— Кажется, все предусмотрели, — объясняет Иллуми, когда мы остаемся одни. — Мы составили документ о передаче прав, — пожимает он плечами, — на определенных условиях. Попробуем выбить для тебя ссылку... где-нибудь за городом; в правах ты будешь поражен, но останешься со мною и обойдешься без изменений генотипа.
Иллуми говорит уверенно и четко, но я шестым чувством понимаю, как терзает его тот факт, что он здесь больше не хозяин положения. И все сказанное им сейчас — лишь предположения, лежащие по ту сторону пропасти между желаемым и реальным. Он сам говорил мне пару часов назад, чтобы я не рассчитывал на милосердную ссылку. И я уверен, что если мне и позволят остаться в его обществе, то лишь в качестве дополнительной узды для строптивца. "Прости. Я уже капитально испортил тебе жизнь, но довершать этот процесс не намерен".
Значит, наступает время прощаться. Только мы не будем проливать слез.
Я мягко закрываю ему рот ладонью, останавливая дальнейшие объяснения. Сперва — ладонью, потом — своими губами. Поцелуй выходит обжигающий и короткий: еще бы, накалившийся металл в руках тоже не удержишь. Я только пытаюсь обуздать свою торопливую жадность, не дать ей прорваться настолько, чтобы Иллуми заметил и удивился. И он обнимает меня в ответ, крепко, почти грубо, и, как будто на свете есть телепатия, я могу читать его намерения: утешить и зажечь всем телом, чтобы ни одна печальная мысль не смела тревожить, унесенная волной почти болезненного возбуждения.Вот так правильно.В спальню, почти повиснув друг на друге, оставляя за собой неаккуратную дорожку из сброшенных вещей, цепляясь снимаемой одеждой за шпильки и только чудом не отодрав завязки от парадной накидки в попытках сдернуть ее поскорее. На кровать, рухнув плашмя в самом непристойном и самом крепком захвате руками и ногами одновременно. Выстанывая имя, оглаживая ладонями жадно подающееся навстречу тело. Громко, быстро, бесцеремонно. Двигаясь с самозабвенным отчаянием, впиваясь зубами и ногтями, словно нас стараются оторвать друг от друга; царапины у тебя на спине заживут, наверное, не скоро, это тебе на память. Возбуждение резкое и ноющее, и меня хватает только на то, чтобы объяснить любовнику нецензурными односложными словами, как именно он должен его утолить.
Кружит голову горечью и возбуждает одновременно. В последний раз. Ну, я сделаю так, что этот последний раз запомнится нам обоим надолго...
Нечем становится дышать, нечем бояться — густое блаженство тела и духа накатывает, сбивая с ног. И даже перевалив гребень волны, объятий, тесных и шальных, я не размыкаю. И Иллуми, приникнув к потному плечу мокрым же лбом, тяжело дыша, не выходя и не отпуская, шепчет мне что-то бессвязное, сладкое — как тогда, в первый раз...
Наконец, выдохшись, он откидывается на подушки, облизывая сухие губы. Обессиленная и счастливая физиономия, на которую хочется смотреть, вбирая в память до последнего черты лица. И каждого завитка и полосы грима, сперва ненавистного до зубовного скрежета, теперь — естественного и привычного. Хоть немного еще, хоть самую каплю... Я провожу пальцами по его виску, осторожно убирая приставшие длинные пряди.— Пить хочешь? Сейчас.
Не успев выслушать возражений, с усилием — разнеженное тело сопротивляется и требует лени — сползаю с кровати и шлепаю в гостиную.Так. Теперь тихо открыть незапертую дверь в кабинет...
Когда я вхожу в спальню, Иллуми лежит, расслабленно полузакрыв глаза. Он еще успевает их изумленно распахнуть, услышав жужжание парализатора, но в ту же секунду луч, вырвавшийся из плоского дула, отправляет его из солнечного полудня в многочасовую темноту беспамятства.
