Бобрев вдохнул поглубже — скрывать волнения от провожатого уже не было смысла — и повернул ручку двери. Та без малейшего усилия отворилась. Дмитрий сделал шаг навстречу судьбе и оказался в довольно-таки уютном помещении, большую часть которого занимал массивный стол из морёного дуба.
Три человека сейчас сидели за этим столом и ждали Бобрева. Контрразведчик сглотнул. Их-то он никак не ожидал здесь увидеть. Хоть самого Евну Фишлевича Азефа, но не их...
— Таки добро пожаловать, дорогой мой человек!
Первым вскочил франтоватого вида человек, изысканно одетый, гладко выбритый, с напомаженными волосами, зачёсанными назад. Чёрная бабочка, оттенявшая изысканный английский сиреневый смокинг, была кривовато завязана: она сползала к правому плечу. На тёмных пальцах сверкали золотом и серебром перстни. Глаза навыкате выдавали в нём еврея, чего, впрочем, сам франт ничуть не стыдился. В пепельнице догорала кубинская сигара. Бобрев так хорошо разглядел именно этого "коллегу" потому, что тот сидел напротив двери, лицом к ней.
— Здравствуйте, господин Манасевич-Мануйлов! — коротко кивнул Дмитрий. — Приятно познакомиться с Вами.
Ещё бы он не узнал одного из лучших агентов внешней разведки Российской империи, работавшего чиновником для особых поручений при Витте, а позже угодившего в тюрьму по делу о вымогательстве, позже, в неспокойные февральские дни, отпущенного Кириллом. Признаться, эти перипетии были самыми что ни на есть "прямыми" в жизни Ивана Манасевича-Мануйлова: авантюрист, объединивший в своём характере черты Свидригайлова, Видока и Лоуренса Аравийского, он немало повидал на своём веку! Семья оказалась выслана вместе с отцом Ивана в Сибирь, где он был усыновлён тамошним купцом Мануйловым. Если, конечно, Фёдор Манасевич приходился отцом одному из величайших авантюристов России. Ходили слухи, что папой "Ивушки Манасевича" был князь Мещерский, один из идеологов охранительства, близкий друг Александра III Миротворца. С тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года Манасевич-Мануйлов служил в качестве агента охранного отделения, некоторое время пребывал в должности агента по римско-католическим делам в Ватикане (Иван принял лютеранство). С девятьсот второго года он подвизался в Париже — и именно здесь добился огромных успехов. Ему было поручено создать особую службу, в функции которой входила борьба с японской разведкой. Манасевич развернул кипучую деятельность. Если в начале у него в штате было едва ли трое человек, таких же авантюристов. Как и он сам, то к моменту сворачивания деятельности Отделения по розыску о международном шпионстве — до трёх десятков различных агентов едва ли не во всех столицах Европы. Попутно Мануйлову удалось подкупить французских газетчиков, и замечательная "рекламная кампания России" позволила империи произвести огромный займ, спасший финансы державы.
Отделение разоблачило множество иностранных агентов, действовавших в России — и обнаружило связи либеральных кругов с японцами. Именно Манасевич-Мануйлов рассказал в сборнике различных документов, изданном несколько позже Русско-японской войны, о конференции левых и либеральных партий. Руководили ею такие люди, как Азеф, Струве и — Милюков. Именно они подписали резолюцию конференции, в которой клятвенно обещались начать борьбу с правительством всеми доступными силами. Националистические партии окраин и эсеры обещались поддержать оружием, финны — обильно снабжаемые деньгами и оружием на японские деньги — рублём, а либералы — словом. Вместе они добились сползания к революции и поражения в Русско-японской войне. Либералы овациями встречали поезда с японскими военнопленными, одаривали их конфетами, цветами, деньгами, покупали билеты на места второго класса, а то и первого — а эшелоны с нашими ранеными солдатами освистывали и забрасывали руганью.
