— Пытались, — согласился Френцель. — Разумеется, мы не могли спрашивать об этом напрямую, приходилось просто заводить разговоры с теми, с кем удалось свести более-менее близкое знакомство за время нашего пребывания; времени на это ушло немало, и все наши выводы основаны исключительно на обмолвках и предположениях...
— Город охвачен ересью, — коротко пояснил Беккенбауэр и, взглянув на лицо Курта, невесело усмехнулся: — Не удивлены... Стало быть, пришли к тому же выводу?
— В доме покойного инквизитора Хальса я нашел 'Согласование Ветхого и Нового Заветов' Иоахима Флорского; судя по состоянию страниц, книгу почитывали, а не просто брали в руки, частенько. Повальное благочестие, учение о трех эпохах в доме инквизитора, чьи-то попытки пробудить неведомую тварь... Думаю, принесенные вами сведения подтверждают мои выводы, и выводы эти совпадут с вашими.
Никто из кураторов ответить не успел: в дверь торопливо постучали, и за приоткрывшейся створкой показалось лицо Ульмера — взволнованное и заметно раскрасневшееся; судя по всему, к рабочей комнате обер-инквизитора он бежал.
— Вовремя, — заметил Курт, кивком велев младшему сослужителю войти, и тот поспешно переступил порог, закрыв дверь за собою. — Только тебя и не хватало.
— Я помешал? — растерянно пробормотал Ульмер, и он качнул головой, вскользь улыбнувшись:
— Нет, Петер, это был не сарказм, твое присутствие действительно необходимо. Судя по всему, именно у тебя есть тот ключ, который откроет последний замок, allegorice loqui[103].
— Но я ведь ничего особенного не выяснил, — с прежней неуверенностью возразил тот, пройдя в комнату дальше и на старших собратьев вокруг поглядывая почти затравленно. — И уж точно не могу знать больше, чем вы, и тем более — настолько важного...
— Можешь. Просто ты сам еще этого не понял... Что там в Бамберге? Все еще тишина и спокойствие?
— Да... — неловко передернул плечами Ульмер. — Рат готовит казнь осужденных, Его Преосвященство — всеобщий покаянный молебен, ропота нет, попыток устроить беспорядки тоже. После молебна запланированы отпевание и похороны Кристиана, майстера Нойердорфа и Ульрики Фарбер, я договорился.
— Хорошо, — кивнул Курт и, в два шага преодолев разделяющее их расстояние, сходу ударил младшего сослуживца кулаком в лицо.
Ульмера подбросило, отшвырнув к стене, затылок гулко стукнулся о камень, и инквизитор обмяк, повалившись на пол, точно тряпичная кукла.
— Что за черт?! — во всеобщей внезапной тишине выдавил Ван Ален, и вопреки обыкновению, никто из присутствующих служителей Конгрегации не осадил сквернослова за не приличествующее этим стенам словечко.
— Что вы делаете? — тщетно скрывая растерянность, пробормотал Беккенбауэр.
— То, что должен был сделать сразу, как только прибыл в этот город, — отозвался Курт, подойдя к лежащему без сознания сослуживцу; забрав у Ульмера оружие, он снял с него ремень и начал стягивать инквизитору руки за спиной. — Вот он, тот момент, когда я начинаю понимать вольных охотников на нечисть, которые не желают с нами связываться и заключать какие-то договоры. Отчеты, обоснования, аргументы... Пока добудешь доказательства, удовлетворяющие не только тебя самого, но и начальство, и вашу кураторскую братию — угробишь половину города...
— Привыкайте, — нервно хмыкнул Райзе. — Бить сослуживцев — его обычное занятие. Что на сей раз, академист? Одержимость, чары, подчинение?
— Corruptio, — снова перевернув беспамятное тело лицом вверх, ответил он, прощупывая одежду Ульмера.
Спрятанный под курткой небольшой, чуть длинней ладони, кинжал Курт, не глядя, протянул назад, не особенно заботясь о том, кому его передает, и, нащупав под правой полой небольшой уплотнение, расстегнул куртку и чуть вывернул ее, разглядев явно самостоятельно пришитый потайной кармашек.