* * *
Четверть часа спустя я выхожу к воротам поместья легким прогулочным шагом, с сумкой на плече и тем независимым и скучающим видом, который не позволяет — надеюсь! — слугам задавать вопросы вышестоящему. Некому было сообщить охране, что я отныне преступник и за мной нужен присмотр, а мой телохранитель, приставленный ко мне Старшим, дисциплинированно ожидает вызова.
На улице царит отвратительно яркий день, которому все равно, что случилось, — и мир продолжает вертеться, как и раньше. А я по залитой солнцем, подмороженной твердой земле иду нехотя, словно ноги вязнут. Щеки горят от стыда за предательство, даже холодный осенний ветер их не остужает. Зато Иллуми сможет теперь ответить на любом допросе, не кривя душой и не рискуя солгать этому чертову дракону, что не планировал мой побег, не отпускал меня и не знает, куда я делся.
А меня не отследить. Флаер Рау должен ждать за поворотом дороги.
Каплевидная яркая машина — дорогая игрушка плейбоя — стоит на условленном месте, распахнута дверца, и радостный майор машет из открытой дверцы. Я забираюсь в машину с приклеенной к физиономии радушной улыбкой и жизнерадостным: — Не заждались, Рау? Рад видеть.
— И я вас, — окидывая меня с ног до головы взглядом не липким, но пристальным, он улыбается и закрывает кабину. — В целости и невредимым — особенно.
Надеюсь, это не намек на то, что мне должны снести голову с плеч?— Мы с вами уже выясняли, угрожает ли мне кто-то в этом доме, — улыбнувшись, комментирую. — Я в порядке, но настроение у меня, признаюсь, не лучшее. Идут переговоры о моей дальнейшей судьбе, вы понимаете. Но отчего бы тем временем не воспользоваться последними крохами былой вольности, раз очень скоро их не останется? Я запихиваю свой баул под ноги и расстегиваю куртку, незаметно проверяя оружие во внутреннем кармане.— Ну, и как вы собираетесь меня развлечь? Боюсь, я не в должном состоянии духа для ясеневых листьев.
— Как вам будет угодно, — делает Рау галантно широкий жест. — Куда пожелаете? Я к вашим услугам, и кроме листьев, в столице и ее окрестностях найдется множество прелестей.
Интересно, сработает ли та нехитрая комбинация, которую я успел выдумать? Или придется не просто дурить майору голову, но и оглушать его в прямом смысле слова, а потом долго разбираться со здешней системой навигации, направляя угнанный флаер к цели? Что ж, попытка не пытка.
— Я гурман, — признаюсь кротко. — В немного варварском стиле, но все же... Местная кухня достойна похвал, но душа просит чего-то еще. Иллуми рассказывал мне про один ресторанчик... "Большая ложка", нет "Полная ложка", вот так. Он где-то в предместьях и специализируется на инопланетной кухне. Вряд ли теперь он захочет меня туда свозить, но напоследок? Побалуете?И неужели я могу еще нести такую чушь, спокойно, вяло... как будто под анестезией. Она еще отойдет, но, надеюсь, даст мне немного времени.
Мелькнувшее в зеленоватых глазах выражение легкого удивления — повод кажется странным, по меньшей мере, — смывается весельем. Рау по себе знает, что такое настойчиво желать странного.— Разумеется, Эрик, — душевно отвечает он. — Я не бывал в этом заведении, но тем лучше, не так ли?
Приборная панель светится, как новогодняя елка. Рау быстро что-то вводит в поле программы — нет уж, лучше пусть он, чем я, — и попискивает у него за ухом забавная присоска-наушник. Наконец, машина поднимается в воздух и срывается с места так, словно вообразила себя призовым конем на ежегодных имперских скачках.
— Ну вот, — замечает Рау, откидываясь на спинку кресла и сдергивая наушник. — Можно расслабиться, час тишины и покоя. Потом надо будет взять управление и сажать по лучу. Экзотическая кухня, говорите? Ни разу там не был.
— Вы тоже не чураетесь экзотики, — говорю я, просто чтобы что-нибудь сказать. На душе мерзко. Не потому, что мне приходится обманывать этого простодушного гема, — но потому, что я предал того.