Сборник материалов постигла интересная судьба — его попросту замолчали. Никому из "фигурантов" той конференции не было выгодно, чтобы книжечка разошлась хорошим тиражом или стала известна. Лучшим оружием стало молчание.
А после работу Манасевича свернули. Полностью. Безо всяких объяснений: кто-то надавил. Точнее, не кто-то. Кое-кто. Имена их Ивушка знал прекрасно. С тех пор у него зуб на тех, кто сломал его блестящую карьеру, а после подставил.
— Оставьте эти свои хохмачества, уж будьте добры, — одёрнул Манасевича-Мануйлова второй "коллега".
Он поднялся, прямой как тополь, сохранив до самых преклонных лет блестящую выправку. Да-с, служба в лейб-гвардии Конно-гвардейском полку оставляла след на всю жизнь, и Павел Григорьевич Курлов был тому ярчайшим примером. В свои пятьдесят восемь лет бывший прокурор, бывший губернатор, бывший исполняющий обязанности директора Департамента полиции бывший товарищ министра внутренних дел, бывший командир корпуса жандармов, бывший губернатор Восточной Пруссии, бывший помощник Протопопова. Последнюю, с позволения сказать, должность Курлов занимал считанные дни.
Павел Григорьевич по личной просьбе Столыпина разрабатывал "масонскую тему" — подрывную деятельность вольных каменщиков в России. Он сделал доклад самому царю, и Николай попросил заниматься и дальше этим делом, заинтересовался...А потом Богров убил Столыпина, Курлов оказался под подозрением в причастности к этому убийству, на долгое время отошёл от дел...
Сейчас генерал-лейтенант никак не хотел оставаться "бывшим" во всём, искал возможность послужить престолу, желал принести благо России. Озлобленный на либералов за невероятную травлю, имеющий зуб на кое-кого за столыпинское дело, он мог стать прекрасным помощником в расследовании.
— Павел Григорьевич, что же Вы? Пусть Манасевич развлекается, как может, только бы Штаб не спалил, — третий и последний "коллега" призывал к миру.
Бобрев машинально взял под козырёк, даже фуражку для этого быстро надел на голову. Всё-таки встретиться лицом к лицу с Александром Ивановичем Спиридовичем, полулегендарным в среде контрразведчиков, жандармов, провокаторов и террористов человеке.
Первое, что бросалось в глаза — это знаменитые усы Спиридовича, издалека похожие на двуглавого орла. Разлапистые, формой напоминавшие широкий треугольник, закрывавшие верхнюю челюсть от губы до переносицы. Вечно прищуренные глаза — всех он "брал на карандаш", всех оценивал и запоминал, проча персонажами своей следующей книги. Дело в том, что с самой молодости в нём боролись историк и жандарм. Ещё не получи звание поручика, Александр Иванович становится историком полка. В третьем году он задержал Гершуни, и это дело наделало огромного шума как в России, так и за рубежом, где находилось всё руководство эсеровской партии. За это не раз ему мстили социалисты-революционеры: он пережил три нападения, заработал несколько ранений и в конце концов был переведён на новую службу — в охрану Николая II. В Царском Селе Спиридович создал целую библиотеку Охранного отделения, потрясающую по своей ценности и значимости, обеспечивает охрану императорских поездов, читает лекции по истории революционного движения жандармам, и тут — убийство Столыпина. Он обвиняется в бездействии, забрасывается оскорблениями со стороны Гучкова — и даже вызывает того на дуэль. Но её, к счастью или к несчастью, запрещает начальство.
Перед началом войны он пишет книгу по истории социал-демократической партии, в шестнадцатом году выходит уже вторая — о "жизни" эсеровской партии и е предшественников.
Его постоянно хотят убрать подальше от царя, выдавливая куда-нибудь в провинцию губернаторствовать. В шестнадцатом году его таки переводят на должность ялтинского губернатора, а двадцатого февраля Протопопов срочно вызывает в Петроград. Но было уже поздно...
