— Отец, там военный лагерь, это несомненно. Палатки в ряд, перед палатками строй. Только непонятно, как они за ночь успели окопать лагерь рвом и валом почти в рост человека. Они стоят очень далеко, наши баллисты не достанут, о луках и арбалетах говорить нечего. Но, во-первых, их до смешного мало, не более полутысячи. Во-вторых, ни я, ни все мы вместе не видели на них броней, доспехов, мечей, копий — ничего, что можно счесть оружием.

— Ты посылал к ним герольда?

— Не стал без твоего приказа, отец.

Уолдер Фрей повернулся к мейстеру:

— Обождите. Надо узнать, что происходит. Всего сотня безоружных — чего мы испугались?

Сыновья помялись и Вилламен выступил вперед:

— Отец. Под утро восточный ветер принес как бы рев неизвестных зверей. Когда рассвело, мы увидели этих… Пришельцев. Они не двигались по Королевскому Тракту ни с юга, ни с Перешейка, потому что наши заставы о них ничего не сообщали. На западе Зеленый Зуб. Если бы его так просто все переплывали, никто бы не платил нам за мост. Они могли появиться только с востока.

— Смотри ты, — Уолдер крутнул головой. — Догадался без подсказок. Я уж начал думать, что они с неба упали.

Вилламен сохранил спокойствие и продолжил:

— Отец. На востоке от самого берега нет ни хороших дорог, ни крупных селений. Допустим, эти люди приплыли морем и как-то сумели высадиться во время восточного ветра, за который залив Пасть называется Пастью.

— Может, как раз и не сумели. Может, их корабль с оружием и доспехами утонул, а они спасли только то, что на себе. Одежду. Потому-то вы не видите ни мечей, ни копий.

— Но двести лиг от берега до замка по предзимней погоде не пройти быстрее пятнадцати дней. Да и летом не быстрее десяти суток, ведь никаких трактов там нету. Дозоры бы их заметили!

— Ну, мейстеры знают много разных штучек, — Уолдер Фрей откинулся на спинку кресла. Потер колени. — Чего пугаться?

Сыновья переглянулись. Ответил снова Вилламен:

— Отец, мы не знаем. Но мы чуем: тут что-то не так.

Уолдер оглядел сыновей. Фамильный узкий подбородок придавал всем сходство с куницами или хорьками, но сейчас в глазах мужчин плескалось не кунье опасение — ужас непонимания.

По лестнице загремели подкованные сапоги. Вбежал часовой с башни:

— Великий лорд!

— Говори!

— К пришлым с востока… Подошли? Подъехали? Прибавились, великий лорд… Как бы сказать… — часовой показал руками нечто, похожее на тесаный блок или кирпич. — Такие, значит, штуковины. Они без лошадей движутся. И теперь пришлые выстроились в три ряда и меняют обувь.

— Что?

Сыновья переглянулись. Уолдер Фрей стукнул в подлокотник:

— Несите меня на стену, лодыри. Вы там, не иначе, все помешались. Ладно бы то красивые девки! Мне что, писать в Королевскую Гавань: “Так и так, Великий дом Фреев напуган сотней безоружных дурачков, меняющих обувь?”

Обувь для смены формы одежды старшины привезли только в обед. Вместе с самим обедом.

Обеспечение выгружалось уже по светлому, и никакой суровый прибой не стал ему помехой. Саперы — флегматичные упорные саперы частей Постоянной Готовности — к полуночи сумели вытащить на берег бульдозеры, а к утру нагрести этими бульдозерами коротенькую причальную стенку. Более того, найдя пригодные скалы, саперы расплавили их термитными шашками, и в быстро остывающие лужицы лавы впаяли концы швартовочных цепей, получив так вполне надежное крепление хоть под канатные дороги, хоть под плавучие пирсы.