— Что это? — настороженно спросил Райзе, когда Курт осторожно, двумя пальцами, вынул крохотный полотняный мешочек, похожий на те, что хозяйки набивают травами и кладут в сундуки с бельем.
Он молча развязал тонкую веревку, стягивающую горловину, и перевернул мешочек, высыпав его содержимое на ладонь.
— Кости, — тихо произнес стоящий за спиной Ван Ален. — Кости, мать его так...
— Кости, — повторил Курт, разглядывая два пожелтевших кубика, лежащие на черной коже его перчатки. — Вероятности. Случайности. События, которые могли бы или не могли случиться. Смерти, внезапные решения, совпадения, повороты судьбы — все они здесь.
— В этих вот костях? — с сомнением уточнил Райзе, и он качнул головой, поднявшись и ссыпав кубики обратно в мешочек:
— Их одних мало, Густав. Все дело в том, кто их бросает... Хотя, разумеется, я не удивлюсь, если и материал для них был использован особый.
— И когда ты понял? — мрачно уточнил охотник, явно недовольный тем, что при минувшем ночном обсуждении об Ульмере не было сказано ни слова.
— Да почти сразу. Потом уверился в своих подозрениях — по многим причинам, сейчас все перечислять и объяснять нет времени. Последней каплей было то, что смертельные случайности накатили снежным комом тотчас же после нашей с ним беседы, в которой я дал понять, что стою на пороге разгадки...
— Приходит в себя, — чуть слышно подала голос Нессель, невольно отступив на шаг назад, и Курт, положив мешочек с костями на стол, медленно вернулся к бывшему сослуживцу, остановившись в шаге от него.
Ульмер тяжело разлепил веки, мутным взглядом уставившись перед собою, и тяжело, со стоном перевернулся, привалившись к стене спиной. Еще несколько секунд в глазах инквизитора не отражалось и тени мысли, и взор его бесцельно блуждал по комнате, все такой же тусклый и отсутствующий, и лишь наткнувшись на Курта, мгновенно и внезапно прояснел. Ульмер невольно дернул руками, попытавшись упереться в пол и встать, не сумел и замер, оставшись полусидеть у стены.
— Доброго утра желать не стану, — произнес Курт ровно и, помедлив, присел напротив связанного, упершись в пол коленом. — Стращать не буду тоже, ты про меня и сам все знаешь; стало быть, перейдем сразу к делу и ответам на вопросы. Договорились?
Глава 28
— Как-то невежливо, — с трудом выговаривая слова, хрипло заметил Ульмер, попытавшись усесться поудобней. — С места в бой, без предварительных увещеваний... Без предъявления обвинений, без рассказа о том, что я сделал не так и когда был раскрыт?
— Эту информацию я изложу тем, кому она действительно нужна. А тебе надо знать только одно: то, что мне нужно, я из тебя вытяну так или иначе. Посмотри вокруг. Здесь, рядом, два представителя попечительского отделения, и они, заметь, молчат, не хватают меня за руки, не сыплют укоризнами и не грозят мне взысканиями. Это значит, что я волен делать с тобой, что хочу. А уж тебе-то точно не надо рассказывать, что это значит... Итак, Петер, я не выспался, устал и посему зол; в твоих же интересах без лишних слов перейти к делу. Кто за тобой стоит?
— Стена, — улыбнулся Ульмер. — Холодная и неудобная.
— Я оценил, — сухо отметил Курт. — И все еще жду ответа.
— Как же с тобой все-таки скучно и предсказуемо, — показательно тяжело вздохнул тот. — Я бы мог писать за тебя речи на допросах, угадывая все, вплоть до тона и чередования задушевности с угрозами... Ну, положим, за мной Мельхиор, легче тебе стало от этого?
— Значительно, — кивнул Курт, с неприятным чувством отметив, что не испытал ни доли удивления, будто заранее знал ответ; размышления над тем, почему и откуда пришла эта уверенность, он решил отложить на потом — Ульмеру сейчас была сказана чистая правда: усталость после бессонной ночи действительно начинала сказываться все больше, и последние ресурсы здравого смысла стоило потратить на то, чтобы получить от задержанного как можно больше полезной информации здесь и сейчас. — Каспар снова решился поработать с ним в паре? Ульмской неудачи ему было мало?
