К чему ему понимание происходящего в целом, если он не может оставить в покое, не вмешиваться, забыть? Зачем глубина осознания кризиса на Хофре, если киру Хагиннору все равно, что имеют кланы друг против друга, и даже, в некоторой степени, все равно, что они имеют против Ходжера? Империи, в столицу которой Илана только что позвали править, нужна слабая Хофра, занятая внутренним конфликтом, неспокойная, полная подозрений и противоречий. Любых. С этой позиции Небесному Посланнику Ходжера не стоит встречаться с хофрскими крылатыми, а киру Хагиннору не следует позволять этим крылатым говорить с государем. Никому нельзя помогать, даже если можно помочь. Чем больше все запутается, тем лучше.
А еще у доктора Илана, как бы это ни было отвратительно, стали появляться в этом деле личные счёты. Все хофрское посольство видело, как он поил Обморока из своих рук лекарством, а потом они же Обмороку подсунули яд. И неожиданностью стал страх за собственную жизнь, иначе с чего он так испугался благодарности и подарка... Как живут люди на вершине власти? Там страшно, одиноко, и постоянный опасный сквозняк. Ищешь, в кого уткнуться, кому можно доверять, и не находишь никого. Нет равных, не найти незаинтересованных, не может быть друзей. Поэтому государь сбрасывает с себя чужие руки, ходит незаметным в писарском кафтане и болтает с Мышью, поддерживая иллюзию дружбы, поэтому, может быть, кир Хагиннор обрадовался, встретив Илана, и поверил в то, что, при его положении, интерес в жизни у него только врачебный. Ведь Илан не торопится брать свое богатое наследство в руки, предпочитает лечить людей, не представляясь им, не говоря, кто он. Понятно, что, если достать сейчас из сейфа царскую печать и заявить вслух об интересах Ардана, доверие будет потеряно.
Как всё сложно и неловко, хоть головой о стену бейся. Столько сил, столько лишних движений души... И никакого результата. Государь умрет. Илан потеряет доверие кира Хагиннора. На Хофре и на море начнется война. Все предопределено. А ты стоишь в центре этого мира по праву рождения, словно Обморок в уборной, в слезах и со сжатыми кулаками. Бороться устал, сдаваться западло. И ждешь, что кто-нибудь сжалится и тебя отравит.
Если, конечно, сумеет найти для этого свободный момент в твоей жизни. Если догонит.
Потому что в госпитале огней, как в лучшем городском борделе, во весь второй этаж, обычно темный, и на половину третьего. На лестнице перед парадным входом два патруля портовой стражи, чего-то ждут, возле главного поста шум, гам, разговоры, господин интендант за старшего, он выбирает, кого послать в префектуру за дознавателем, потому что — преступление. Сердце у Илана сразу ухнуло к солнечному сплетению, представился Рыжий, до которого все-таки добрался убийца. Но откуда ни возьмись вынырнул Гагал со словами: 'Хорошо, что ты вернулся!' — и потащил за край плаща в приемное. Хорошо? Ну, кому хорошо, кому не очень... В приемнике на полу лужа крови, воняют сброшенные в нее чьи-то грязные обноски, на кушетке красуется одинокий рваный башмак без части подошвы. Перевернут столик с перевязочным материалом, дежурных нет, но за раздвижными дверьми слышно, как кто-то давится рыданиями, а кто-то рядом с ним матерится от души и призывает к спокойствию аргументом 'ну, в первый раз, что ли!'
