И вырвались на оперативный простор. Обманутый в своих ожиданиях враг, ясное дело, тут же переиграл ситуацию, срочно выставляя заслоны на новые позиции — гоняться за чертовыми бандитами немецкая бронетехника уже не могла, по причине своей тяжеловесной тихоходности. Гонки — не для тяжеловесов! А вот встретить из засад огнем уничтожающим — вполне умели. И Бочковский это знал. Как знал и то, где его будут ждать. И где совсем не ждут — тоже. Немцы в 1945 году были уже вполне предсказуемы в своих действиях, за что их били особенно успешно.
Потому компактная колонна, вместо того, чтобы прорываться к своим на восток, без проблем переправилась через Одер по мосту, охрану которого никто и не подумал предупредить о такой возможности и о том, что совсем рядышком рыщут советские танки с самоходками. Никому из немецких штабников такой вариант и в голову не пришел. Западное направление никто и не почесался прикрыть. Какой дурак попрется в глубь Германии??? Все ждали прорыва на восток. Ротозеям на мосту их наивность тоже дорого встала.
А батальон еще раз сменил направление движения и поехал в город Франкфурт. Где — как очень быстро выяснилось — тоже никто и подумал о таком раскладе. Хотя могли бы — как никак на другом берегу реки шла серьезная танковая драка, но как-то не сообразили. И даже прилетевшие вчера по городу снаряды "Катюш" приняли по простоте невинной за внезапный авианалет. Никто и не почесался. Нарытые у города окопы были пусты, никаких заслонов, никаких засад.
Печатая гусеницами на свежевыпавшем снежке четкие следы, тридцатьчетверки въехали в совершенно спокойный город. Падал крупными хлопьями снег.
Бочковский диву давался — насколько беспечны немцы! Остальные танкисты тоже немножко ошалели — абсолютно безмятежный тыловой город, кафе работают, лавочки, люди гуляют по улицам, дворники возятся, изредка видны полицейские, на проходящую технику — ноль внимания, фунт презрения! Да у нас в тыловой Ташкент так не вкатишь, обязательно остановят! И документы проверят и маршрут уточнят!
Крупный перекресток, светофор горит зеленым — для военной техники регулировщик предупредительно дает свободный проход. Форма странная на пожилом мужике, горохового цвета с желтизной, комбат такой еще не видал. И странное состояние — словно морок, словно кино смотришь или словно все тридцатьчетверки, самоходки, бронетранспортеры и десантники — все невидимы. Ожидали, что будет бой, что из окон будут лупить фаустники, а в переулках окажутся замаскированные орудия, благо в прифронтовой полосе зенитки уже меняли специализацию и ставились за баррикады на прямую наводку как банальные противотанковые пушки. Чего угодно ждали! Но всяко не такой расхлябанности.
Бочковский не удержался, любопытство одолело. Лязгнул люком, высунулся из башни по пояс. Регулировщик седой что-то заподозрил, увидев рубчатый незнакомый шлем на голове у танкиста. Переключил спешно светофор на красный. Комбат не удержался — захохотал, больно уж все нелепо выглядело. Десантники подхватили. Грянул ржач из десятков молодых глоток. Старый хрыч еще больше побледнел и повалился как стоял, полешком. То ли в обморок, то ли и помер от испуга.
— Интрахт, наверное — поставил диагноз многоопытный двадцатиоднолетний капитан и приказал мехводу: "Поехали!"
Взять такой город малыми силами крайне трудно. Навели шороху, конечно, разогнали построение каких-то курсантов на плацу, подавили и поломали встреченную технику, попутно ушлый капитан ухитрился добыть символические городские ключи в магистрате, где совершенно обалдели при виде красных Иванов, появившихся так внезапно, как Мефистофель на оперной сцене. Потом в нашей армии расцвели легенды, в которых говорилось, что дескать был там Гитлер и в окно удрал, что во Франкфурте разгромили дивизию СС, но все было проще и не так феерично.