Бывший собрат по служению не ответил; Ульмер сидел неподвижно, с застывшей на лице нарочитой полуулыбкой, и смотрел мимо допросчика, будто противоположная стена была испещрена таинственными надписями, которые ему надо прочесть непременно, и как можно скорее...
— Даже не думай, — чуть повысил голос Курт, резко подавшись вперед, несильно, но вполне ощутимо наподдал ему кулаком под ребра.
— Эй! — напряженно осадил Райзе, и он, не оборачиваясь, пояснил, глядя на то, как связанный инквизитор восстанавливает дыхание, почти согнувшись пополам и зажмурившись:
— Спокойно, Густав. Я не намереваюсь делать из него отбивную прежде времени, попросту не позволяю ему сосредоточиться. Ведь для небольших, не слишком сильных воздействий тебе не нужны те кости, так, Петер?
— Subitum est[104], — с натугой улыбнулся тот, распрямившись и снова привалясь к стене спиной. — А ты и впрямь догадливый. Бестолковый, но догадливый; занятное сочетание.
— А знаешь, — хмуро проговорил Райзе, — сдается мне, что 'сделать отбивную' — не такая уж плохая идея.
— Многоуважаемые коллеги, — торжественно оборвал его Ульмер, согнав улыбку с лица и, наконец, усевшись поудобнее, — позвольте теперь мне напомнить вам кое-что. Перед вами не какой-то там мелкий малефик, который об инквизиторах слышал лишь в пересказе собратьев или из народных баек. Я макарит, инквизитор с четырехлетним опытом работы, все эти премудрости постигал так же, как и любой из вас, и все ваши... наши приемы знаю не хуже. Ничего вы мне не сделаете; не только потому, что это не соответствует правилам, но и потому, что это не в ваших привычках. Singulatim[105] — не в привычках Гессе...
Ульмер поперхнулся последним словом и едва не опрокинулся набок, когда кулак в кожаной перчатке врезался в челюсть, ощутительно приложив его затылком о стену.
— Ты меня неплохо изучил, — одобрил Курт, разминая пальцы, — однако это было до того, как ты убил мою женщину. Вы задумали это сделать, чтобы вывести меня из равновесия? Ну так вы этого добились.
— Ерунда, — сплюнув на пол розовую от крови слюну, пожал плечами Ульмер. — Пару тычков я, разумеется, ожидал; и я их, разумеется, еще не раз получу. Но подумайте вот над чем, коллеги: в чем между нами разница сейчас? А разница в том, что мне нечего терять, и мое будущее мне известно. Расписано по дням и минутам. Ваше — неопределенно и невразумительно, а главное — вам не просто есть что терять, у вас на кону стоит всё, от вашей репутации до жизни пары-тройки тысяч жителей этого города... а может, и больше; по сути — каждый день вы играете на судьбу всего тварного мира. Как вам ответственность, господа следователи? Не сильно давит?
— Каспар, — не дав никому из сослуживцев ответить, отозвался Курт. — Где он и каким образом связался с тобой, когда отдал приказ убить Адельхайду?
— Между прочим, ты загубил отличную речь, — покривился Ульмер. — Я только разошелся, и тут ты со своими вопросами... Да никак не связывался. Убийство госпожи шпионки оставлялось целиком и полностью на мое усмотрение — я сам должен был решить, когда наступит подходящий момент. Мне показался подходящим именно тот; и я явно не ошибся, ведь неожиданно же вышло, правда?
— Да, несколько невовремя, — согласился Курт ровно. — Где он?
— Без понятия, — передернул плечами Ульмер. — Не видел его года два. За день до твоего приезда явился гонец от него — какой-то мутный тип, который передал просьбу отправить твою даму сердца на встречу с ее почившим супругом, и больше я о нем даже не слышал. Точней, слышал только от тебя.
— И тот тип ни словом не обмолвился о том, где сейчас Каспар? И ты не спросил?
— Мне на это наплевать — в отличие от тебя, — с нажимом произнес Ульмер. — Но я могу пойти тебе навстречу и пофантазировать на эту тему; вдруг мои предположения оправдаются.
— С чего бы вдруг такая готовность к сотрудничеству?
