. Они убили Кенни.
— С праздником! А мы к вам. Решили зайти, посмотреть, как на новом месте.
В дверях стояли Павел Ойвович, его спутник Коля и две дамы.
"Вот и прекрасно", подумал Виктор. "Будет легкий культурный корпоративчик с разговорами."
— Проходите, проходите! — воскликнул он. — А это Елена Васильевна, давняя знакомая.
Лена робко выглянула из-за двери, вытирая руки.
— Просто Лена. Мы познакомились несколько минут назад на улице.
— Фантастика, — произнес Коля. Несмотря на восточную внешность, по русски он говорил совершенно чисто. — Позвольте представится, Николай Степанович, это моя жена Люся. Коллеги Виктора Сергеевича.
— Меня зовите просто Пашей, — улыбнулся Павел Ойвович, снимая пальто со своей дамы. — Нюш, а тебя как представить?
— Представь меня в белом платье от Диор на берегу Сены. Меньше, чем на "Анна Николаевна", не согласна... Шучу, можно просто Нюша. Сейчас все на кухню, распределяем обязанности. Я в кулинарии взяла заливное в жестяных тарелочках, надо выложить в первую очередь, чтобы не развалилось. Паша, помоги Виктору Сергеевичу раздвинуть стол.
— Не нагружайтесь, — шепнул Виктору Павел Ойвович. — Поищите лучше какую-нибудь музыку.
Первое, что попалось под руку Виктору — это новенький диск "Дождь и слезы" Поля Мориа. Черный круг пластинки завертелся; Виктор опустил иглу, и в комнату нежным водопадом хлынули звуки "Alouette", шедевра, известного нескольким поколениям советских людей по заставке передачи "В мире животных".
Квартира наполнилась суетой; казалось, здесь собираются не шесть человек, а целых двадцать.
— Подождите с картошкой. У меня в сумке кастрюля тушеной картошки, на гарнир только разогреть.
— А с чем горячее...
— А у меня как раз котлеты. Делаем нарезку колбасы и салаты. Николай! Вот тебе консервы, открываете, выкладываете. Виктор Сергеевич! Держите полотенце, будете вытирать тарелки и фужеры.
— Тут машина есть...
— Машина потом, сейчас просто ополоснуть, а то они в серванте запылились.
На стол легла свежая клетчатая скатерть. Краем глаза Виктор следил за Леной: ее захватил этот праздничный водоворот, он что-то резала, с кем-то спорила насчет блюд и улыбалась.
— Да наши мужчины самые идеальные! — воскликнула Люся в ответ на чью-то реплику. — У всех в праздник говорят о работе и международной политике. У нас — о новой выставке в Манеже или премьере в Ленкоме.
— Лена, а вы ходите на лыжах? — спросила Анна Николаевна.
— Когда-то бегала. На электричке на выходные ездила, сейчас некогда.
— Когда дали два выходных, мы стали выезжать по субботам на турбазу. Сосны, домики, шашлык, места красивые. Виктор Сергеевич, как вы насчет лыж?
— Я-за. Когда снег нормальный будет.
— Не, ну конечно, ну конечно!
— Большое спасибо, — шепнул Виктор Павлу Ойвовичу, когда они вышли в гостиную, выставляя на стол нарезку.
— Вам спасибо. Кто еще может провести праздник с человеком из будущего?
— Подруга Лены, которую внезапно вызвали на работу в этот праздник — не может.
— Она получит путевку на турпоезд, летом. Такие двухэтажные вагоны с куполом, пейзажи смотреть. Если войны не будет. А если будет — все это окажется такими мелочами... Так, что там у нас в баре?
За откидной полированной дверцей оказалась бутылка "Наири", с этикеткой цветов шоколада и золота, и грузинские вина — белое "Гурджаани" и красное "Мукузани" с медальками. Найденный там же ликер и графинчик "Столичной" решили не ставить.
— Девиз времени — не напиваться, а наслаждаться жизнью с бокалом в руке! — прокомментировал Павел Ойвович. Кстати, вы знаете, что у нас сокращается объем продаж ординарных портвейнов и полностью прекращен выпуск местных крепленых вин? Только сидры. Потребление алкоголя снижено до уровня одна тысяча девятисотого года. Вчера в новостях передавали.
— Как же вы жить-то будете?
— А как вы живете? По данным, не склонны.
— Ну так... Революция, гражданская война, сухой закон?
— Это который до рыковки? — усмехнулся Павел Ойвович.
— До нее. Воспетой Булгаковым.
— Сейчас на "Ленфильме" как раз снимают "Собачье сердце".
— Да ну???
Виктор, в принципе, ожидал, что здесь, в этой реальности, вполне могут перенести на экран "Бег", "Белую гвардию" или даже "Ивана Васильевича", но только не эту культовую вещь перестройки.
— Новое прочтение молодого режиссера Станислава Говорухина. Преображенский и Борменталь несут идеи нарождающегося фашизма, творцы сверхидеи, одержимые попытками создать высшую расу, Шариков — что-то вроде Тарзана или Пятницы, наивный дикарь, попавший в западную цивилизацию. Вся история будет показана как забава пресыщенного садиста, поставившего себя над обществом. Политически очень актуально. И вообще, съемки курирует наше ведомство. Булгаков писал талантливо, и лучше дать молодежи нашу трактовку, чем она будет искать текст в самиздате. Ученые доказали, что большая часть людей, видевших экранизацию, не читает книгу... Подождите, у меня с собой ножик со штопором.
