— Он мне вовсе не нравится, — признался Амарант.
— Вот видите! Дело, получается, в том, чем общество готово поступиться ради защиты. Вообще говоря, на месте преступников, я бы поостерегся слишком уж нагло себя вести, это чревато тем, что общество может решить, что некоторые его свободы не столь важны для безопасности. Знаете, что будет тогда? Я вам скажу: может случиться так, что для ареста человека не нужно будет никаких особых доказательств, лишь анонимный донос. Может случиться и так, что для того, чтобы осудить человека, будет достаточно его признания, без предъявления других улик. Ну а получить признание — разве это сложно? Вы бы хотели так жить, господин Амарант?
— Ну, то, что вы тут описываете, уже бывало в прошлом, возможно, когда-нибудь будет и в будущем, — ответил Амарант, выпуская табачный дым через нос. — Что до меня, мне приходилось жить в условиях более жестких, чем я живу сейчас. Но, сказать по чести, вы в чем-то правы. Вот только не стоит думать, что если будет все, как вы описали, то преступность исчезнет. Преступность, чтоб вы знали — нормальная реакция нормального общества на ненормальные условия жизни. Карательными мерами положение не исправить, а если подобное случится, общество придется долго лечить после такого.
— Согласен, — кивнул я. — Впрочем, я как человек, близко знакомый с медицинской практикой, скажу вам, что гораздо проще не допускать болезни, чем ее лечить. Общество не надо провоцировать, а спровоцировать его довольно легко. К примеру, если те же тропиканцы вместо рэкета займутся уличными грабежами и начнут убивать граждан в их собственных домах, или, если кто-то другой захочет воспользоваться этой ситуацией, и спровоцирует беспорядки, то может случиться так, что мои теоретические построения станут реальностью.
— Хм, — покивал головой Амарант. — Может быть, может быть. Но мы несколько отвлеклись от темы, а вы пришли сюда за помощью. Итак, чем я могу помочь вам, сержант? Говорите, не стесняйтесь.
Интересный поворот разговора. Как жаль, что придется немного разочаровать собеседника.
— Я бы хотел, чтобы вы высказали свое мнение по поводу статьи, что я вам принес. Вы опытный писатель и журналист, а я никогда не занимался ничем подобным. Посмотрите, пожалуйста, все ли там в порядке с литературной точки зрения. Ваши советы очень бы мне помогли.
Мне кажется, или лицо старого пирата на секунду вытянулось? А он что думал, я сейчас его просить стану за меня мою работу сделать?
— Хорошо, — ответил он. — Сейчас я еще раз перечитаю вашу статью и подумаю, как ее можно улучшить. Признаюсь честно, у вас недурной стиль, но от него пахнет канцелярией, такой текст не каждый дочитает до конца.
Ну а чем бы он пах? Фиалками? Может быть, если бы я половину жизни писал любовные стихи Рике, а не отчеты Тарану. Может быть.
* * *
— Я не особо понял, зачем мы к нему приходили, — признался Эрик, когда мы вышли на улицу. С неба снова начало накрапывать, но мы, не сговариваясь, пошли пешком по улице, даже не пытаясь высмотреть извозчика.
— Не понял? — удивился я. — Кофе попить. У него хороший кофе. И наверняка контрабандный. Куда только Железная Маргарита смотрит? Кстати говоря, Эрик... давно собирался тебя спросить...
Эрик как-то подозрительно посматривал на меня, а при последних моих словах явно насторожился.
— Спрашивай.
— Ты стихи писал когда-нибудь?
Эрик подавился воздухом, закашлялся, и я великодушно похлопал его по спине.
— Нет, — наконец ответил он мне.
— А прозой не баловался? А рисовать пробовал? Из глины лепить?
— В детстве выжиганием занимался, — признался Эрик. — А что?
— Да вот думаю, — ответил я. — Мы с тобой будем из шкуры лезть и из сил выбиваться, пытаясь вытащить этот город из того дерьма, в котором он сейчас оказался, а про наши подвиги на ниве правопорядка забудут. Лет через двадцать никто и имен наших не вспомнит. Ну, или через пятьдесят, не суть принципиально. А этого бандита, у которого руки по локоть в крови, будут помнить. Потому, что он, кроме того, что преступник, пишет замечательные и правильные книги. Через двести лет все забудут, что по нему Последние Покои плакали, а книги его и тогда актуальны останутся.
