Приманку — тушу козы — бросили неподалеку, на сей раз не пытаясь положить в мясо отраву.
Перевалило за полночь, но ничего не происходило, и камни не говорили о приближении зверя. Ветер уносил запах охотников в сторону лагеря, а оттуда энихи не придет. Узкая полоска месяца почти не давала света. Иоки видел, как поблескивают белки глаз его напарника; знал, что его глаза тоже блестят, и надеялся, что хищник заметит и явится за людьми.
Когда теплое пятно света вынырнуло из зарослей, Иоки не сдержал удивленного возгласа, хоть и тихого.
— Какого...?
Кто идет, он не понял. Вряд ли один из добытчиков водорослей, хоть это их фонарь, привязанный к палке; слишком они перепуганы. Значит, кто-то из его людей посамовольничал и шагает, как ни в чем не бывало, только зачем?
— Окликнуть его? — шепнул спутник Иоки.
— Он сам сейчас объяснит, что все это значит.
Наблюдать за идущим было жутко; фонарь, приметный, с навершием в виде совиной головы, он держал непривычно низко, так, что были видны ноги и часть дороги, но не фигура, тем более не лицо. Неторопливо шел, словно не мог в любой миг упасть под тяжестью звериного тела. Энихи нападают из засады, а в темноте просто могут идти по пятам, выжидая удобное время. Обостренные самоцветами слух и чутье молчали, но Иоки не выдержал:
— Чего ты копаешься, быстрее иди сюда! — прошипел он. Человек немного ускорил шаг, обошел столб сзади, оттуда удобнее было забраться. Фонарь он закинул наверх, и тот, падая, простучал по настилу, но не погас.
— Болван, — процедил Иоки сквозь зубы. — Всех зверей сейчас привлечет грохотом. И пожар устроит! — и велел спутнику: — Помоги ему подняться, чего он застрял, повесился, что ли, на этом столбе!
Глянул в другую сторону — пока следили за этим болваном, уже десяток энихи могли подойти свободно! Но нет, никого. Спутник сдавленно охнул. Иоки только успел обернуться и увидеть черную морду с клыками, которые, как показалось, светились, ловя отблески фонаря.
— Второго я не убил, только ранил. Он обо всем расскажет в лагере, подтвердит, что зверь напал, — безучастно говорил Кайе, смотря в пустоту. Бросил тесьму с красными кисточками на пол.
Лачи был недоволен и тем, сколько времени все заняло, и тем, сколько Кайе умудрился привлечь к себе внимания. Но недовольством мог только позавтракать — не было приказа сделать все за пару часов, а вот не рисковать понапрасну он сам велел.
— Какой к Бездне зверь?! — не сдержался все-таки. — Ты шел к ним с фонарем! Перекинулся у него на глазах!
— Не на глазах. Сначала я его просто ударил по голове. Пусть сам придумывает, что и как было на помосте, вы умеете сочинять, — в бесцветном голосе проскользнула ненависть.
Впредь только самые прямые приказы, подумал Лачи. А ты учишься, надо же.
Но Тейит ждет.
— Готовься к дороге, зверек.
**
Земли недалеко от северных границ
Къятта остановил усталую грис, глянул вдаль — вдали над буйно зеленеющим плато угадывались вершины горной цепи, ее основание тонуло в утренней дымке.
— Возвращайтесь, — приказал он пятерым спутникам — половине из тех, что были с ним.
— А ты, али?
— Я буду искать... и не только искать.
— Мы тебя не бросим, — запротестовал сердитого вида крепыш. — Если северяне нападут на твой след...
— То пожалеют, — спокойно сказал Къятта. — Не спорь. Одиннадцать — слишком много, вы куда больше нужны Ахатте, чем мне.
Он тронул повод и, не обернувшись, поехал вперед. Те, кому он велел оставаться, не тронулись с места, только махнули рукой приятелям. Смотрели, пока силуэты всадников тоже не поглотила дымка, только тогда развернули скакунов и направились в Асталу.