— А может, мне интересно посмотреть, кто из вас победит, — снова улыбнулся тот. — Жить мне осталось не так уж долго, но до вынесения мне приговора я успею узнать, чем дело кончилось. А там — как знать, быть может, и вам недолго останется, а умирать, осознавая этот факт, будет пусть и не менее тяжко, но куда более приятно. У Каспара, знаешь ли, серьезная теория на этот счет, и мне до крайности любопытно, оправдается ли она хотя бы в части ваших с ним прений.
— Его теория — бред, — коротко возразил Курт. — Но не стану тебе мешать считать ее хоть древним пророчеством... Так что у тебя за фантазии?
— Ищи народные волнения, — уже серьезно, без улыбки, отозвался Ульмер. — Солидные, с размахом, не такие, как было в Таннендорфе или даже в Богемии. На этом мои фантазии кончаются, а сведений у тебя побольше моего; наверняка твой приятель Бруно при случае жалуется тебе на жизнь и расписывает в подробностях, что происходит в Империи. Не говоря уж о наследнике, который, думаю, при ваших встречах откровенничает обо всем подряд, включая его любовные интрижки и количество съеденного на завтрак хлеба.
— Как ты попал в академию? — не ответив, спросил Курт. — Как угодил в следователи? При наборе expertus'ы проверяют всех новобранцев на наличие сверхобычных способностей, как тебе удалось их скрыть? Как удалось водить за нос всех вокруг целых десять лет обучения?
— Хорошо, что отец Бенедикт не дожил до этого дня, да, Гессе? — с подчеркнутым сочувствием отозвался Ульмер. — Умер спокойно, так и не узнав, что и он может ошибаться, и его система, столь любовно выстроенная, может давать сбои, и в его детище легко может просочиться то, от чего, как ему казалось, оно ограждено накрепко... Не стану врать, что это далось мне легко. Десять лет одиночества, надежды на себя самого и больше ни на кого и ни на что... Вышла отличная закалка, впрочем. После этого годы службы были легкой прогулкой.
— Как тебе удалось скрыть, кто ты и что умеешь? — с расстановкой повторил Курт, и Ульмер усмехнулся:
— Тебе в самом деле надо это знать?.. Ну, хорошо, слушай, — объявил бывший инквизитор и продолжил с нарочитой торжественностью, произнося каждое слово подчеркнуто вдохновенно: — Сверхнатуральная сила есть не более чем профаническое именование натурального, но сущего скрыто от телесных очей, телесного слуха и прочего телесного восприятия, и лишь иногда обнаруживающего себя в вещах чувственно воспринимаемых, но так, что выглядит как бы являющимся ниоткуда. Каждый живущий наделен анимой, что соделывает плоть, в кою анима заключена, живущей и движущейся, ибо анима есть также и энтелехия, то есть имеющая намерение, и намерение ее — оживлять. Анима живет и оживляет, потому также ее называют vis vitalis, а проще — vitae. Но только ли живущее движется, или, вернее спросить, не всё ли сущее таким образом живо, в некотором роде? Все пребывает в движении, все пронизано энтелехией, любое устремление выдает присутствие витэ.
— Можно, я его убью? — мрачно осведомился Ван Ален, и Ульмер снова растянул губы в снисходительной усмешке:
— Вижу, я излишне отвлекся... Итак, некоторые люди обладают избыточным витэ. Нет, я не о тех случаях, когда вся она воплощена, в буквальном значении, и носитель избытка на диво здоров, румян, силен как бык, а его детородный орган готов щедро разбрызгивать мужскую составляющую жизненного начала дни и ночи напролет. Я о тех случаях, когда витэ просто пребывает в носителе, а выход своему намерению к движению имеет посредством жестов, взглядов и, что первичнее — концентраций воли и, главное — желаний. Желание направляет намерение, намерение порождает движение. Движение большее и движение многообразнейшее, нежели как если б в том месте, где оказался сосуд с избыточным витэ, не было бы избытка, и все происходило по привычному распорядку. Дитя в колыбели возмущенно плачет, его пеленки промокли, оно желает сухости — и вот, пламя охватывает колыбель, затем комнату, затем весь дом, а затем, посреди обугленных стен и пепла, о чудо! — дитя находят живым и совершенно невредимым.
