Про судьбу отца ни Григорий, ни Сашка не спрашивали. Вдруг убит. Расказачивание дело такое: Дон два года кровью тек.
Да и не время пока для задушевных разговоров.
— Пошли, — подвел черту машинист. — Мое тебе слово такое. Будешь работать хорошо, никто тебе старое не вспомнит. Но ты казачеством своим не козыряй особо. Люди тут разные. Кто Григорьева помнит, “царского атамана". У кого те же казаки жену, дочку или невесту ссильничали. В лицо, может, и не скажут. А в спину масляный щуп сунуть много ума не надо... Щупы, кстати, не забыл?
— Вот, — показал новичок новый набор, взятый в шкафчике вместо со спецовкой.
— Точки смазки, виды смазки помнишь?
— Не забыл еще, экзамен всего неделю как сдал.
За разговором пришли к стойлу: выгороженному решеткой участку здания, лепестку большой ромашки с центром в поворотном круге. На рельсах дремал черный, холодный, громадный “сорок второй". Константин припомнил заученное: колесная формула один-три-два. Так и есть, сначала “бегунковая", свободная ось с небольшими колесами. Затем три оси с огромными тяговыми. Под кабиной еще две “поддерживающие", на них шатуны паровой машины не давят.
— Масло там, начинай.
Григорий полез в кабину. Сашка загремел стояночным ключом, потом скрылся в прицепленном тендере. Константин занялся смазкой: своя марка для цилиндро-поршневой группы, своя для ходовой, своя для вспомогательных механизмов. На хорошем паровозе, вот как нового выпуска “Орджоникидзе", механизмов хватает. Главнейший среди них инжектор, что вдувает воду в горячий котел. Ведь раскочегаренный котел кружкой не пополнишь: давлением все назад выпрет, еще и паром обварит. Затем песочница: под каждое колесо проведены тоненькие трубки, песок сам по ним не пойдет, и здесь давление надо. Наконец, под полом тендера вращается винтовой вал-шнек: для подачи угля ближе к лопате кочегара.
Константин выполнял привычные по училищу работы, отмечая их в контрольном листе. Машинист наверху махал уже сигнальным флажком — веера на железной дороге не прижились, у “черных" имелся собственный форс, ничем не уступающий морскому. Заправщица, веселая девка в мужском комбинезоне и красной косынке, подкатила на тележке, по мосткам под самой крышей, толстенную змею от гидроколонки:
— Дядь Гриша, кипяточку?
— Не, обычной давай. Новичок у нас.
— Красивый хоть? Или как вы?
— Пожалуюсь тете Любе, вы... Выдерет!
— Ой, Григорий Степанович, вы все обещаете да обещаете!
Армированный толстый шланг защелкнулся на приемной горловине; упираясь коленом, Григорий затянул замок, махнул круглолицей заправщице. Та, отчаянно виляя кормой, повернула вентиль — вода пошла.
Кочегар уже открыл заслонку конвейера, подергал сигнальный шнур: уголь давай. Со скрипом провернулся флажок-указатель: топливный диспетчер заявку принял. Под потолком задрожала толстая черная труба, затем поток дробленого, калиброванного угля посыпался в тендер. Двадцать три куба угля, пятьдесят четыре тонны воды на перегон в сорок верст. Или по-новому, восемьдесят километров.
С этими верстами вовсе голову сломаешь. Обычная верста, три с половиной тысячи английских футов, или тысячу аршин. Почти как новый километр. Но, когда отводили землю под первые железные дороги в России, еще применялась межевая верста, тысячу саженей. Землю-то размежевывают в саженях, не в аршинах. Вот и на чугунке некоторые дистанции межевой верстой отмерялись. А тысяча саженей уже больше двух километров, так что межевая верста больше обычной путевой вдвое.