Соблазн всерьез одолел, когда проскочили город и выкатились за его пределы. Пустая автомагистраль и указатель "Berlin 67 km". Зачесалось ворваться и в столицу Рейха и там показать где раки зимуют. Собрал офицеров. Посмотрели на указатель, прикинули остатки топлива и боезапаса. Еще раз поглядели на указатель, уже куда более печальными глазами. Очень было соблазнительно ворваться в проклятый город, откуда на нашу землю пришла валом смерть, устроить там от всей души тарарам — но все прекрасно понимали, снарядов — шиш да ни шиша, солярки — на донышке баков.
Не получится напугать врага, как следует. И комбат, скрепя сердце и понимая, что второго такого случая уже не представится, приказал следовать по берегу — впереди на карте был обозначен железнодорожный мост.
— Получится не рейд, а балаган. Нам такое не к лицу! — пояснил своим сослуживцам, тоже огорченным.
Рискуя порвать гусеницы на рельсах, аккуратнейшим образом — и опять же без пальбы — перебрались на свою сторону. Связались с начальством, получили указания — где прорываться к своим.
На немецкую передовую свалились как снег на голову, раздавили, что подвернулось под гусеницы, постреляли, кто пытался оказать сопротивление — но таких было мало, удара с тыла и здесь не ожидали — и дернули через ничью землю к своим, которые уже встречали, будучи предупрежденными.
Четырнадцать танков проскочили, а танк известного в бригаде лейтенанта Федорова неудачно влетел в здоровенную не то яму, не то воронку. Замело снегом — вблизи не увидишь, так и бухнулись, как мамонт в ловушку. Оставалось радоваться, что предусмотрительно поломали немцам все, что могло бы сейчас всерьез огорчить. Пытались выдернуть встрявший танк сначала парой Т-34, потом целым стадом из пяти машин "дедка за бабку, бабка за внучку — и так далее" — но репка встряла намертво. Как на грех почти посередине между нашими и немецкими окопами — метров по триста туда и туда.
Фрицы зашевелились, начали организовывать артобстрел — и чем дальше, тем гуще полетело. Пристреливаются, скоро пойдет как следует и точно.
Вопрос времени, когда кого запалят всерьез. И — небольшого времени уже.
Жаль было бросать танк, но что поделаешь. Бочковский разрешил своему приятелю вывести из строя машину и отходить на броне неудачливых вытаскивателей. В ответ совершенно неожиданное предложение — разрешить экипажу остаться в машине, потому как танк встрял внезапно очень удачно, только пушка торчит и башни кусок над землей, при том немецкие позиции видны отлично. Идеальный БОТ получился. Только снаряды нужны, мало осталось.
Сначала комбат подумал, что при такой резкой остановке товарищи стукнулись головами и потому городят не ту святую, благо был у него самого такой случай, когда неопытный мехвод уронил машину в овраг и Бочковский приложился об броню так, что два часа его в сознание приводили, снег к ушибленной голове прикладывая, да потом неделю тошнило и все кружилось перед глазами. Потом оценил ситуацию — если пехота поддержит — сплошной выигрыш получится. Опять же Федоров заслуженно считался счастливчиком, везло ему постоянно, да и как танкист был он великолепен.
Комбат это знал отлично — именно виртуозность Федорова в управления танком спасла его жизнь два года назад. Немецкие орудия продырявили атакующие Т-34, экипаж машины лейтенанта Бочковского прятался за вздрагивающей от попаданий снарядов тушей мертвого уже танка, а сам командир с перебитой ногой истекал кровью. Выбраться из-под обстрела было никак невозможно. И поранены все и далеко забрались.