**
Тейит
Элати пришла к сестре по ее зову, и потому была озадачена, увидев ее неодетую — в тонкой нижней рубашке до колен — и едва причесанную, но с неубранными волосами. Лайа перебирала то непрозрачно-мутные, то искрящиеся в одиноком луче флаконы с зельями — Элати знала, что в ящичке, из которого их доставала, хранятся самые значимые, помогающие сосредоточиться или придать сознанию запредельную ясность. В полутьме покоя-грота Лайа со спины и в профиль выглядела совсем юной, но обернулась — лицо показалось сильно постаревшим.
— Сядь, — велела она сестре. — Я знаю, ты предпочитаешь стоять или ходить, но я не могу этого видеть сейчас.
— Ты что-то уже приняла из своих зелий.
— И не одно, — Лайа ломко засмеялась. — Пришли вести... Иоки погиб, странно и страшно. И это не самое худшее. Всё остальное тоже странно и страшно. И я не могу понять...
— Думаешь, Лачи все-таки что-то затеял? С тем золотом?
— Золото было обманкой.
— Но я сама видела...
— Ты видела пещеру, но не знаешь, этим ли занят мой дорогой Соправитель. Не этим. Теперь я уверена. Мы с тобой вместе — да, не удивляйся, именно вместе — отправимся его встречать. Вспомню юность, когда-то и я бродила по диким склонам... Я не покажусь ему, буду смотреть из укрытия. Он обязательно проедет через Арку Ветров, иного пути с той стороны нет. Мои посланцы встретят его...
— Ты что-то определенное подозреваешь?
— Если бы, — Лайа уронила хрустальный флакон и вздрогнула, глядя на россыпь осколков. — У меня лишь смутные догадки, знаешь, как бывает во сне, когда никак не ухватишь мысль. Но знаю одно — если хоть что-то или кто-то в свите Лачи покажется мне подозрительным, я велю не пускать его в Тейит любой ценой.
— Любой?
— Даже если его убьют.
— Однако, ты... — Элати не нашлась с ответом. — Это перебор, — наконец сказала она.
— Я знаю, — Лайа сжала виски. — Я не умею видеть будущее и ходить по тропам снов, это искусство мне так и не далось. Но я умею предчувствовать, и сейчас очень близко беда. И да, знаю, что смерть Лачи будет означать и мою гибель тоже. И твою, скорее всего.
— Но моя тебя не волнует, — обронила Элати. — Судьба Атали тоже?
— Ты меня возненавидишь навсегда, но сейчас — да, тоже. Хотя у нее-то больше шансов остаться в живых. Она всего лишь легкомысленная девочка и не успела нажить врагов. А ее происхождение... тоже можно использовать.
— И ты думаешь, я настолько тебе послушна, что смирюсь со всем, будучи с завязанными глазами?
— У меня и помимо тебя есть верные люди... тебе достаточно ничего не делать. Или иди предупреждать Лачи, тогда Тейит погибнет.
Лайа присела, собрала в горсть маленькие осколки и вновь пропустила их сквозь пальцы, подняла глаза на сестру:
— Уж в этом я точно уверена.
Плескалась по воздуху бахрома юбки; Саати почти бежала, не обращая внимания на встреченных по дороге: тем оставалось только уворачиваться или отшатываться, вжимаясь в каменные стены. Хоть высокая, но легкая, сейчас она могла снести с пути любого. Нянька примчалась, вопя, что Илику — а ведь не младенец давно! — проглотила голубой кварц, поверив какой-тодурной подружке, что это поможет взлететь!
— Вся в отца, мозгов как у головастика, — бормотала Саати, и чуть не упала — перед ней склонилась фигура, с дороги не ушедшая.
— Прочь! — велела Саати, но человек торопливо заговорил:
— Элья, Соправителю, вашему мужу, грозит опасность...
— О проклятье! — Саати отпихнула его с дороги, только в этот миг узнала лицо, и через плечо бросила: — Иди за мной...
Муж сам о себе позаботится, в ближайшие полчаса точно, а дочь — маленькая.