Несколько сотых назад портовая стража доставила двух нетрезвых нищих с обморожениями. Дежурный хирург, доктор Раур пришел посмотреть, серьезно ли, требуется ли ампутация, или просто обработать, дать выспаться в тепле и отпустить, но получил ножом в шею, когда стал раздевать одного из них. Фельдшер и медсестры растерялись, обмороженные сделали попытку убежать и попали в руки того же самого патруля, который их привел. В итоге одного закрыли в инфекционном изоляторе, привязав чтобы протрезвел, второго оглушили и отдали Арайне, он спасался полуголый на четвереньках, а, когда попался во второй раз, упал совсем, стал кататься по ледяным ступеням и звать бога на помощь в битве с демонами. Старший патруля сидел во внутреннем коридоре перед дезинфекцией, ждал следователя из префектуры или, может быть, свое начальство, по выбору господина интенданта. Виноват. Не обыскали. Обычно-то с нищих нечего взять, никто им за пазухой не шарит. Страже велели доставить в госпиталь, чтоб не замерзли ночью на улице, стража выполнила. Кто ж знал, что так получится...
Быстро в операционную, доктор Наджед уже моется, внутри поставлен свет, сестра наводит порядок среди инструмента, перебирая укладку. Жене и детям не сказали, никого из них поблизости нет.
— Иди отсюда, — шипит Наджед Илану. — Ты работаешь завтра.
Но вслед за Иланом за ширму в раздевалку заглянул Гагал и предложил:
— С утра и до обеда могу заменить на дежурстве. Я выспался днем, я все равно должен доктору Илану две стражи дежурства.
Что еще прошипел, отвернувшись, Наджед, Илан не разобрал, сбросил кафтан на пол в общую кучу, взял мыло и щетку. С некоторого времени споры с Наджедом у них не заходят дальше двух-трех итераций, часто даже не переходят одну. Доктору Илану позволено делать то, что он считает нужным. Не всегда безнаказанно, но позволено. Это хорошо. А сам доктор Илан дошел до такой фазы в своей жизни, когда оперировать для него — отдых. И это плохо.
Горло перерезано почти от уха до уха. Но то, что перерезанное горло равнозначно смерти, миф. Смерти равнозначно хорошо перерезанное горло. Здесь сонные артерии порез не пересекает. Хотя, конечно, шея кровит, как ни одна другая часть тела. Меньше четверти стражи, и яремные вены прошиты, дырки на трахее и пищеводе тоже. Шрам на заметном месте — на память. В предоперационной сдали кровь, доктор Раур счастливчик. Ему легко подобрать, годится почти любая, не то, что Илану — это его кровь подходит всем, ему самому можно переливать только точно такую же, как у него. Закончили, отошли от стола. Половина стражи до обхода. Глядят друг на друга с Наджедом. Это доктор Илан на обходе идет только по своему отделению, доктор Наджед каждый раз обходит весь госпиталь. Ему тоже непросто, и нужно прекращать будить его каждую ночь подряд на экстренную хирургию. Наджед вдруг улыбается.
— Ты знаешь, что в гавань прибыл северный караван, — говорит он, — и на флагмане штандарт дома Джел и императорский вымпел? Мы поставим второй трон в большом зале, накроем их одинаковой парчой, чтобы не отличались.
— Я не государь. Я врач, и у меня нет короны, — покачал головой Илан.
— Что-нибудь придумаем. Мы же всегда что-то придумываем, верно? — И обнял Илана, не сняв перчаток, прикасаясь и прижимая его к себе только предплечьями.
Илан положил голову матери на плечо. Он устал. Он только сейчас понял, что из него душу вынули, так он устал. Дежурство впереди — ерунда. Экстренную помощь оказывать — нет проблем. Не ерунда то, что просвета не предвидится. Колесо событий катится, катится. И будет катиться.
— Что делать, чтоб ты хотя бы обедал? — в затылок ему еле слышно произносит Наджед.