И тут — как чертик из табакерки — появился легкий танк Т-60, который ловко воспользовался дымом от горящих машин, проскочив под ним, как за занавеской. Немцы зевнули, обнаружили поздно. Встал так, чтобы прикрыться тридцатьчетверкой. Оказалось — сержант Федоров пожаловал. Пораненный экипаж с оханьем и стонами разместился на корме "жужжалки" и отчаянный водитель рванул обратно — прямо под выстрелы немецких противотанковых пушек. И словно чувствовал — куда влепится следующий снаряд — то резко тормозил, то танцевал вправо — влево, то дергал рывком вперед.
Болванки с воем рыли землю совсем близко, но переиграл Федоров канониров — его нахальной блошке одной такой болванки хватило бы за глаза и за уши, но промазали фрицы, всякий раз чуть-чуть не попадая. И Бочковский запомнил, что врач потом сказал — дескать на пару часов попозже бы привезли — и все. Не спасли бы. В лучшем случае одноногим бы остался — и то при колоссальном везении. А так — хоть и хромой и с кривой ногой — но даже к строевой гож, только подметку к сапогу на короткой конечности надо толстую делать.
Потому, после очень короткой паузы "на подумать" — комбат дал добро на остаться в танке. Бросать исправную машину — для любого танкиста нож острый, потому что и привыкают, как казак к своему коню, даже имена дают, как живому существу, потому что танк — это еще и дом, да и наказывают сурово за потерю имущества такого сорта. Особенно, если зря бросили. В этом году уже не так, как в злом и жутком 1942 году, но все равно — привычка осталась.
Тем более, что хоть и называлась эта машина Т-34, но от своих предшественников отличалась очень сильно — была в разы лучше, избавилась от детских болезней, когда для переключения скорости надо было мехводу изо всех сил тянуть рычаг, да и вообще управление танком было очень "тугим", приходилось часто радисту помогать мехводу грубой силой. И просторная она стала, удобная и белой краской внутри покрашена, что создавало чистоту и уют — не говоря о рациях и переговорных устройствах и много еще чего теперь было сделано в новом этом танке. А еще мощь нового орудия и надежность двигателя и рационально сделанная броня. Ну, жаль бросать просто так на нейтральной полосе такую вещь!
Под аккомпанемент нарастающего артобстрела спешно передали остающимся снаряды и патроны, жратву собрали со всех. И батальон ушел. Когда аккуратно переваливали через окопы своей пехоты — предупредили пешедралов, что впереди перед ними ДОТ образовался. Те обрадовались, обещали помочь, если что. Накоротке Бочковский с хозяином местным — тоже комбатом — переговорил.
А дальше бригаду кинули снова в бой и немножко стало не до того, что там с оставленной машиной. У начальства, к слову сказать, самого верхнего уровня возникли те же ощущения, что и у молодого капитана, когда он тоскливо смотрел на столб с расстоянием до Берлина. Больно цель заманчивая совсем рядом. Рукой подать! Сильно было желание рвануть напрямик и закончить войну быстро и навсегда. Напрашивалось такое решение.
Мешало только то, что немцы мастера были рубить такие прорывы. Тут на флангах висели тяжелыми гирями немецкие армии. Да и быстрое взятие столицы не светило. Немцы у себя дома дрались самоотверженно, старательнее, чем в Сталинграде даже. Танковые наскоки на города — крепости провалились. Не удалось одним махом взять ни Познань, ни Бреслау, ни Кенигсберг. Пожгли танки на улицах — и без особого успеха. Оборона тут создавалась давным — давно, буквально — веками и постоянно совершенствовалась, потому приходилось вместо лихой кавалерийской атаки вести кропотливые и тягомотные саперные бои, прогрызая рубежи обороны, дерясь за каждый дом, каждую квартиру — буквально. То, что в Берлине придется еще солонее — никто уже не сомневался.