Что помогало так быстро продвигаться Спиридовичу по служебной лестнице? Способности? Без сомнения. Но был ещё один фактор — личная жизнь. Спиридович оказался несчастен. Его сын Александр умер вскоре после рождения, жена сошла с ума в десятом году и помещена в психиатрическую клинику в Риге. Через пять лет Синод признает брак расторгнутым. Вскоре последовала вторая свадьба, на Маргарите Макаровой.
— Вольно! — тонко улыбнулся Спиридович. — Прошу Вас, Дмитрий Петрович, присаживайтесь. Нас ждёт очень долгий и очень серьёзный разговор.
— Благодарю, — Бобрев не преминул воспользоваться приглашением и занял место напротив Манасевича. Душа его пела. Какие люди! С кем ему предстоит работать! Величайший авантюрист и разведчик, борец с масонством (и с собственной агентурой, Курлов развалил систему провокаторства) и терроризмом. Все они были "себе на уме", все хранили свои секреты, все "имели зуб" на либеральную оппозицию и Гучкова сотоварищи. Да, эти будут работать не за страх, а за совесть! Только останавливай!
— Ну-с, господа-с, может, за встречу?
В руках Мануйлова нежданно-негаданно, незаметно для Бобрева, оказалась бутылку хорошего французского вина. Тут же зазвенели и бокалы, объявлявшиеся на столе.
— Мануйлов! — окликнул Курлов. — Вы забываетесь! Мы на службе.
— А, ну таки после — можно, значит? — хитровато осклабился Манасевич.
Бутылка исчезла до поры до времени. Бокалы, меж тем, остались на алой скатерти.
— Господа, думаю, всем известно, зачем регент собрал нас вместе? Общая задача ясна? — начал Спиридович "летучку". — Или мне предстоит это уточнить?
Курлов скривился: видимо, ему не понравилось, что именно Спиридович взял бразды правления совещанием в свои руки — но лишь кивнул.
— А чего ж тут непонятного? Предстоит замечательнейшее дельце. Не хуже, чем при добывании японских шифров. А может, тут и газетную операцию предстоит провернуть. Да-с, скорее всего, газетки надо будет поднять...Деньги, надеюсь, на это благое дело имеются?
Так и казалось, что Манасевич-Мануйлов вот-вот потрёт свои руки в предвкушении денежного дождя. Кредитные билеты, золотые и серебряные монеты, камни, ассигнации, на худой конец ракушки каури, — всё это Ивушка очень и очень любил. Может быт, даже больше, чем успешную карьеру и похвальбу начальства. Впрочем, последнюю он предпочитал в виде всё тех же денежек, денег и деньжищ.
— Великий князь обещал сделать всё от него зависящее, — отрезал Спиридович. — Предлагаю озвучить — по возможности кратко — имеющуюся у нас информацию.
— Вскроем карты, да, да, — хохотнул Манасевич.
На столе перед ним оказалась довольно-таки увесистая папка. Он любовно провёл ладонью по ней, указательным пальцем потеребил корешок и, подмигнув Курлову, раскрыл.
Спиридович деловито положил на стол компактный саквояж закрытый на замочек. Александр Иванович, оказывается, на шее носил цепочку с ключом — только сейчас Бобрев заметил это. Через мгновение саквояж раскрылся, выдав на гора несколько разноцветных пакетов из плотной бумаги. На каждом из них можно было прочесть фамилию, а то и две-три. Например, "Коновалов, Некрасов", "Керенский, Чхеидзе, Церетели". Господам Милюкову и Гучкову предназначались отдельные пакеты.
Курлов, пожав плечами, выудил откуда-то из-под стола старомодные папки, точь-в-точь как использовавшиеся прокурорами в первое десятилетие после Великих реформ. Бывший директор Департамента полиции аккуратно разложил их в несколько стопок.
Все смотрели на Бобрева: тот ещё не успел "вскрыть карты".
— Ну-с, молодой человек, чем богаты? — подмигнул Манасевич.
