— Вот, что мне делать? — обречённо простонал юноша. — До конца жизни скакать по урочищам, да спать в палатках?
— Не отчаивайся, возможно, тебе улыбнётся удача, — попыталась ободрить его Эл.
— И тебя сожрут на первом же задании, — поддакнула блондинка.
Гераним нервно икнул и начал стремительно бледнеть. Рыжая тут же подскочила к нему и принялась обмахивать неразрезанными листами:
— Тьфу на тебя, Танка, и на твой юмор дурацкий! Вместо того, чтобы зубоскалить, придумала бы лучше, как человеку помочь. Не видишь, что ли у него судьба решается!
— Я фаталистка, — меланхолично отозвалась блондинка и вернулась к чтению: её собственное распределение было вопросом решённым, уже хотя бы потому, что ни один другой факультет, не желал принимать к себе безусловно умную, но совершенно бесталанную чародейку.
Компания тут же махнула на неё рукой: в вопросах взаимной поддержки или решения проблем она годилась исключительно в качестве источника информации. Волхв, как второй по сообразительности из собравшихся, по собственному мнению, задумчиво почесал затылок:
— Вот если бы тебе физподготовку завалить с треском, тогда бы даже родители в боевики протащить не смогли бы.
— Оно бы да, — мечтательно протянул Паулиг, — да кто ж мне даст. С них станется на испытания явиться и лично в меня светляками швырять, чтоб не думал на полосе препятствий отлынивать.
— А ты ногу сломай, авось калеку пожалеют, — насмешливо посоветовала блондинка, не отрываясь от конспекта.
— А это идея! — радостно подхватила Эл, воодушевлённая сменой деятельности. — Перелом голени, а лучше бедра! Артефактору от них ни тепло, ни холодно, а пока срастаться будут, уже все сроки набора пройдут.
— Ну-у-у, — неуверенно протянул Гераним, совершенно не вдохновлённый подобной перспективой.
— Точно — точно, я тебе говорю! При хорошем сломе всё лето отваляешься, ещё и на осень хватит! — не стала даже слушать возражений энергичная девчонка.
Спустя полчаса всё было готово к операции по пересадке потенциального боевика в более питательную среду. Пол подсобки очистили от старых муляжей, карт и досок. Пару чучел забросили на шкаф вместе с использованными артефактами и забытыми тренировочными мётлами. Парту оттащили к стене вместе со всеми наработками к экзаменам и тщательно укрыли собственными мантиями. В углу разложили бруски и шнуры на любой вкус и цвет для оказания первой помощи, их вид настолько нервировал потенциальную жертву несчастного случая, что Паулиг стал невольно коситься то на дверь, то на узкое слуховое окошко под потолком. Волхв, напротив, сохранял восхитительное спокойствие профессионала: одним прыжком ему предстояло спасти друга от жуткой участи и освободить себе лишнюю вакансию на желаемом факультете. Кажется, ему эта задача даже доставляла своеобразное удовольствие.
Овсенко взобрался на складную лестницу, поправил на голове повязку (все решили, что она придаёт действию особый шик) и встал в выжидательную позу. К основанию его трамплина совместными усилиями Паулига и Алеандр была подтащена здоровая гранитная кадка от уличной клумбы, которую повадились пару лет назад воровать под кострище доходные подмастерья, и от того она сейчас пылилась в подсобке. Кадка была знатная, чашеобразная, с узким основанием и расширяющимся рядом зубцов краем. Перевернуть такую всегда было особенным удовольствием, а сейчас на неё была торжественно возложена конечность юного чародея. Сам чародей торчал рядом на четвереньках и сжимал в зубах черенок щётки. Непонятно, зачем именно, но так было принято поступать при травмах, и Паулиг просто не смог отвертеться: рядом сидела Алеандр. Яританна с места так и не сдвинулась, только повернула голову на шум и загробным голосом прорекла:
— Покайтесь, дети мои, пока хуже не стало!
— Не каркай! — хором рявкнули великие комбинаторы.