— Именно так, — подтверждает Рау, приобернувшись ко мне и окинув очередным взглядом, не похабным, но намекающим, — и необычайно счастлив этой страсти; не будь ее, чем я отличался бы от слепой ночной птицы, знающей лишь свое гнездо... ах, простите, вы не знаете этой поэмы.
Несмотря на нешуточный трагизм моего положения, от смешка мне удержаться не удается. Тоже мне, страстный филин...Хотя не мне оценивать чистоту чужих мотивов и сексуальную подоплеку в них. Я прекрасно знаю, как грешен сам, прежде и нынче. И томные взгляды майора меня не слишком пугают: сейчас улететь быстро и далеко мне гораздо важнее, чем бороться за свою гипотетическую невинность. Не потому, что мне так дорога моя шкура — а чтобы в расплату за мою жизнь Иллуми не вздумал бросить на весы что-то для него важное и дорогое.
А время за легким трепом пролетает незаметно, и майор, очевидно, успевает решить, что долгое пребывание со мной в одной кабине — это тонкий намек. Очередная реплика о пользе здорового консерватизма и разумном поиске экзотических удовольствий сопровождается уже прикосновением: совсем легким, совершенно дружеским — пальцами скользнул по плечу, словно подбадривая, — но сама ситуация не предполагает двояких толкований. Впрочем, Рау тут же убирает ладонь — не спешит сам или дает мне привыкнуть.
Тоже мне, герой-любовник. Всерьез уверенный, что я собираюсь пуститься напоследок во все тяжкие, в ожидании поражения в правах и хорошо если домашнего ареста... Не важно. Тесная скорлупка машины не располагает к обстоятельному интиму, следовательно, до посадки перспектива защищать свою честь всерьез мне не грозит. А там я что-нибудь придумаю... Вариант приковать незадачливого ухажера к ножке кровати в рамках любовных игр, конечно, малореален, но будут и другие способы сбежать.
Обмениваться куртуазными подколками в автоматическом режиме делается все труднее, когда в бездействии меня потихоньку настигает отупение шока от случившейся разлуки — "навсегда", подсказывает голосок в глубине сознания. Сколько нам еще лететь? По карте всего километров триста, если я не ошибся с масштабом... бешеной собаке семь верст не крюк.
— Умеренный консерватизм украшает мысли, как хлеб украшает трапезу, — успеваю подхватить фразу. — Кстати, о трапезе. Не слишком ли дальний я выбрал пункт назначения и не успеете ли вы проголодаться до прилета?
Рау только улыбается, явно приняв услышанное за кокетливый намек на чрезмерную спешку, качает головой.— Вряд ли, — указывает в окно. — Видите серебряный купол вот там слева? Наш ориентир. Мы уже почти добрались. А вы голодны?
— Не совсем, — усмехнувшись, выдаю я первое, что приходит на ум, — меня ведет скорее любопытство, чем голод. Фраза получается непристойно двусмысленной, и легкость, с какой срывается у меня с языка именно она, мне не нравится. Я что, успешно привыкаю кокетничать с мужиками? А, впрочем, не все ли равно, что этот парень обо мне вообразит. Логику цетагандийского ума, позволяющего его обладателю оседлать малиновую зебру, мне в любом случае не понять.
Тренированным зрением снайпера я различаю вдали не только серебристый купол, но и полосатую секционную башню диспетчерской. и если это не космопорт, я съем собственный ремень. Сырым. Километра два до искомой цели. Десятиминутная прогулка. Быстро, как головой с обрыва.
— Что это за места? Вы здесь были когда-нибудь? — пытаюсь я замаскировать излишнее внимание глупыми вопросами провинциала, приехавшего на ярмарку в большой город.
— Да, по прилету, — рассеянно подтверждает Рау. Повинуясь его прикосновению, выдвигается сенсорная панель, гем нажимает какие-то клавиши. — Я думал, что далекими путешествиями после известных вам событий сыт, но оказалось, что нет.
— Не думаю, что вам вообще приятно вспоминать о вашем барраярском, э-э, вояже, — предполагаю осторожно.