Волнолома, конечно, сделать не сумели даже они, так что кораблям приходилось постоянно работать машинами, чтобы прижимной ост не навалил транспорта на каменные зубы. Но уже к полудню на земле оказались кухни, старшинские запасы, зенитные самоходки и еще кое-что по мелочи. Честно сказать, старшины сами не знали, что в каком контейнере встряло. Хорошо хоть, выгружались контейнеры быстро.

Так вот получилось, что первыми под раздачу угодили валенки. В руки давали по две штуки, причем не обязательно парные.

— В одну шеренгу становись! У кого два левых — два шага вперед… Марш!

Хруп, хруп, человек сорок по мелкому снегу.

— У кого два правых, шаг вперед… Марш!

Хруп, еще столько же.

— Кто вышел из строя, валенки поменять, исполнять!

Выступившие вперед обменялись одним валенком — любым, ведь если у тебя два левых или два правых, разницы никакой. Задние помогали им переобуться. Пять минут — весь батальон в теплых катанках, ночные караулы не страшны.

Сергей сразу получил два правильных валенка, и теперь помогал Семиходу. Игорь, уже переобутый, ворчал в нос:

— Разве это мороз? Вот у нас в поселке когда вороны закаркали, значит: мороз отпустил, до минус сорока потеплело.

— Зато у вас климат континентальный. Сухо.

— То да, — Семиход выпрямился, потопал. — Тут и пять градусов, но ветер с моря, как горизонтальный дождь. Прям чувствую, как уши леденеют.

— Первая шеренга, стать в строй… Исполнять. Вторая шеренга, стать в строй… Исполнять. Равняйсь-смирно-вольно. Заниматься по распорядку. Разойдись!

Сергей и Леня Семиход направились к своей палатке, где Тим растапливал только что полученную буржуйку. Заглянул комсорг, внимательно посмотрел на швы, подергал ткань.

— О, у вас в палатке не дует. Как добились?

Тим постучал каблуком по дощатому полу:

— Щели замазали.

— Мы тоже замазали, еще ночью.

— Не спали?

— Куда там спать, мерзли, как цуцики. Даже на моторе холодно, ветер все тепло сдувает… Стали замазывать чем нашли. А утром глядим: все вывалилось. У вас держится. Что это?

Экипаж переглянулся. Сергей виновато потупился:

— Это я макароны испортил. В бачке от солярки сварил. Провоняли и на ощупь как глина. Чтобы не выкидывать, ими все и замазали. Получилось удачно.

— Пойду на кухню, в роте расскажу.

— Может, не надо? Взгреют за применение макарон, это ж еда.

— На завтра прогноз: “ветер порывами до двадцати метров-секунду”. Я сам кого хошь взгрею. Нам только простуды в роте не хватает… Экипаж, смирно. Товарищ капитан, экипаж три-четырнадцать, занимаемся устройством лагеря.

Капитан — ротный командир — отодвинул полог палатки.

— Вольно, продолжайте по распорядку. О, у вас тут затишно. Где замполит?

Комсорг и Семиход переглянулись, улыбнулись.

— Товарищ капитан, его посетила богиня внезапности принцесса Пургестия.

— Дошутишься, комсорг.

— Товарищ капитан, дважды в одну воронку не попадает.

— Попадает, если воронка дурная. Когда бороду сбреешь?

— Как старшину дадите, сразу сбрею.

Капитан задумался. Потрогал пальцами табельные щиты пола, аккуратно зашпаклеванные от сквозняков макаронами. Осмотрел вполне пристойно разложенные по палатке вещи.

— Твой экипаж?

— Никак нет. Мои вон там, ставятся. Я смотрю, как дела в роте.

— Пока ходи бородатый.

После чего капитан исчез из палатки; брезентовый полог за ним хлопнул на ветру. Комсорг ушел тоже: проверять остальные экипажи.

— Пойду еду принесу, — Сергей похватал котелки и направился к полевым кухням. Игорь сел на свернутый спальник, зевнул, потянулся.

— Не спи, замерзнешь.

— Я потому и заснуть не могу, что холодно. Топи жарче.

— Дров нормальных нет, стланник один. Леса, кажись, только через реку.