— Я собираюсь знаменитым боевым магом стать, — сообщил мне Эрик. — Так что меня, может, и не забудут.
— Я вчера про брата Льюра рассказывал, помнишь? Он был одно время вторым по силе, ты про него раньше слышал? Имя его назвать мне сможешь?
— На 'Л' как-то, — ответил Эрик. — Но Аурана-то помнят.
— Ауран был ученым, а это почти что человек искусства, — ответил я. — А про 'Л' — не надо. Ты просто знаешь, что у эльфов в обычае внутри рода всех на одну букву называть. А звали его, если не ошибаюсь... м... хм... отец точно говорил... хм... запамятовал я. Что в принципе, подтверждает мою мысль.
— И что делать? — спросил Эрик понуро. — Я не умею стихи писать.
— Работать, — ответил я. — Послать всю эту лирику куда подальше и работать. Забудут, ну и пусть. Мне, лично, когда я умру, все равно будет, помнят меня или нет.
— Тебе-то проще, ты — эльф. Эльфы своих родственников всяко дольше помнят, — заявил вдруг Эрик.
— Я тебе сейчас в глаз дам, — я постарался, чтобы мой голос звучал поспокойнее. — Какой я тебе эльф?
Сговорились они сегодня что ли?
— Я — человек. В крайнем случае — эльфинит, эльфит или полуэльф, то есть существо, которое из-за генетических аномалий родителей смогло-таки появиться на свет, как бы это противоестественно не было. Ну, или по воле Луноликой, как говорила мне няня. Хотя вот уж чего понять никогда не мог, зачем это Луне понадобилось. Скорее, я поверю, что это Раста пошутила над ее жрицей. Шутка вполне в ее духе, наверняка еще и думала, что облагодетельствует маму. Хотя, знаешь, может быть и облагодетельствовала, кто знает? Мама меня любила — это точно. И на Расту обиды не держала.
— Извини, — буркнул Эрик.
Теперь он смотрел на меня с большим удивлением и некоторой опаской.
— Что такое? — не понял я.
— Ты сейчас говорил так, будто веришь, что боги есть на самом деле, — сказал он.
— Я??? Ты с ума сошел? Я верю в богов? Ха. Ничего подобного. Я просто знаю, что они существуют. О, карета... Извозчик! Сюда давай...
В карете Эрик продолжил на меня таращиться, а я делал вид, что не замечаю этого. А нечего меня было эльфом называть. Про богов я ему точно рассказывать не стану. Зачем? Мама со мной на эту тему вообще старалась не говорить, и если бы не Арника, если бы не мое природное любопытство и не моя любовь к сладкому, я бы в жизни не узнал, кто на самом деле печет лунный пирог[103].
* * *
— Мне кажется, или это Илис орет? — спросил Эрик, когда мы подходили к кабинету.
Вместо ответа я ускорил шаг и распахнул дверь. Картина, которая открылась перед нами, была неожиданной. На моем столе сидела, прижавшись спиной к телефону Фьюарин, а над ней нависал Илис и криком ее отчитывал.
— Ладно — банкир, — орал он. — Хотя, он-то на родную дочь подумал, только ругаться с ней не стал. Ладно — советник Уорт, ему город другой телефон поставит. Но у Амаранта? Человек такие книги пишет, эти книги и через триста лет читать станут, а ты? Ты хоть одну его книгу прочитала?
— И он туда же, — пробормотал Эрик.
— Нет! Но...
Вообще говоря, Фьюарин, похоже, тоже орала на Илиса. Только из-за размеров, этот крик больше писк напоминал.
— Оно и видно, — прорычал Илис. — Ты только о материальном думаешь, никакого саморазвития! Пфунга взять! Он ведь на служанку свою думал, могу спорить! А если бы он бедную девушку выгнал? Ты бы ее кормила, а?