А потом Валент дала отмашку. Волхв бравады ради хекнул, оттолкнулся и прыгнул вниз, метя на ногу дрожащего товарища.
Подсобку огласил истошный вопль, вот только исходил он не от того чародея. То ли Овсенко оказался не слишком метким, то ли нога у Геранима в последний момент позорно дрогнула, но приземлился костолом обеими ступнями аккурат в узкую часть кадки, сминая собственные пальцы.
— Сейчас! Я сейчас! — бросилась на выручку раненому приятелю Алеандр, не глядя наступая на широкий конец швабры.
Паулиг что-то нечленораздельно замычал, хватаясь за челюсть, а освобождённая рукоять уже летела в голову незадачливой спасительнице. Эл ловко присела, уходя из-под удара, в то время как снаряд по косой дуге вонзился в спрятанное в углу чучело. Сведённое резкой болью тело Овсенко неловко покачнулось и начало заваливаться, придавая крику его суровую окраску. Силясь хоть как-то удержаться, парень попытался вцепиться в первую попавшуюся под руки опору. Ей оказалась согнутая спина Валент. Девушка, не ожидавшая такой подлянки, взвизгнула и рванулась в сторону, а в косу уже вцепилась пятерня раненого. На этом бы её любимой части тела и пришёл конец, но тут начал подниматься Паулиг...
Не думая о последствиях, Гераним резко распрямился, пытаясь прекратить кровотечение в раскроенной десне. Крепкий затылок со всего размаха наподдал по протянутой руке товарища. И без того чудом стоявший Волхв сломался и рухнул, продолжая удерживать за косу визжащую Алеандр, в то время как кадка на его ногах, накренилась и со всей силой инерции наподдала по спине раскорячившемуся Гераниму. Паулиг пролетел до самой парты, мягко зарывшись лицом в гору сваленных мантий. Парта треснула. Шкаф упал.
Не было ничего удивительного в том, ведь в него врезалось сразу два тела, а из четырёх резных ножек приколоченной оставалась лишь одна. В полёте распахнутые дверцы зацепили призывно торчащий черенок злополучной швабры, и грандиозный провал спасательной операции был увенчан посмертным полётом среднеокеанской серобрюхой крылатки. Полёт закончился глухим ударом и звуком падения со скамьи чего-то большого.
Стоило пыли осесть, а сотрясающим подсобку стонам стать различимее по издающим субъектам, из-под завала показалась бурая голова крайне недовольной Валент и повернулась в сторону приземления чучела:
— Накаркала!
Когда несчастного Овсенко с переломами ступней обеих ног, обширным сотрясением и рухнувшими планами на жизнь, забирали в лечебницу, среди провожающих особо выделялась одна троица: худощавый парень с окровавленным лицом, трепетно прижимавший к груди выбитые зубы; бледнокожая девушка с наливающимся в полщеки синяком и остатками струхлевшей крылатки в светлых волосах и грязная, но не получившая ни царапины невысокая девица, с жадностью взирающая на работу целителей.
В кабинете куратора Академии сошлись на том, что виноватой была Чаронит.
Вызов духа свежеубитого
Из объяснительной подмастерья первой ступени
факультета теоретического нежитеведенья,
отделения духоводства,
Яританны Чаронит
Мне нужно было написать отчёт по вызову духа свежеубитого крупного слабо разумного создания. И не просто отмазаться бумагомаранием на профессиональном уровне, что при наличии методички, двух-трёх книг и фантазии не составляет особого труда, а притащить в аудиторию сам дух в специальном контейнере (по мне так корявина щербатая) или слепок с него из порошка демонца.
Поэтому на поиски необходимого слабо разумного (лучше было бы использовать моего напарника ввиду слабости интеллекта) я отправилась в ближайшую деревеньку наименее пострадавшую от цепких лапок наших подмастерьев и потому не сильно злобную на Замок. К тому же места должны были быть действительно тихими, так как ехала я туда в гордом одиночестве, насмерть разругавшись с выделенным для столь ответственного дела одногруппником. По более многолюдным трактам одинокой даме умеренных чародейских способностей лучше не ездить во избежание грабителей, маньяков и собственно нежити.