Семиход раскатал спальник на поддоне. Вздохнул:

— Самый лучший танк — это диван. Экипаж дивана всегда отлично обучен и никогда не несет потерь.

Тим несильно треснул его по затылку. Семиход не обиделся, признавая собственную неправоту. О потерях говорить не полагалось. Расклеился, дом вспомнил… Леня повертел головой и решил перебить настроение:

— По селу бежит доярка, а за нею бежит бык!

Тим подхватил:

— Подоила раз по пьянке, а он сразу к ней привык!

Игорь добавил:

— Эх, хвост, чешуя, чешу шею шуйцей я!

Тут как раз вошел Сергей с бачками, поставил на поддон посреди палатки:

— Есть песни к душе — а есть к столу. Доставайте ложки.

— Помнишь, как в Краснопресненском воротили морду от перловки?

— Забудешь тут… Вот сестра у меня хорошо готовит. — Игорь вздохнул. Семиход кивнул:

— Ничего, я помогу тебе зятя угомонить.

— Леня, а у тебя девушка есть?

Семиход нахмурился:

— Классе в седьмом, что ли, помню: открылось у нас новое кафе, кооперативное. Пошел туда, посмотреть. Случайно с ней глазами встретился. Она вся такая заулыбалась и говорит: “О! Толстый красивый парниша! Будeшь мoим”.

— A ты чeгo?

— A я тогда гири не тягал еще. Через два квартала выдохся, она и догнала.

Догнала стройбат кинопередвижка — в Союзе выбирали Первого Секретаря на смену Мазурову. У Трофимыча аккурат истекал второй и последний пятилетний срок. Так что большой экран под предвыборную агитацию вынь да положь. Ну, и про обычное кино не забывать, конечно. Ибо культмассовая работа и всестороннее развитие личности.

Так что выдали Умнику задачу: чтобы к завтрашнему сеансу висели на клубном вагончике два плаката. Завтра гости придут: моряки с бригады катеров. Их к нашему клубу приписали, чтобы каждый раз в Радугу не гонять. Не должен стройбат перед мокрохвостыми лицом в грязь ударить! Людей смешить можешь, и тут постарайся. И не типовые плакаты “взвейтесь-развейтесь”, а комсомольский задор и смекалка чтобы.

Умник после ударной смены задор особо проявлять не хотел, но в армии “хотел” — последнее слово, даже после буквы “я”.

Что ж, Умник напряг умную голову, взял у старшины полотно с красками. Полотно даже на землю класть не стали: это ж долго, раскатывать-скатывать. Взяли полотно за углы Василь и Сей-Мамед, крепко потянули, ну а Умник в порыве вдохновенья, буквально не отрывая кисти, быстро чего-то там написал. И сразу же плакат прибили: готово, мол. Взяли второе полотнище, и так же Умник его отделал, и так же его приколотили на указанное место.

А потом спать пошли, потому что рельсы класть под ледяной моросью — не развлечение совсем.

Утром командир батальона в компании комсорга и приезжего киномеханика осматривал готовый к сеансу храм культуры: сложенные амфитеатром сиденья из упаковочных ящиков, за ними вагончик для кинопроектора, и над этим всем шатровое покрытие, склеенное из упаковочной пленки супер-машиной “два утюга”. Выглядело, тем не менее, неплохо. Сразу все понимали: тут люди на работе горят. Проявляют находчивость. Опять же, романтика. Не в пыльном кинозале, чай.

Комбат улыбнулся довольно и развернулся крупным телом к выходу. Где тотчас же уперся взглядом в плакат: “Оставайтесь на линии огня, ваше мнение очень важно для нас”.

Проморгавшись, комбат грозно посмотрел на комсорга. Тот безмятежно хлопал синими глазами, синхронно с хлопками пленочного потолка. Тогда комбат вышел и посмотрел на шатер снаружи. Ветер трепал над кино-шапито белые буквы по красному революционному кумачу: “Мы не можем ждать милостей от природы после того, что мы с ней сделали!”