— Выгнал — правильно сделал бы. Чего это я эту криворукую кормить должна?
— Тут я вопросы задаю! А что в клинике сделала? Да это же вредительство натуральное: из-за тебя люди могут умереть, потому что врачам позвонить не смогут. Из-за твоей жадности! Тебе плевать на людей, лишь бы заработать побольше!
— Людям на фей плевать, а мне чего не плевать на людей должно быть? — обозлилась в конец фея. — И вообще, чего ты решил, что я из-за жадности? Я своих соплеменников спасаю от вас, сволочей. Справились, да? Заточили, а потом еще и кричат! Ну, ничего, дайте только время! Весь мир насилья мы разрушим! До основанья! А затем...
Кажется, пора вмешаться.
— Что тут происходит? — спросил я громко.
Только сейчас на нас обратили внимание. До этого они нас напрочь отказывались замечать, даже Вэнди, которая смотрела на перепалку Илиса и Фьюарин с открытым ртом.
— Шеф, это она телефоны ломала, — сообщил мне Илис. — Из-за жадности. Если телефон сломан, то человек позвонить не сможет, он ее позовет и через нее письмо передаст или на словах. Жадюга!
— Ябеда! — парировала Фью. — Ничего не из-за жадности! Я — борец за свободу, а не воровка какая-нибудь! И скажите своему этому, из семейства псовых, что нечего на меня орать!
— Я не из семейства псовых, это псы из семейства лисьих, — обиженно возмутился Илис.
— А чего тогда псы вас, рыжих, не любят?
— Уроды потому что. Пословицу знаешь? — ответил Илис.
— Я вот сейчас возьму и улечу, — заявила вдруг Фью.
— Не можешь ты улететь, — ответил Илис убежденно.
— Это еще почему?
— Потому что ты арестована! — ответил оборотень.
— Да? Да ты что? И ты думаешь, что сможешь меня удержать? — насмешливо спросила фея, упирая руку в бок. — Ты в курсе, что я могу в любую секунду отсюда телепортироваться, и вы никак не сможете меня удержать?
Судя по лицу Илиса, он об этом не думал.
— Сам факт ареста тебя, может быть, и не удержит, — вмешался я. — Но если ты сбежишь, то твой счет в гномском банке будет конфискован в пользу города.
Фея картинно закрыла глаза, схватилась за сердце и упала в обморок прямо на моем столе.
— Вот до чего жадность доводит! — злорадно сказал Илис.
— А чего это вы тут с Фьюарин делаете? — поинтересовалась Селена, заходя в кабинет.
— Они меня пытают, — слабым голосом произнесла фея из обморока. — Сатрапы...
Селена де Трие, вампир, следователь-капрал Стражи
'Сымпровизируешь'. Нормальный ход, ничего не скажешь. Если бы не народ в кабинете, честное слово, я бы все ему высказала. Но при Бригире делать этого совершенно не хотелось: он не фанат строгой субординации, но пререкания с начальством не одобрил бы. А поспорить надо было: мне совершенно не хотелось идти обвинителем в суд. Тем более обвинителем Сырюка. Я встретилась взглядом с Эриком, было видно, что он расстроился.
Из кабинета я вышла вместе со всеми, спустилась на первый этаж, распрощалась с Бригиром и отправилась в канцелярию, где Рыф встретил меня своей приятной улыбкой, а Саора — кивком головы. Кстати говоря, тот кто видел де Рыфа улыбающимся, как правило, описывали эту улыбку как смущенную, но Бригир утверждал, что более решительного человека на самом деле еще поискать. И вообще он как-то по-особенному к нашему страж-канцлеру относится. Во всяком случае, в шахматы он только с ним играет.
— Привет, ребята, — сказала я. — Где-то тут у вас лежит копия обвинительного заключения по делу Сырюка. Будет очень хорошо, если вы мне ее дадите, потому что шеф отправил меня в суд, а я это заключение еще в глаза не видела.
— Привет, — сказал де Рыф, — тогда тебе стоит поторопиться, потому что суд будет через полчаса, а тебе до Дворца Правосудия ехать минут двадцать. Саора, там, в шестнадцатой ячейке должна быть синяя папка.