Толстый словарь Брокгауза-Ефрона, где Константин думал правду найти, дал еще два значения, не совпадающие ни с обычной верстой, ни с межевой. Шестьсот пятьдесят шесть саженей — тысяча четыреста метров… И восемьсот семьдесят пять, а это и вовсе «ни два, ни полтора», одна тысяча восемьсот шестьдесят шесть новых метров.
Как хочешь, короче, так и считай.
Так что правильно большевики всех на новые меры переводят. Километр он километр и есть; как учил Костю мастер на курсах: «Положь-поставь, один черт — квадрат!»
Закончив заправку, мужчины набились в кабину. Машинист Григорий, собрав контрольные листы, подписал каждый, вложил в арборитовый кармашек на дверце и сказал:
— Ну что, новичок, экзамен готов сдавать?
Константин молча кивнул. Машинист посмотрел на Сашку; кочегар сейчас же подал вычищенную широкую лопату. Константин с ухмылкой отстранил ее:
— Рано. Растопка где?
Разровняв уголь по топке аккуратным слоем, Константин поджег сперва растопку, а затем и небольшой шалашик из сосновых поленьев. Дожидаясь, пока возьмется уголь, осмотрел саму лопату. Вроде бы без подвоха, вымыта чисто. Из чемоданчика вынул припасенный для экзамена кусок сала, положил пока на расстеленную газету.
Загорелся уголь. Констанин прокалил на нем лопату и добрых полчаса распихивал огонь по топке, добиваясь ее равномерного прогрева. Наконец, горело уже по всему поду; тогда только Константин намазал вынутую лопату жирно салом и расколотил в нее четыре поданых Сашкой больших яйца. Кочегар налег на рычаг открытия топки, удерживая створки распахнутыми все время, пока новичок сосредоточенно двигал над жаром лопату. Скоро зашипело сало, затрещало и запахло так, что даже высоко на подкрышных мостках заправщица не утерпела:
— Мужики, хоть попробовать оставьте!
— Цыц! Не пи... Пиликай под руку! — Григорий закашлялся. Понабрали баб на мужское дело, ино уже и душу не облегчить. А новичок ничего, даже не вздрогнул... Похоже, толк будет.
Константин, все с той же легкой ухмылкой, вытащил готовую глазунью:
— Да пусть слезает. Нарочно же четыре яйца брали, да?
Кочегар облегченно выпустил рычаг, и тяжеленные створки топки грохнули, смыкаясь.
Григорий, не отвечая, осмотрел готовку. Не подгорела, “соплей" непрожаренных тоже нет. И даже все четыре глазка целы. Верный взгляд у новичка, рука твердая.
— Годишься, — вынес решение машинист. — Машка! Слезай! Перекусим! Все равно ждать, пока котел греется.
Заправщица ссыпалась по лесенке, что заправский матрос по трапу. Кочегар по-новой протянул руку:
— Сашка.
— Костя, — ответил новичок.
— Гришка, — машинист поймал за талию девушку, второй рукой вручая ей деревянную ложку.
— Мария, — девушка похлопала темными глазками. — Не смотри, что чумазая, вечером на танцах королевой буду. Придешь?
— Придет, — ответил машинист, — послезавтра. Мы же сейчас на Полтаву.
Ложки заскребли по лопате. Съели глазунью, съели сало новичка, лук и хлеб Гришки, запили чаем, что успел заварить машинист прямо на горячей дверце топки.
— Благодарствую! — заправщица выскользнула из Гришкиной руки, хихикнула и полезла наверх. Новичок ей вслед не глядел, он глядел на заляпанную газету.
— Что там? — сунулся и Сашка. — О, бухаринцам приговор вынесли. Наконец-то. Целый год расследовали. А это что? Махновцев так и оставляют в ранге Особой Республики?
— Постой, — сказал Григорий. — Парторг в клубе обещал подробно информацию сделать.
— Мы же выходим, — напомнил Сашка. Машинист поглядел на термометр, легонько постучал неровно стриженными ногтями по манометру:
— Прогрелся котел. Пожалуй, можно уже давать жару.