**
Лачи рассчитывал преодолеть путь как можно быстрей, за четыре дня — тайными тропами, вдали от поселений. Но пришлось еще пару дней накинуть, поскольку отдыхали подолгу: сам вымотался рядом с головоногом. Или это старость подкрадывается? Вроде рано еще... Спутники, они же охрана, ехали первыми и замыкающими. На всякий случай Лачи готовился к любой неожиданности, раз уж Кайе вздумалось противиться.
А тот — молчал, будто ему приказали собственного брата убить. Неплохая мысль, кстати, но всему свой черед.
Тропа, которую лишь условно можно было назвать дорогой, петляла, карабкалась вниз и вверх, и было уже не до бесед. Только, когда смерклось, Кайе сказал — жестко, на просьбу это не походило:
— Отпусти меня в лес.
— Нет, — покачал головой Лачи. — Потерпи еще немного.
— Я бы не смог сбежать, — обронил тот, отсел подальше от костра — едва различимым стал в темноте. Только глаза поблескивали порой, когда вскидывал голову — то алым, то синим.
— Сбежать нет, а нацарапать на всех стволах метки нашего пути? — сказал Лачи полусерьезно; скоро это все равно перестанет иметь значение.
Ответом можно было посчитать разве бойкий стук клюва дятла о сосну, а Кайе потерял интерес к разговору.
На другое утро видны стали плато, голубоватые в тумане, а за ними вздымались отроги гор Тейит. Дома, считай. Чуть больше суток езды, и встретят надежные помощники.
Грис, которые боялись собственной тени, взвизгнули и дернулись назад, когда из-за поворота выбежал человек. Гонец, сильный и быстроногий, один из людей Лачи. Углядев Соправителя, кинулся к нему, заговорил вполголоса, помогая себе жестами. На его запястье болтался кожаный мешочек, украшенный лазуритом, любимым камнем Саати. Спохватившись, гонец передал Лачи мешочек. В нем не было ничего стоящего, но на коже мешочка изнутри рука Саати начертала несколько строк знаков — их личный шифр. Прочитав их, Лачи знаком поблагодарил гонца, хотя обычно был щедрым на слова. Отъехал в сторону от небольшой кавалькады, задумался.
Он так хорошо подготовился, и вот удар прилетел, откуда не ожидали. Лайа успели доложить о случившемся с Иоки, и она сделала выводы. Эта медлительная, самовлюбленная, предсказуемая змеюка оказалась удивительно быстрой и проницательной.
Значит, Лайа готова устроить войну между Ветвями в Тейит, лишь бы не дать ему привезти кого-то, кого она считает опасным. К этому Лачи не был готов.
"Ты должен ехать один", — писала Саати. "Тебя они знают и напасть не рискнут. Если это недоразумение, со временем оно сойдет на нет и всё успокоится".
Лачи выругался, ударив себя по колену; грис дернулась, словно удар пришелся по ней. Оглянулся. Кайе смотрел куда-то поверх деревьев. Отросшие волосы падают беспорядочными крупными прядями. Чуть поджившая рана на плече — мешанина темно-багрового и золотого, выглядит на редкость неприятно. Из одежды только короткие южные штаны, ночная весенняя сырость ему не страшна.
Лачи всмотрелся в своего пленника особо внимательно, будто впервые. Теперь уже не мог себя обманывать — он умирает. Юная оболочка прочна, она еще не прогорела насквозь, но сейчас, даже при мягком утреннем свете он выглядит хуже, чем в полумраке и резких тенях пещеры. А ведь утренний свет и стариков делает с виду моложе.
Оставить Кайе на время в надежной тюрьме невозможно — Печать нерушима, но она убивает. Еще немного, и Лачи не сможет воспользоваться плодами своего головокружительного везения. И тогда он будет всю жизнь помнить об этом позоре, никогда не сможет посмотреть на Лешти, остальных приближенных и даже на Саати, которая не знает про Кайе. А уж если кто-то из причастных проговорится, насмешками его завалит с головой.
Пошла бы она, Лайа... Она почти догадалась, но опоздал он сам. А может и не опоздал, может шансов и не было, хоть Лачи сделал, что мог. Слабое утешение.