У меня появилось желание развернуться, подняться в кабинет и стукнуть Квентина чем-нибудь тяжелым. Неужели он мне до сих пор мстит за то, что я Бригира выбрала, а не его? Эльф ушастый...
С заключением пришлось знакомиться в экипаже. Надо отдать шефу должное, тут он был краток, перечислил все основные моменты преступления и не забыл упомянуть и о той помощи, которую Сырюк добровольно оказал Эрику. Видимо, эта часть была дописана недавно — чернила слегка отличались по цвету. Просил Квентин одно замещение в Последних Покоях — минимально возможное наказание за убийство, совершенное посредством сверхъестественного дара. Мог просить и больше, статья предусматривала до десяти.
Я вздохнула. Все равно, это — смертный приговор. В Ицкароне давным-давно не отрубают головы, не вешают, не сжигают на кострах и других способов отъема жизни не практикуют. Осужденных за тяжкие преступления оставляют в особой тюрьме для смертников, которая и называется 'Последние Покои'. Осужденного забирает не палач, а замещение. Конечно, если осужденный переживет все замещения, к которым его приговорили, то его отпускают. Вот только случается это крайне редко.
Зал, в котором судили Торвальда Сырюка, был почти пуст. Кроме меня, двух стражей охраны, самого Торвальда, его племянника, судьи, судебного секретаря и какой-то молоденькой журналистки в зале никого не было. Даже адвоката — Сырюк от него отказался. Судья Юлий Тетчер хмуро осмотрел зал, треснул деревянным молоточком по столу и открыл судебное заседание. Вкратце сообщив собравшимся, чего ради мы тут все собрались, он передал слово представителю обвинения, то есть мне. Я встала и с выражением зачитала обвинительное заключение, подготовленное Квентином.
— Признаете вы себя виновным в предумышленном убийстве с применением сверхъестественных способностей? — поинтересовался судья у Сырюка.
— Да, признаю, — ответил тот.
— Вам есть, что заявить суду? — спросил судья.
— Только то, что я хотел бы принести извинения, за доставленные мною неудобства, — сказал Сырюк. — А так же попросить еще раз прощения у моего племянника, которого я так подвел. Все, собственно.
— Вы раскаиваетесь? — спросил судья.
— В том, что убил Александра Свита? Нет, извините. Я бы его еще раз его убил бы. Это был плохой человек. В том, каким способом я это сделал — раскаиваюсь.
— Занесите в протокол, — сказал судья секретарю. — У кого-нибудь есть, что сказать по этому делу?
— У меня, если позволите, — пискнул Лоурент.
Судья позволил. Говорил Лоурент долго, дольше меня. В своей речи он расписал, какой его дядя хороший человек, как не просто ему пришлось в жизни и как он лично жалеет, что дяде так не повезло. После чего попросил суд отнестись к Торвальду со всем снисхождением, какое только возможно. Судья выслушал Лоурента довольно равнодушно, после чего дал задание занести ходатайство в протокол.
— Кто-нибудь еще что-то собирается сказать по этому делу? — спросил судья.
— Если позволите, ваша честь, то я тоже ходатайствую о максимально мягком наказании, — сказала я неожиданно сама для себя.
Вот тут судья удивился.
— В зале нет адвоката, вы решили исполнить его роль, капрал? — спросил он. — Не припомню случая, чтобы государственный обвинитель просил о смягчении наказания, да еще и человеку, который не раскаялся в содеянном. Это как бы и не принято даже.
— Ваша честь, убийство остается убийством и должно быть наказано, — ответила я. — Я — страж, а это значит, что я должна защищать общество от преступников, от того зла, что они могут причинить обществу. В подсудимом зла не больше, чем в любом другом человеке. Он убил и должен быть за это наказан, но, если замещение лишит его жизни, это не будет для него правильным наказанием. А вот если он останется жив, он сам себя накажет, как никто, потому что хоть он и не считает, что поступил неправильно, зато прекрасно знает, что поступил плохо. Это все, что я хотела сказать, ваша честь.