Поселение с сшибленным указателем нашлось не сразу, упорно прячась от путников и сборщиков подати за небольшим леском. Жители мрачно смотрели на меня, как на того самого сборщика, крутили за спиной шиши и напрочь отказывались лучиться гостеприимством и добросердечностью, что обещали всем иноземным туристам путеводители по родным Словонищам. Хлеб-соль с рушниками и чаркой, разумеется, меня тоже обминули, хотя картошка-подгорелка всё-таки досталась под добрые пожелания радушной за деньги хозяйки: "Ты ещё повозникай, цаца столичная, — я туда крысиной отравы насыплю".
Практический материал нашёл меня в маленькой расхлябанной избушке, упрямо занимавшей самое завидное место в деревеньке и не желавшей разваливаться на радость многочисленным претендентам на лакомый участок. Условно под рабочий материал сошла бы и необъятная хозяйка хибары, с противным пищаще-скрипящим голоском, такого замшелого возраста, что и в самом акте убиения нужда отпадала. Но я напомнила себе, что практикум у меня не по нежитеводству, и что именно такие назойливые бабки отличаются упырьей живучестью и обиднейшим долголетием вкупе с превреднейшим характером. Бабтя долго перечисляла свои хвори, попутно ругая меня, что я не лекарь, и оглядывая на пример наличия психических отклонений. Это она, по бытовой логике, правильно делала: кто в своём уме будет ходить по домам и интересоваться, нет ли у хозяев чего-либо большого и живого, требующего срочного убиения. Тем не менее, мы сошлись, после яростных споров и каких-то подвываний о почившим двадцать лет назад кормильце (словно именно я приложила к этому почиванию свою ещё не появившуюся тогда ручку), на том, что я сама забиваю скотину и предоставляю тушу в полное бабкино пользование, а взамен получаю возможность творить с праведной душой целомудренной животины всё, что пожелаю. Выгода была налицо, притом бабкино, но унизительно шляться по дворам таких хмурых и неразговорчивых аграриев для меня было хуже кори.
С ужасом воззрившись на место экзорцизма, я с трудом подавила отвращение и искренне пожалела, что отправилась на практику если не в новых, то, во всяком случае, любимых (что вдвойне обидно) сапогах модного городского покроя на внушительных каблуках. Не чищенный, видать, с потери кормильца хлев на подвиги не воодушевлял, я даже заходить в него побоялась, чтоб глянуть на "славного любимого единственного поросёночка". Акт святотатства было решено перенести на вечер, а лучше ночь, во избавление от услужливо хихикающих соседских малолеток и жужжащей над душой бабки, умоляющей спросить у вызванного духа, не обижается ли её славная кровиночка на такое ужасное предательство со стороны хозяйки. В идеале, несколько часов до экзорцизма должны тратиться на очищающий транс или сон, на худой конец, но я была слишком взвинчена бабкиными нотациями и кроватью типа "блошиная сказка".
На закате я тяжело вышла из дома, напоминая себе то ли золотаря, то ли мясника. Голенища дорогих сапог тщательно перекручены (для надёжности закреплены конопляной верёвкой) краями безразмерных мужских портов, худших из всех, что я смогла найти в своих запасах. Я их подобрала по дороге, торчащими из подозрительного дупла, и собиралась сдать алхимикам для опытов, а теперь позорилась в них сама и с содроганием молилась, чтоб ничего не подхватить. Столь же отвратительной рубахи найти не удалось, и потому пришлось одалживать бабкин не отстирываемый дранный халат, застегнув на спине поверх собственной рубашки. Голову прикрывал бахромчатый от моли платок, торжественно вытянутый из подпечка хозяйской облезлой кошкой. На руки пришлось с писком натянуть выданные ещё в начале ученичества кожаные перчатки по локоть. Венчала сей выкидыш природы коса, туго намотанная вокруг шеи, чтоб не свалиться ненароком в ближайшую лужу. Её было особенно жалко из-за постоянных проблем с отращиванием.