Дмитрий наконец-то достал тот портфель, с которым он после встречи с Кириллом не расставался ни на секунду. Не без волнения Бобрев выложил на стол заветное содержимое, бережно и тщательно собранное когда-то регентом и его помощниками.
— Неплохо, неплохо, — оценил документы Спиридович, сидевший по правую руку от контрразведчика. Он успел бегло просмотреть заголовки бесчисленных документов, выкладываемых Дмитрием на стол.
— Ну что ж, рыцари Круглого стола, начнём! — улыбнулся Манасевич. — Ваше слово, рыцарь Ланселот.
Мануйлов смотрел глаза-в-глаза Бобреву.
— Надеюсь, ни Гавэйн, — Ивушка повернулся к Спиридовичу. — Ни Мэрлин
Курлов оказался удостоен многозначительного кивка.
Манасевич выдержал истинно театральную паузу.
— Против не будут?
Молчание было ответом.
— Дмитрий Петрович, таки Вам слово, — ободряюще подмигнул Ивушка.
— Что ж...
Дмитрий положил на "Круглый стол" фотокарточку Гучкова. Через считанные секунды в руках Бобрева оказался целый ворох фотопортретов других депутатов, общественных и государственных деятелей.
— Что нам известно об Александре Ивановиче Гучкове? Выходец из московской купеческой семьи, старообрядческой. Окончил историко-филологический факультет Московского университета, слушал лекции по истории и философии в Берлине и Гейдельберге.. Служил в охране КВЖД, откуда был уволен за дуэль. Сражался на стороне буров в их войне против англичан. Отложил свадьбу ради поездки в восставшую против турок Македонию в третьем году. Являлся главноуполномоченным Красного Креста в русской армии. Весной пятого года, когда наши войска отступали, остался вместе с ранеными в госпитале. Оказался в японском плену. Шесть лет пребывал в должности директором Московского учётного банка. Благодаря этому имеет капитал в семьсот тысяч. Служил в московской городской управе, затем являлся гласным городской думы В июне пятого года приезжает в Петроград, встречается с ц...
Бобрев осёкся, но быстро взял себя в руки:
— Николаем Александровичем. Идёт обсуждение созыва Земского собора. Гучков предлагает скомбинировать представителей от сословий, продолжать войну дальше. Потом — Булыгинская конституция, обруганная слева либералами. Его прочили на должность в министерстве промышленности, как и Евгения Трубецкого, и некоторых иных лиц. Всё спутал вопрос о кандидате в министры внутренних дел. Гучков и его друзья выступили против Дурново, который позже будет бороться с революцией в Петрограде. Витте, меж тем, настоял именно на Дурново. Александр Иванович вернулся в Москву, уже волновавшуюся. Проходили выборы в первую Думу, но перед этим возникла идея создать кадетское министерство, сторонниками которого были Витте и генерал Трепов. Николай Александрович выступил против этого. Деятельность и первой, и второй Дум провалилась: сперва кадеты, а затем левые получили значительную долю голосов. Их лозунги манили. Крестьяне хотели расширения земельных наделов, а вот интеллигенция и городские жители желали борьбы против строя.
— Только чем обернулся бы успех этой борьбы, они думали? — вырвалось у Курлова, вспомнившего "тот самый" февраль.
— Они вообще не думали, наверное. — Отшутился Манасевич. — Продолжайте, продолжайте!
— Подвергся травле либеральной прессы, когда высказался в пользу военно-полевых судов. Многие соратники Гучкова тогда едва не покинули его: из-за того, что поддержал меру, способную успокоить страну. После этого разуверился в общественности, считая её дряблой и ни к чему не способной. Однако эта критика объясняется проще: травля помешала Александру Ивановичу войти в первую Думу депутатом. Любимица его — политика — оказалась неверна. Естественно, Гучкову это не понравилось, что дало большой заряд отрицания либералов — тех, кто его критиковал.