Сашка встал и Костя поднялся ему помочь. Но в рубке не хватало места, кидать уголь мог лишь один человек. Так что новичок просто нажал на рычаг топочной дверцы и ждал, пока Сашка с ловкостью, выдающей богатую практику, наполнил адскую пасть жирно блестящим в алом свете антрацитом.
Теперь снова требовалось ждать подъема паров. Тут в дверцу будки с правой, со стороны машиниста, забарабанил мальчишка-посыльный.
— Григорий Степанович! Всем идти в клуб на информацию! Прямо сейчас!
— У нас котел вводится! Кого я оставлю?
Но пацан, понятное дело, не дожидался ответа. Белкой взлетев на мостки, он уже топотал под крышей в соседнее, сорок третье, стойло.
— Твоюжнехайвдуплопихай! Сашко, присмотри, не новичка же оставлять, сам понимаешь. Пошли, Костя, поглядишь на четвертый участок в сборе.
Костя только кивнул и зашагал за ругающимся в нос машинистом. Вышли из корпуса депо. Прыгая через рельсы, добрались до большого здания Управления, где с одной стороны помещалась дирекция и финансовая часть, а с другой большой зал собраний. На входе их записали, предупредили не забыть явиться к фельдшеру на осмотр перед выездом, и пропустили, наконец, в зал.
В зале, на деревянных лакированных лавках, собралось много народу. Константин решил, что не меньше, чем в родной станице на престольный праздник, и ощупал на груди мамин крестик. В раздевалке мужики таращились на изуродованный ожогом бок, и простенького шнурка никто не заметил. Или виду не подал. В конце-то концов, не запрещено верить, запрещено проповедовать... Выкидывать крестик, спасший парня в той проклятой шахте, Костя не хотел категорически. Правда, голова чуть не отлетела при рывке. Но все же крученый заговоренный гайтан задержал падение на несколько решивших судьбу мгновений...
На сцене, за покрытым кумачом столом, собрались мужчины в чистых пиджаках, отглаженных брюках, блестящих туфлях. Несколько женщин с модной короткой стрижкой, во френчах с накладными карманами, в длинных юбках, в лакированных шнурованных ботиках без каблука. В зале на лавках стеснились комбинезоны, фуфайки, сапоги; девушки тут одевались в мужское, а головы покрывали красными косынками.
Собрание собранием, а железная дорога статья особая. Тут не намитингуешься, расписание нарушать нельзя: закрой Киев на час, сразу же покатится волна задержек и переносов через Чернигов и Гомель на Могилев и так до самого Смоленска. Или до самой Одессы, если на юг.
Так что людей мариновать ради пущей торжественности никто не стал. Под гром оваций вошел старик в превосходном костюме и простеньких очках-велосипедах. По рядам зашелестело: “Вернадский", “сам", “старый уже", “в чем душа держится". Помощники, гладенькие мальчики-студенты, вынесли большой плакат на стойках, поставили удобно, близко к первым рядам.
— Товарищи, — без долгих предисловий начал старик Вернадский, — достигнутые нами в области вычислительных машин успехи позволяют открыть небольшой опытный участок для испытания возможностей автоматического управления локомотивами. Мы не замахиваемся на невозможное или сложное. Для начала нам потребуется всего лишь одна ветка с двумя-тремя стрелками, не связанная с основной железной дорогой. По заданной программе на этой ветке будет ездить локомотив и переключаться стрелки.
Вернадский показал на плакате нарисованную ветку с одиноким паровозиком и несколькими семафорами.
— Локомотив мы планируем переоборудовать под водно-угольную смесь, ее подачу можно регулировать автоматически, кочегар не требуется. На практике, эта смесь как мазут. Уже несколько лет она успешно применяется на единственном в стране карьерном экскаваторе.
