Юма кивнула.
— Ладно, но мы не можем допустить, чтобы такие соображения помешали расследованию. Мы не можем позволить всему заглохнуть только потому, что не поговорили с парой ИИ.
— Знаю, — сказала Мами. — Я хочу сперва посмотреть, что сообщит мой агент.
— Ну, ты справляешься лучше меня, — сказала Юма. — Потому что я ничего не нашла. Насколько я могу судить, системы поставки и распределения кубов горя функционируют как задумано. Конечно, это может быть потому, что системы, что я проверяла, слишком глубоко в основе. И я все еще не нашла ничего подтверждающего слухи о девушках, умерших, когда должны были выжить.
— Как и я, — сказала Мами.
— Мне нужно больше информации, — сказала Юма. — Кто именно исчез? Где? Одних слухов недостаточно. Мне нужен список всех предположительно пропавших. Может быть тогда мы заметим шаблон. Я поискала в записях несколько имеющихся имен. Похоже, они просто пострадали от терминальной потери здравомыслия во время транспортировки. Порой это происходит настолько быстро, что контролеры не успевают вовремя вырвать самоцвет души.
Кёко выдохнула.
— Я могу попросить Церковь активнее искать имена. Этим особо не беспокоились во время начального исследования.
— Рада слышать, — сказала Юма.
За столом вновь воцарилась тишина, когда все трое погрузились в собственные мысли.
— Ладно, — сказала Юма. — Раз это все, у меня осталось еще несколько мелочей.
Они с любопытством взглянули на нее, когда она театрально подняла руку.
В ней материализовался игрушечный инкубатор, которого она резко плюхнула на стол.
— Разговор о Кьюбее мне об этом напомнил, — сказала она. — Следующая версия игрушечного инкубатора. Которых мы раздаем детям. Инкубаторы удивительно заинтересованы в развитии, так что мы их обсуждали. На этот раз мы добавили ряд реалистичных голосовых вариантов. Мне нужно ваше мнение.
Она хлопнула его по голове.
— Заключи со мной контракт и стань волшебницей! — громко сказал он.
Мами и Кёко уставились на него, затем на Юму.
— Что думаете? — спросила Юма.
— Думаю, достаточно близко к оригиналу, если ты об этом, — сказала Мами.
— Согласна, — сказала Кёко.
— Ладно, — материализовала Юма в другой руке еще одну игрушку.
Она передала по одной Мами и Кёко.
— Послушайте, как будет время, — сказала она. — Знаете, виртуально. Это важно. Такие вещи влияют на вербовку. Они должны быть милыми. Милыми!
Последнее слово она подчеркнула, подавшись вперед и стукнув пальцем по столу, в результате чего Кёко и Мами изумленно взглянули друг на друга.
Кёко, казалось, на мгновение задумалась.
— В таком случае, можно было бы смоделировать его на основе тебя, — сказала она.
Юма в замешательстве склонила голову.
— Что? Нет, я ведь не инкубатор! Что… Эй! Отпусти меня!
Кёко дотянулась до нее через стол и с широкой улыбкой подхватила ее подмышки. Юма принялась размашисто пинаться.
— Я как раз подумала, что нам всем нужно немного передохнуть, после стольких серьезных тем подряд, — сказала Кёко, не отпуская ее.
— И что это должно… Нет, не щекочи меня! Знаешь, я… я могу отключить тактильный ввод! Большая часть моего соз… сознания даже не здесь! Не — ах — не заставляй меня это делать! Я…
Мами встала, наблюдая, как Кёко мучает ребенка, положив девочку на стол и говоря что-то бессмысленное о том, какая она милая, пока девочка извивалась и отбивалась от нее.
Наконец, они обе устали, Юма задыхалась на столе.
— Ты хоть — ах — представляешь, как — ах — как сложно было сохранить функционирование других моих аватар? — пожаловалась Юма. — Прямо сейчас — ах — проходит собрание Директората! Хорошо бы это выглядело. Спонтанный смех и ерзание посреди собрания. Мне пришлось частично оборвать подключение.
— Я в последнее время была напряжена, — демонстративно серьезно сказала Кёко. — Все эти безумные заговоры и, помимо всего этого, моя девушка ушла от меня воевать. Я подумала поиграть со своей любимой сестренкой.
Юма надулась, садясь обратно.
— Фу, — озвучила она. — Ну, во всяком случае, Мами, если у тебя будет возможность посетить празднование моего дня рождения, приходи. Можно даже виртуальной аватарой. Я отправила приглашение.
— Я видела, — сказала Мами. — Не знаю, получится ли у меня. Посмотрим.
Юма кивнула себе, после чего исчезла из виду, мгновенно испарившись.
— Было ли это так уж необходимо, Сакура-сан? — взглянула на нее Мами.
— Порой мне кажется, что она слишком много работает, — сказала Кёко. — Вряд ли для здоровья полезно так долго делать то, что она делает. Ей нужно расслабиться, быть может взять отпуск. И она обожает щекотку, даже если в этом не признается.
Мами сокрушенно покачала головой.