Илан знает, что делать: не оперировать. Но вслух сказать такого не может, поэтому слегка пожимает плечами. Когда-то давно, пока еще не думал, что сам неспособен будет остановиться и выйти из беличьего колеса, пока не представлял, в чем притягательность захватившего его с головой, руками и ногами дела, он решил стать врачом только потому, что боялся: мать не сможет его любить. Слишком тяжело и страшно он ей достался, слишком о многом будет напоминать своим присутствием рядом. Пусть даже у него никого нет во всем свете, кроме нее, а у нее нет никого, кроме Илана. Он видел, как ломала ее их первая встреча, и не знал, сумеет ли сам согласиться с тем, что она его примет, когда она рассказывала, кто он, и как появился на свет. Ведь он-то всю свою жизнь до этой встречи верил, что его не выбросили умирать, как лишний рот или ненужную вещь, а, если и выбросили, опомнятся и вернутся, он ждал, как ждет любой подкидыш, что однажды родители его найдут, что день рождения — это не тот день, когда тебя подобрали в болоте. Смотреть на нее и слышать ее слова тогда было на самом деле жутко, до перехваченного судорогой горла, до озноба. Он должен был чем-то заслужить ее уважение и любовь. Искупить то, что они наконец встретились. Никакой другой дельной мысли, кроме поехать учиться на остров Джел, как сделала в его возрасте она сама, Илан не нашел. А потом уже пришло Дело, независимо от заставивших обратиться к нему причин. Впрочем, ради нее мог бы и не ехать. Мать, похоже, оказалась намного сильнее его самого. Сильнее страхов и обстоятельств. Ценить и уважать — одно. Но глупо пытаться заслужить любовь — любовь либо есть, либо ее нет. Госпожа Гедора, или доктор Наджед, неважно, любит сына без условий и специально подобранных причин. И можно стоять рядом и держать голову у нее на плече, пока это прилично, пока окружающие не стали оборачиваться и не прозвали его маменькиным сынком.
* * *
Покоя нет и не будет. Навстречу по коридору идут трое под черными плащами, суровые, словно чумной патруль. Запахнуты наглухо, несмотря на то, что в верхней одежде просят в отделение не входить. На улице утро, но, при этом, мрак. Где-то штормит. Не в самой Арденне, поблизости. От этого не легче. Идущих через площадь забрасывает мелким, секущим снегом, входящих внутрь посыпает строительной пылью через балюстраду второго этажа, и этот пепел разоренного арданского царства, в которое прокладывают водопровод, лежит у них на плечах и откинутых капюшонах.
Впереди Намур, за ним Джениш и Аранзар, но вечный безмолвный секретарь где-то затерялся. Илан заметил, что тот вообще избегает заходить в хирургическое, если есть возможность — ждет с той стороны у столовой или, ближе к выходу, изучает работу мойщиков в дезинфекции, находится где угодно, только не здесь. Сомневаться Илану не приходится — идут по его вынутую душу. И с пачкой документов. Налево от него палата, направо перевязочная, бежать некуда, времени на отдых все меньше, а после обеда он снова должен быть врачом.
— Государь официально считается прибывшим в Арденну? — сказал он вместо приветствия своему чумному патрулю. — Неужели с севера? Ведь навигация закрыта.
Намур только махнул полой плаща, словно ослабшая летучая мышь крылом. Скрытый одеждой жест был похож на досаду. То ли в отношении Илана и его вопросов, то ли в отношении места, неподходящего для подобных разговоров, то ли в адрес государя, тысячу лет его справедливому царствованию, который заставляет не считаться с погодой и прочими неприятностями. С сегодняшнего дня Илану нужно будет выкать императору, проявлять уважение, хотя кланяться и не обязательно. И считать шаги, чтобы уважение было взаимным — на церемониях равные по положению должны делать одинаковое количество шагов как навстречу друг другу, так и когда идут рядом. Помогать мыть посуду в лаборатории и веселить Мышь, если она загрустит, государь Аджаннар уже не станет. Кроме того, он болен, и это повисло у Илана на совести, потому что кир Хагиннор так захотел — чтобы доктор знал.
— Где мы можем обсудить нашу работу? — спросил Намур. — Так, чтобы никто не грел на нас уши.