На пороге под торжественные причитания мне было выдано орудие усекновения. Когда-то, ещё до основания Замка, таким наши далёкие предки приносили в жертву младенцев, но уже тогда именно этот экземпляр был отброшен из-за тупости. Длинная деревянная ручка в подозрительных бурых разводах крепилась к металлическому лезвию хлипенькой ржавой проволочкой, готовой вот-вот рассыпаться от старости. Само лезвие больше напоминало шило переросток слегка сплющенное с двух боков и странным образом расширяющееся к концу, видимо некогда хороший мясницкий нож пытались точить до последнего куска железа. Я со смесью отвращения и ужаса взирала на своё оружие, искренне не представляя, куда его можно воткнуть поросёнку, чтоб по всем правилам убить с одного удара. Отложив сей грозный реликт в карман, я смело и, надеюсь, не слишком комично направилась к хлеву, где уже разложила на низкой крыше узел с серебристо светящимся демонцом и "корявую щербатину" на крепких ремнях.
Место преступление вполне соответствовало задуманному. Тяжёлая замогильная тьма с характерным ядрёным духом давала слегка разглядеть лишь грязные бревенчатые стены и устрашающий ряд сельского инвентаря, напоминающий в плохом освещении малый набор пыточных приспособлений палача. Пришлось малодушно стянуть платок на лицо: запах кошатины мне был приятнее. Жертву я не видела, но и без того понимала, что с первого удара не смогу прибить и таракана тапкой. Поэтому, чтоб действовать наверняка, я с кряхтением приподняла каменюку, которой дряхлая бабка подпирала двери в курятник, и пуганой галкой влезла на скользкую от помоев изгородь. Едва не надорвалась, поднимая оружие на уровень груди, и ласково так подозвала бабкину хрюшу.
Из тьмы на меня уставились две хищно поблёскивающие плошки и с утробных храпом двинулись навстречу.
— А-а-а! — заорала я дурным голосом, роняя камень.
— Уи-и-и, — заверещал хряк, с медленно сползающими в кучу глазами. — Уи-и-и!!
... и почему-то не сдох.
Обезумев от такого самоуправства, кабан кинулся мощной грудью на хлипенькую загородку, выбив оную вместе со столбиками и застряв крупным пятаком меж прутьев, и запрыгал добрым кавалерийским конём по двору со мной в роли наездницы. Ездить верхом я почти не умела, тем более верхом на раскачивающихся вроде маятника воротцах. Это успела заметить и вездесущая бабка, выглянувшая на визг в дверную щель и, встретившись взглядом с налитыми кровью глазами "славного любимого единственного поросёночка", позорно дезертировавшая в хату. Ещё и щеколду задвинула!
Навернув круг почёта по двору, злющий хряк решил избавиться от страхолюдного довеска в моём лице вернувшись в свои навозные угодья. Изгородь намертво въелась в косяк, я перестала таращиться на дико скачущую под ногами грязь и завопила какое-то заклинание, невоспроизводимое в менее экстремальных условиях, потому что состояло наполовину из нецензурных выражений в адрес почему-то Главы Совета Замка Мастеров. Не знаю, как оно подействовало, только крыша с треском развалилась, шарахнув меня по голове чем-то тяжёлым. Когда пыль и труха осели, я обнаружила себя блаженно сидящей в навозной луже и намертво сжимающей в одеревенелых руках уникальный контейнер для духов. Напротив весь светящийся от порошка, как восставший из могилы умрун, сидел на задних лапах кабан и ошарашено буравил меня взглядом. Когда его мысли, выбитые трухлявыми балками, наконец, вернулись обратно в черепушку, скотина дико заверещала и кинулась на меня. Лишившись оружия и самообладания, я не нашла ничего умнее, как с размаху треснуть контейнером по морде коварному хищнику.