— Мы не можем взять отпуск, Сакура-сан, — сказала она. — У нас все не так просто, как у тебя.
Затем, слегка замерцав, она тоже исчезла, оставив Кёко одну во вдруг показавшейся невыносимо пустой виртуальной комнате.
Кёко закрыла глаза и покинула симуляцию.
Долгое время Рёко оставалась в своей комнате и размышляла, мрачно глядя в стену с по-видимому достаточной серьезностью, чтобы робот на столе — она мысленно прозвала его кубботом — поинтересовался, не нужны ли ей кубы горя. Она приняла один и с легким удивлением обнаружила, что ей это и вправду нужно было чуть больше, чем она ожидала, хотя, возможно, это было лишь ее воображение.
Ее настроению не помогала приглушенная сцена спора ее родителей где-то вне ее комнаты. Звукоизоляции должно было быть достаточно, чтобы подавить звук, но она все равно слышала, даже могла разобрать несколько слов. На этот раз она была не рада улучшенным чувствам.
Она думала о своей ситуации, о клонирующих чанах, о с энтузиазмом растущей массе клеток с ее генами, не представляющих, что их потенциал позже будет погашен.
Сейчас, спокойно все обдумав в одиночестве своей комнату, она понимала холодную логику всего этого. Она всегда считала себя человеком логики, но…
Она всегда считала себе необычайно циничной, всегда скептически относилась к словам правительства, но…
Закрывая глаза, она продолжала видеть плавающих в синей гиперперфузионной жидкости Кёко, Мами и Юму и видела в этом разрушение уровня доверия, о котором никогда даже не знала. Доверия, что существует некоторая черта, которую правительство никогда не пересечет, и ложь, которую родители никогда не скажут.
Это нелогично. Она это понимала. Примирив свою детскую брезгливость с реальностью перед ней, она поняла, что они правы. Клонирующие чаны предотвращали гораздо большее зло и, в конце концов, не отличались от пустых кур, о которых рассказал отец. Ничем не отличались от ее собственного тела без самоцвета души, который на ее глазах жадно восстанавливал чистоту, изгоняя осколки тьмы в куб горя, набирающий силу и мрачнеющий, жаждущий света.
Ребячество, не правда ли? Именно так сказала бы логичная Рёко. Ребячеством было с отвращением отшатываться от тел в чанах, когда она могла невозмутимо принять знание об имплантатах, переплетающихся со всеми аспектами ее нервной системы, когда она могла принять, что правительство бросает в огонь целые колонии во имя большего блага.
Ребячеством было ожидать, что ее родители расскажут ей засекреченную информацию, когда это может привести к краху их карьеры и наказанию, просто чтобы сообщить ей то, что может даже не иметь для нее значения.
Пока она смотрела в стену, она поняла, что ей придется с этим справиться, принять все это как новую часть своего существования. Это осталось единственным разумным действием. Она не должна быть из-за этого счастлива, но вселенную не интересует ее счастье.
Она вздохнула.
В таком случае…
«Таккомп, — подумала она. — Мне уже давно следовало это сделать, но уже множество людей сказали мне прочесть файл о моих родителях. Ты знаешь, какой файл они имели в виду?»
«Да, — подумал он. — Вообще-то это твой файл. Если честно, мне хотелось тебе об этом напомнить, но я жду, пока полностью активируются мои модели человеческого поведения, прежде чем принять такое решение».
«Так ты уже знаешь, что в нем?»
«Моя работа заключается в задействовании всех свободных вычислительных ресурсов для чтения всего возможного».
«На будущее, я хочу, чтобы ты сразу же говорил мне о таких вещах», — с оттенком гнева подумала она.
В разговоре наступила настоящая пауза, что довольно редко происходило.
«Принято», — внезапно пустым тоном подумало устройство.
Без дальнейших комментариев перед ее глазами появился читаемый документ, текст по бокам сопровождали картинки. Она подумала запросить ускоренный ввод или аудио или, может быть, даже ВР, но передумала. Лучше она займет этим время.
В начале шло то, что она уже знала. Детали о семье: ее мать была дочерью врача и домохозяйки, отец сыном математика и физика — фотографии включались и, конечно, были знакомы. Они оба стали биологами, ее мать больше нейрофизиологом с нанотехнологическим уклоном, отец более традиционным клеточным. Ее бабушки и дедушки вышли на пенсию и жили в разных местах, за исключением одной, которая — и это был новый факт, информация, что они ранее никогда не находили — ее бабушка со стороны матери служила на верфи «Аполлон» на самом острие Евфратского вторжения. Она была капитаном сил обороны станции, недавно повышенной и переведенной.
На это Рёко приподняла брови. Она полагала, что женщину будет куда сложнее найти, что не потребуется просто взглянуть, как только она получит военный допуск.
«Вообще-то, ты права, — подумал ее таккомп. — Я периодически проверяю этот отчет с того момента, как он стал доступен. Этой информации не было. Должно быть кто-то недавно открыл ее для тебя. Мне не сообщается, когда такое происходит, если только у изменений нет хотя бы среднего приоритета».