Илан шагнул чуть назад, в сторону и приоткрыл дверь в процедурную. Помещение занято. Там на кушетке сладко спит Обморок. Уступил Рыжему не столько палату, сколько девушку. А ведь не должен. Рыжему нельзя. У Рыжего сердце. Илан досадливо взмахнул рукой сам, оставив за спиной столкнувшихся друг с другом из-за его быстрого разворота Намура со товарищи, сделал им знак ждать и быстро прошел к палате преданных. И тут спят, конечно. Не вместе, и то хорошо. С виду Обморок уступил Кайе только свою кровать. Но на самом деле — поди пойми, что между ними всеми происходит. Илан быстро закрыл и эту дверь. Остановился в растерянности: девушку выгнать? А этих трех куда вести? Разве что в пустой корпус, где они с Кайей целовались у пыльного подоконника. Нет, там тоже неподходящее место. Снова развернулся, открыл дверь в палату к рыжим и столкнулся с Кайей нос к носу. Она проснулась, встала и хотела выйти.
Илан протянул к ней ладонь.
— Ключ от сестринской, — сказал он.
Она безропотно сняла шнурок с шеи и положила теплый ключ ему в руку. Ключ только что бы у нее под одеждой, Илан даже точно знал, где именно, и вот, он держит в ладони кусочек ее сонного уютного тепла. Усилием воли он согнал пелену с глаз, кивнул: спасибо. Трое ждали в стороне, как он велел. Какой бы угрожающей походкой они ни надвигались на него вначале, насколько устрашающе ни выглядела бы в руках Намура кипа документов, как бы ни хмурились за спиной начальника Тайной Стражи два инспектора, на своей территории доктор Илан мигом стряхивал с любого профессиональную спесь и служебное рвение. Сейчас все трое мнутся и боятся шагнуть лишний шаг и повернуть голову, потому что повелевает здесь он, а он велел им ждать недалеко от операционной, из которой несут тазы с кровавыми тряпками и ведро с дезраствором. От запахов и видов непривычных берет оторопь и единственное, чего им хочется — присесть или хотя бы нащупать плечом стену.
— Надеюсь, твое поведение ограничено рамками медицинской этики и устава, — Илан постарался, чтобы в его голосе не сквозила ревность. — Иначе тебе лучше бы вернуться в детское.
— Или что? — наклонила набок голову она.
— Или тебя уволят.
— Нет. Меня не уволят. Я же твоя сестра. По отцу. Наджед об этом знает. — Она сказала все это шепотом, но отпечатывая короткие фразы четко и ясно, как типографский станок прессует гравюрные оттиски.
Череда самых различных образов пробегала с каждой из фраз у Илана перед глазами. Захотелось стереть с губ тот ее поцелуй тряпкой со спиртом. Или схватить ее за плечи и как следует тряхнуть, непонятно от каких чувств. Или немедленно выгнать ее из отделения, если нельзя из госпиталя. Что с ней? Она такая же порченая, как был отец? Пусть идет в свое детское. Не видеть, не знать, где она. Иначе он сам станет порченым, потому что ему нужно время все обдумать и успокоиться. Сестра. Но он же не знал!..
— Кто сказал тебе? — таким же четким шепотом спросил Илан. Шипеть по-змеиному он умеет ничуть не хуже собственной матери, если вовремя вспомнит, как это делается.
— Доктор Наджед. Это было три дня назад. А ему моя мать. Давно. У меня есть сын, твой племянник. Ему почти четыре года. Хочешь с ним познакомиться?
Илан сразу ей поверил — у нее тоже золотая кровь, он помнил, как она пришла сдавать ее для Эшты. Он только что думал, будто они с матерью одни-одинешеньки на всем белом свете, и вот их уже много, целое семейство, да с малыми детьми. И надо решать, что с этим всем делать. А не хочется, он не готов.
— Поговорим позже, — сказал Илан, крепко сжимая в ладони ключ. — Меня ждут.
Или не поговорим, все ясно, о чем говорить-то.
— Ты не бойся, — по-своему нагло улыбнулась она. — Я ни на что не претендую. Кто знает, сколько у тебя еще братьев и сестер в городе и на островах. Если мы все к тебе нагрянем, вы в царском дворце рехнётесь. Я хочу забрать сына и уехать из Арденны. Господа позвали меня на Хофру, и я согласна. Как только они соберутся, я с ними.