Профессор постучал указкой по нарисованным стрелкам:
— Переключение путей силой пневматических машин, как у вас в депо подается уголь на загрузку и движутся поворотные круги. Управлять же переключениями планируется с помощью опытно-промышленного контроллера “Десна-один". У нас в институте, товарищи, позавчера успешно завершил всю программу испытаний макет подобной ветки, управляемый электроферритовым контроллером “Десна-ноль-девять". Я приглашаю всех желающих посмотреть на него собственными глазами и убедиться, что это не выдумка и не беспочвенная фантазия.
Переждав прокатившийся по залу гул удивления, Вернадский добавил:
— В конечном итоге, товарищи, мы должны достичь полной автоматизации железной дороги, чтобы полностью исключить сложный, тяжелый человеческий труд. И сегодня я горд сообщить вам, что наш родной Киев будет здесь первопроходцем.
Старик закашлялся, и мальчики-студенты быстро, привычно подхватили его под локти — тут все поняли, отчего в помощниках именно парни. Академика отвели в президиум, усадили, налили стакан воды. А начальник депо, выйдя на авансцену, просто крикнул:
— Ура, товарищи!
После того, как отгремели привественные крики, а оклемавшийся старик-академик вяло помахал залу рукой, на авансцену вышел один из мальчиков-студентов и поднял руку. Дождавшись тишины, студент заявил:
— Товарищи! Есть задача, с которой вы можете нам помочь. За ее решение назначена премия в десять тысяч рублей. А если решение окажется удачным и хорошо покажет себя на испытательном сроке длиной один год, автор получит еще и отчисления. По одной копейке в год с каждой стрелки!
* * *
— Че-то мало, — пробурчал Сашка в небольшом перерыве, когда поезд вышел уже за Дарницу, и мост остался позади. — Всего по копейке в год!
— Стрелок в одном только Киеве за тысячу, — ответил машинист, бережно подкручивая регулятор. Паровая машина в передаче не нуждается, у нее привод прямо на колеса. Открывая кран, можно двинуться плавно-плавно. А можно так рвануть, что паровоз уедет, вагоны же с разорванной сцепкой на месте и останутся. Потому-то водить составы несколькими локомотивами могут лишь великие мастера, да и тем обязателен телефонный провод между будками, никакими флажками тут не объяснишься. Когда один локомотив посреди сверхтяжелого состава, второй в хвосте, и третий в голове, малейшее несовпадение в их действиях может разорвать стального змея на куски.
Впрочем, даже с единственным локомотивом, вот как сейчас, расходовать пар нужно бережно и аккуратно. При сложных подъемах и уклонах одной заправки хватит на жалкие пять верст. По новой системе мер — на десять километров. Так что машинист перемещал ручку регулятора куда нежнее, чем утром обнимал Машку-заправщицу.
— Если они стрелки двигают пневматикой, что мешает этой же пневматикой и снег выдувать? — новичок смотрел в темнеющий восточный горизонт на месте помощника. Он собирался идти на нос, пускать в ход “американский" карбидный фонарь.
— Пневматика все не уберет, поневоле придется человеку ходить и проверять, — ответил кочегар.
— Тогда крышей накрыть.
— Всю станцию? А дым куда? И это какая же крыша понадобится! — машинист хмыкнул.
— Навес. Над стрелочной горловиной, — почесал светлые волосы кочегар.
— Под навес все равно снег задует, — не согласился Костя. — Тут или всю станцию под крышу, или вовсе не возиться. Вот как у нас, в Соцгороде сделано.
— Да! Расскажи хоть, что за Соцгород!
Костя помолчал, подбирая слова.
— Понимаете... Там город не на человека, на людей.
— То есть?
— Ну, там кучей выгодней жить. Улицы широкие, везде трамваи. Видел я, как строили: сначала подземные ходы для канализации, потом только покрытие и дороги. На больших перекрестках общественные нужники. За углом пристроишься, сейчас же штраф. И не скрыться: окна везде.
— Так, а деревья там?
— Какие деревья в степи! Ну, правда, навтыкали там палочек-веточек, да пока оно вырастет... А дома все пятиэтажные, окон тыщи. Стой, Сашка, сбил ты меня.