Новая пауза.
«Со временем мне бы удалось это заметить», — подумала она, и Рёко показалось, что она — ей сложно было думать как о нем, когда теперь у него был ее голос — пытается защититься.
«Все в порядке, — подумала Рёко. — Ты… ты не знаешь, сообщили ли ей о моем новом статусе или статусе ее мужа?»
«О тебе да. Ее, наверное, проинформировали в тот момент, когда она завершила активные боевые действия. О твоем дедушке нет. Пока его не завербуют официально. Помни, он всегда может в последний момент передумать».
Рёко об этом задумалась. Было ли это сообщение только для нее? Или здесь крылось что-то еще? Все так…
«Таккомп, перешли эту информацию дедушке».
«Ладно».
Она подумала, что у него есть право знать.
Она продолжила читать, о карьере и отношениях. Оба ее родителя присоединились к связанному с МСЁ исследовательскому институту за десятилетия до начала войны — и эту информацию она уже знала — и только после начала войны получили значительное внешнее признание. Она всегда это подозревала, но никогда не могла ничего выяснить, и не расспрашивала.
За прошлое столетие у них была своя доля неудачных отношений, о чем Рёко узнала с легким отвращением, но познакомились вскоре после начала войны, женились и подали на лицензию на ребенка. Как они ей и рассказывали.
Это все, что упоминалось об их карьерах. Ничего о проектах, над которыми они работали, ни с кем они работали, ни даже их уровне допуска. Она подозревала, что столкнулась со стеной невидимого редактирования, знакомой всем, кто когда-либо пытался читать о деликатных темах.
Затем она перешла к разделу, которого не ожидала, озаглавленного «Связи с МСЁ». Вот тогда-то ее брови и поднялись по-настоящему.
Раздел был серьезно отредактирован, и не стандартным образом, где информацию аккуратно редактировали так, что документ по-прежнему читался связно. Здесь все было заметно неряшливо, с явно блокированным текстом.
«Весьма необычно, — подумал ее таккомп. — Нет никаких причин вообще так делать, с полуразумной обработкой редактирования документов. Так делается лишь когда информацию необходимо скрыть, но считается, что читатель знает, что что-то отсутствует. Не самый распространенный шаблон».
С левой стороны ее зрения появилась диаграмма семейного древа, помогающая проиллюстрировать появившиеся перед ней факты. Женщины были справа, мужчины слева, и эта настройка подчеркивала большую важность материнской стороны, учитывая, что она привыкла читать справа налево. Тем не менее, многих имен не было, и были вычеркнуты целые области, как будто свидетельствуя о тайнах ее семьи.
Даже доступные ей для чтения части семейной истории ее изумили. Мать ее бабушки со стороны матери, иностранка, о которой всегда говорили как о погибшей во время Объединительных войн, и правда погибла — как часть инфильтрационной команды Черного сердца, всего через несколько лет после рождения бабушки Рёко. Ее родители — ну, эта информация была вымарана, как и вся информация об отце бабушки.
Брак ее бабушки со стороны матери с Курои Абэ, гораздо более молодым живущим с Рёко дедушкой, вызвал неудовольствие семьи ее деда, но для этого не было указано никаких причин. Более того, информация о семье Курои Абэ была просто полностью вычеркнута.
После этого Рёко перешла левее. Бабушка со стороны отца, конечно, не заключала контракт, в отличие от двух ее сестер, двоюродных бабушек, которых Рёко никогда не встречала. Кроме того, на этот раз семейная информация была более открыта, что дало множество лиц и имен, которые ровным счетом ничего для нее не значили.
«Я никогда не встречала никого кроме родителей, дедушек и бабушек», — подумала Рёко.
Дедушка ее отца был из отчужденной ветви матриархата Сидзуки, термин был ей незнаком, пока она не проверила и не выяснила, что он относится к крупным семейным группам волшебниц, что как правило обладали политической властью как блок. Термин происходил из того факта, что многие такие группы происходили от одной могущественной волшебницы, все еще живущей, следовательно, обладающей немалой силой.
Она никогда не слышала этого термина.
«Неудивительно, — подумал ее таккомп. — Это намеренно не обсуждается ниже первого уровня допуска. Так же как и тот факт, что приводящие к потенциалу личностные черты отчасти наследуются, что, вероятно, объясняет твое семейное древо. Вообще-то, твое в этом отношении необычайно плотно».
Рёко почувствовала себя глупо. Она считала себя в этом экспертом, много своего времени потратив в публичной части интернета на поиск подобной информации, но вот перед ней еще один важный пласт информации, о котором она даже не имела представления.
После этого она перескочила на общественные сети, надеясь, что недоступная информация окажется где-нибудь в общественных базах данных, но ей так не повезло. Мать бабушки со стороны матери отмечалась как «неизвестна», что, она уже знала, было ложно. Проверка семьи Курои дала некоторые поверхностные сведения о родителях дедушки и тупик сразу после этого. Здесь, так как нельзя было правдоподобно сказать об отсутствии информации, она была помечена «ограниченной».