Бригада дралась в Померании, не одна конечно — для движения на столицу решено было зачистить фланги, уничтожив имевшиеся там гитлеровские группировки — мощные и многочисленные, отлично вооруженные. И бойня была страшная. Постоянные контратаки, немцы из штанов выпрыгивали, пытаясь одолеть, уже не победить, а хотя бы замедлить наступление русских, сдохнуть, нанеся максимальный урон врагу. И войска здесь были собраны добротные — не образца 41 года и даже не 43 — но все же много было еще опытных недобитых вояк. Они цементировали оборону и хотя потери немцы несли лютые, но теперь их уже и не считали и бросали в бой фрицы все, что подворачивалось под руку, не жалея ни сопляков, ни стариков, ни ценнейших специалистов, которых надо готовить десятилетиями. Рейх погибал и потому было наплевать на то, что в будущем немецких мужчин будет очень сильно не хватать. Фюрер сказал внятно — если нация не может себя защитить и победить — она не достойна жить дальше! Потому раз немцы не оправдали возложенных на них надежд — пусть хоть все сдохнут!
И они дохли бессчетно, многими тысячами каждый день. Держа окопы до последней возможности, безнадежно контратакуя по десять раз подряд, заваливая своими трупами поля и леса, а уж на дорогах немецких мертвецов валялось столько, что дорожная служба не успевала все убрать, даже сгрести на обочины хотя бы. Но немцы дрались, ожесточенно, тупо и старательно. А их молотили с воздуха, засыпали снарядами и минами, давили гусеницами и шили очередями.
Потому, когда Бочковскому пришло письмо от Федорова — все сильно удивились и чуток стыдно стало. Черт, не то, что забыли, нет конечно, но все равно неудобно. Тем более, что на спокойном участке фронта тоже война шла и оставшийся там на нейтралке экипаж воевал в меру своих сил и возможностей. А они были — и не малые.
С танком страшно воевать. И вовсе он не беззащитный без пехоты. А с пехотой вообще не подойдешь. Он убьет любую толпу с ружьями, как бы они ни прятались в окопах. Нет нормальных противотанковых средств — кранты вам всем! Сам Федоров опустил разные подробности, он был не из хвастливых, но и так понятно, что стоящий перед окопами танк — еще тот гвоздь в сапоге и бельмо на глазу! Особенно когда только что передовую проутюжили его собратья, раздавив и поломав походя все, что на глаза попалось. И дело даже не только в желании отомстить и отыграться за потери. Просто житья никакого такой агрегат бронированный не даст.
Он прочный, зараза. И вооружен сильно. И обидеть его непросто. Он уже изначально сделан для того, чтобы по нему безрезультатно колотили чем попало. А он в ответ мог обидеть насмерть и сразу. И федоровский экипаж это делать умел. Командир был тертым калачом, сам был во многих переделках и уши держал открытыми, собирая всю информацию о врагах. Потому и сейчас уже прикидывал, что сначала немцы пошлют группу для разведки и захвата машины. Если бы батальон не переломал тут все — отправились бы уже этой ночью, но сейчас им надо в себя придти, с силами собраться, восстановить оборону и управляемость.
Пока экипаж вел наблюдение, отмечая возможные цели. Стараясь не светиться. Потому (хотя может и просто по причине резкого падения обученности инфантеристов) на третью ночь разведгруппа была засечена как только стала выбираться из окопов. Ее подпустили на сто метров и положили из пулемета. Если кто и сумел унести ноги, то особо не оповещал об этом. Холмики мертвых тел хорошо были видны.
А днем из орудия накрыли все, что засекли раньше. 85 миллиметров на такой дистанции — страшная штука. Теперь даже отработать дежурным пулеметом по советским окопам было невозможно, потому что наводчик у Федорова был дока. Танк пальбу из МГ тут же пресекал и скоро пулеметный огонь немцы уже вообще перестали открывать.
Свои пехонтуры это сразу просекли и стали вести себя вызывающе и нагло, особенно беся противника. Вторая попытка то ли фаустниками, то ли саперами спалить машину тоже успехом не увенчалась — на этот раз и пехотинцы свои помогли, перекрестным огнем накрыв нахалов задолго до того, как они смогли добраться до расстояния, на котором смогли бы нанести хоть какой-то вред.