— Что, товарищ полковник? — устыдить комсорга не получилось. — Мы батальон строительный, мы эту природу каждый день во всех ракурсах и курсах… Это самое. Любим, в общем.

— А первый лозунг?

— А он внутри. Никто его там не разглядит, свет сразу выключат.

— Но мы же видим?

— Так сейчас день, товарищ полковник. Батальон весь на работах. Кино смотреть придут вечером, почти ночью.

Ночью перед кинотеатром стояли две плотные группы: стройбатовцы, которым после рабочей смены “Черный тюльпан” упал на мозги не слабее водки — и моряки из порта Радуги. Не то, чтобы они работали меньше или легче, но выглядели моряки заметно чище и веселее.

Они и кино смотрели так, походя, только что не поплевывая. Видно же, что фантазия. Как это: “Союз распадется?” Кому и, главное, зачем такое? В Союзе ты часть ого какой большой стаи — а в гордой самостийной республике Марий-Эл ты часть совсем небольшого общества. Крупные державы — куда там Америка, на такую мелочь хватит Франции либо Швеции! — гордую самостийную республику даже завоевывать не станут: просто скупят на корню.

Стройбат кино смотрел предметно. За героев не просто переживали: дрались не по разу, выясняя, как Семену следовало поступить в седьмой серии, когда их батальон послали на Киев. Дезертировать, чтобы не идти против друга? Так это воинское преступление. Только оно преступление по отношению к сепаратно отделившейся от СССР стране. А относительно всего СССР как раз дезертир-то выйдет прав: не стал множить раздор, не стал Вашингтону на руку играть. Правда, нету больше СССР — относительно кого прав дезертир? Опять он получается предатель, бить его надо!

Поэтому, завидев перед лицом, буквально на вытянутую руку, чистеньких недоумевающих мореманов, стройбатовцы ощутили неодолимое желание собрать из лиц и рук модный перформанс. Ну, просто чтобы не считали их дремучими бескультурными работягами.

Правда, культура не позволяла приступить к перформансу без вводно-теоретической части, и потому на нейтральную полосу, на пока что невытоптанный снег, под ехидно щурящиеся чужие звезды, выступил Умник и открыл дискуссию.

Моряки переглянулись и пока что не стали расстегивать ремни с тяжелыми пряжками. Подраться никогда не поздно, а вот что народ к знаниям тянется, это дело сугубо положительное, это уважать надо.

Кроме того, драка — хулиганство. Минус баллы. А диспут с обсуждением работ основоположников — это натуральный митинг получается. Просвещение, культработа, смычка с рабочей молодежью. Плюс баллы. Ну, а зацепят кого по выдающимся частям организма, так сам виноват: нефиг нос выпячивать, нечего отрываться от коллектива.

Моряки дружно посмотрели на Пламена: ты у нас из настоящей коммуны. Скажи мелко-среднему хулиганствующему элементу, разложи по полочкам.

И вот застрельщики стояли друг против друга на тонком свежем снегу, под ночным холодом, на совершенно чужой планете, и каждый поймал себя на мысли: что за ерунду мы творим? Для того мы в космос вышли?

Но отступать не мог ни Умник, ни Пламен: свои же не поймут.

— Начнем с основ, — Умник покривился в улыбке. — Почему коммунизм? После царя понятно, землю раздали, бар перевешали, сословия отменили. А теперь он для чего? Почему просто не жить, как Европа живет?

Пламен улыбался безмятежно. Подумаешь, драться придется. Так или иначе, все свои, все советские.

Гиря из толпы строителей смотрел на улыбочку и кривился: морячок точно с другой планеты. Нихрена не понимает и не поймет. Ему пенсия по выслуге год за три, ему зарплата с надбавками, ему паек с конфетами. А строителям только и хвастаться, что лично Челомей нахуй послал за сорванные сроки. Потому-то Гиря и не хотел жить “как все”, что “все” жили хреновато.