— О плене? — Рау пожимает плечами. — В самом деле, что такого ужасного? Я очень легко отделался. Недурно развлекся. И еще едва не отправился к предкам от вашего проклятого этанола. Это не повод всякий раз рвать на себе чудом сохранившийся скальп, верно? Идя на войну, заранее соглашаешься на риск. — Лампочка на пульте мигает, Рау кивает вниз и удовлетворенно улыбается. — Вот, автодиспетчер нас ведет. Сейчас сядем. Тесно тут внизу, правда?
Действительно: тесно, шумно, улочки зигзагами, множество машин и людей, самых разнообразных, мелких и крупных магазинов и ресторанчиков, и на каждом шагу темные зевы ведущих вниз туннелей... — Подземные стоянки, — объясняет Рау, как только флаер касается земли возле одного из них. — Придется подождать еще пару минут, но, надеюсь, этот вечер будет приятен для нас обоих, так что ожидание того стоит.
— Я тоже очень рассчитываю на подобную удачу, — киваю. В кончиках пальцев зарождается нервный зуд, как это бывало перед боем. Точнее, в середине боя, во время передышки, когда тебя уже разок контузило взрывной волной, но скоро надо снова вставать и идти в атаку, и ты разжигаешь в себе боевой азарт, и боишься перегореть, и с нетерпением отчаяния ждешь первых выстрелов...
— Великолепно, — солнечно улыбается Рау, — мы приехали.
Подземный гараж рассчитан на множество машин, тут приглушено освещение, а вдалеке мягко мигает зеленым окантовка входа в лифтовую шахту. Камеры наблюдения тут, наверное, есть, но в целом место пустынное. Идеально подходящее для того, чтобы распрощаться с пылким молодым гемом, успокоив его выстрелом парализатора. Я ощущаю слабое сожаление и стыд — но после того, как я поступил с Иллуми, досада и, возможно, головная боль гем-майора меня волновать не должны вовсе. Полежит пару часов на мягком сиденье и, даст бог, не догадается даже, куда именно я делся.
Маленький, почти игрушечный с виду парализатор легко умещается в кармане — но стрелять прямо оттуда, пожалуй, неудобно, даже если передвинуть верньер на широкий луч, чтобы мишень хоть как-то, но зацепило. Рау с чем-то возится у штурвала, не глядя на меня, и я быстро засовываю руку за отворот куртки, за оружием.
Я не успеваю понять, когда выражение лица моего спутника меняется, но скорость его реакции оказывается сюрпризом. Неприятным. После грамотно проведенного приема, которого я не ждал от такого беспечного и любвеобильного существа, я оказываюсь вжат физиономией в спинку сиденья и с рукой, вывернутой во вполне стандартном, но эффективном захвате.
— Я предполагал, что вы доведены до крайности, — сообщает Рау ровным голосом, не разжимая захвата и быстро освобождая меня от оружия, — но чем вам помешал именно я?
Единственный существующий у меня план побега летит к черту по моей же глупости, и с этим ничего не поделать. Захлестнувшей меня волны разочарования достаточно, чтобы утопить безвозвратно. — Это парализатор, — что, разумеется, совершенно очевидно военному и за оправдание не сойдет. — Я не причинил бы вам существенного вреда.
— А что вы намеревались сделать, в таком случае? — серьезно переспрашивает Рау, и не поймешь, издевается он или ждет честного ответа. Впрочем, пистолет в руке собеседника дает ему право на мелкие капризы вроде точных ответов на риторические вопросы.
— Покинуть ваше общество, не ставя вас в известность и не спрашивая согласия, — усмехаюсь невесело.
Рау выпускает мою руку и позволяет повернуться и сесть нормально, но палец его лежит на спусковом крючке парализатора, дуло смотрит мне прямо в переносицу, и опередить луч шансов у меня нет.— Вы убегаете, — утвердительно переспрашивает он. — Поэтому и постарались оказаться поближе к космопорту. А как вы уговорили своего Старшего вас отпустить?