Он призвал к себе Кайе. Встретил настороженный, недобрый взгляд из-под ресниц. И еще отчетливей видно — очень плохо ему. Другой бы, наверное, просто лег и не встал, невзирая на все Печати. А этот опасен не менее, чем в день, когда угодил в ловушку.
— Выпей, — Лачи протянул ему флягу с травяным настоем, просто хорошие травы, для бодрости и спокойствия духа. Тот взял, посмотрел без интереса и не особо осознавая, что и зачем ему дали. Сделал глоток.
— Хочешь знать, как ты здесь очутился? Полностью, с именами?
— Очередная ложь.
Но удалось зацепить: в глазах интерес появился. Рассказывать Лачи умел, и все убеждение постарался вложить в слова и голос. Старался короче говорить, понятней.
— Больше мне нет смысла лгать. Ты думал, предатель был в одном отряде с тобой?
— Разве не так?
— Не так. Мы успели увидеться раньше, это он подкинул твоему брату мысль о камнеклюве. Тот, кто отдал тебя Северу, думал — мы не сможем направить тебя против Юга...
Эти слова Кайе, похоже, прослушал: слишком обрадовался, что предатель не из числа приближенных.
— Кто? — потребовал он.
— Себя он не назвал, и знак я не видел. Выглядит он достаточно безобидно, приятная внешность, черты такие... запоминаются. Украшения носит хорошей работы, некрупные, фиолетовые и красные камни. Еще не достиг средних лет, и сам вроде древесной змеи, тонкая кость — хотя могу предположить, что боец он хороший. Волосы чуть волнистые и заплетены... интересно.
— Ийа... — не ответ, просто имя — и прозвучало, словно проклятие. И обещание. Мягко, почти бесплотным голосом. И сам ведь хотел Лачи, чтобы загорелся на Юге пожар, а по коже мороз пробежал. Не хотел бы он очутиться на месте того, чье имя произносят так.
Северянин ощутил в руке прохладу акайли — черный алмаз не нагревался от соприкосновения с кожей — и стало немного легче.
— Вот тебе последнее поручение, зверек. Жаль, что приходится расставаться так скоро — мы слишком мало успели. Ты побежишь на юг, в Асталу-город, так быстро, как только сможешь. Ты будешь себя беречь. А вернувшись в Асталу, будешь убивать Сильнейших и их свиту, и свою родню тоже, и уничтожишь сам город. Пусть никого не останется.
Сжал руку в кулак, будто не акайли держал, а душу пленника своего. Конечно, все до конца Кайе не успеет исполнить, раньше умрет. Но и того, что успеет, будет достаточно. Пока южане будут приходить в себя, обессиленные, север вздохнет свободно, беспрепятственно забирая себе новые земли и богатства этих земель...
Лачи не видел лица Кайе. Через миг после окончания речи на траве перед Соправителем стоял зверь. Человеком он не выдержит путь, а зверь — справится, в зверином обличье Кайе легче. Должен успеть до того, как Печать уничтожит его самого.
Что же, зато он еще поживет и увидит лес, как хотел. Разве не стоит быть благодарным за это?
— Это всё. Беги...
Рука разжалась — черное тело рванулось вперед. Лачи, наконец давая себе волю, выкрикнул вслед:
— Ты будешь факелом в стоге сухой соломы. Зажги в Астале такой костер, чтобы юг долго еще не опомнился! И сам сгори в нем!
Много раз над головой энихи взошло и село солнце.
Зверя подгонял приказ, поэтому он не обращал внимания на бездорожье; лапы энихи не были приспособлены к долгому бегу, но сила и выносливость зверя превосходили таковые у обычных его сородичей. Обессиленный, полуослепший от боли и ярости, он бежал на юг, руководствуясь чутьем и зверя, и охотника. Он не избегал людей, напротив, энихи влекло к ним. Приказ был — в Асталу, Асталу-город, только в голове хищника все смешалось, и он понимал — не то, лишь увидев людей вблизи. Но оба встреченных лагеря принадлежали чужакам, и он промчался через стоянки, больше не обращая внимания на крики и новую боль.
