туго натянули крыши, и вскоре у зарослей тростника вырос лагерь.
Загоны для скота соорудили в тростнике. Вырубив необходимый
участок в зарослях, пастухи пригнули к его середине не срубленные
стволы, росшие по краям площадки, и связали их вершины,
образовав прочный потолок.
С насиженных за зиму мест поднялось все племя степняков, и
наступила пора хлопот и треволнений ишехху, ибо затлели
старинные межродовые размолвки и ссоры из-за колодцев и
пастбищ. Неугомонный Убартуту, в сопровождении шести воинов, целыми днями метался по степи на осле, улаживая конфликты и
умиротворяя раздоры. Однажды в полнолуние, когда ишехху
отдыхал в тени своего шатра, Гаур, искупавшись в реке, спросил
прадеда, где стоят ладьи их племени.
— Ладьи? — грустно переспросил старик. — С тех пор как пропал
Эанатум, твой дед,— мой младший брат, отец Эанатума, откочевал
куда-то вверх по реке, и с тех пор мы о нем ничего не слыхали. У
Эанатума, первородного сына моего брата, было несколько ладей, он обменял их на скот у людей высохшей глины, ибо сами мы не
умеем делать большие тростниковые лодки. Мы, дитя мое, —
степняки, и после гибели Эанатума никто из нашего племени
больше не плавал на кораблях.
— Скажи, о корень нашего рода, — Гаур присел на корточки около
циновки Убартуту, — разве дед мой кочевал не вместе с тобой?
— О, это — давняя история, дитя мое! — старик поудобнее вытянул
ноги, собираясь обстоятельно обо всем рассказать. — Давным-давно, когда мы с братом были еще молоды, наш отец, ишехху
Илугум, часто ходил на охоту в заросли тростника, а надобно тебе
сказать, что он был великим охотником и могучим мужем, ибо
Шамаш наделил его силой. Гулласин похож на него. И вот однажды,
когда отец охотился на свинью зарослей, дорогу ему преградил
огромный лев. Царь зверей схватил свинью и начал ее терзать,
приговаривая: "Хотя твое мясо еще не наполнило мне пасть, твой
визг уже просверлил мне уши!" Увидев, что отец не уходит, лев
положил свинью и прыгнул на охотника. Отец всадил свое длинное
копье в зверя, но под тяжестью его большого тела упал, и
издыхающий зверь убил отца нашего, да будет земля ему пухом.
Шесть дней, семь ночей плакали мы над ним, не предавая его
могиле, пока в его нос не проникли черви. Плакальщицы, словно
кудель, власы свои раздирали, словно скверну, срывали одежду. И
положили мы отца на великое, почетное ложе в месте покоя,
поселив его в доме мрака. — Патриарх повздыхал и продолжил. —
А когда отца не стало, мы с братом разделились, и он откочевал к
морю, где подолгу жил на одном месте между устьями двух рек.
Брат мой водил дружбу с лугалем, и тогда степняки из рода ворона
многое переняли от горожан, да и женщин высохшей глины они
брали в жены, — старый степняк осуждающе покачал головой.
— Расскажи, о премудрый, каким был мой дед, кормчий Эанатум?
— попросил юноша, просительно заглянув в глаза Убартуту. — О,
твой дед был прекрасен, мой мальчик, — с пафосом произнес
патриарх. — У него было лицо ворона, а тело — птицы пещер! Таким
его создали Великие боги. Не зря его полюбила моя старшая дочь!-
Старик задумался, вспоминая былые годы. — Первыми у Лидду
родились близнецы, а это — дурное предзнаменование, и вскоре их унесла в подземный мир львиноголовая Ламашту, та, которая
кормит грудью свинью и собаку. Шемму у них появилась только
через три года. Сколько бы еще могучих сыновей Лидду могла
родить Эанатуму, если бы тогда они не поплыли на эту свадьбу! И
добро бы за степняка! Нет, его сестра вышла замуж за какого-то
лугаля из далекого приморского города!
Вечером в лагере ишехху появился запыхавшийся от быстрой
ходьбы Мамагал и сообщил главе племени о первом столкновении
степняков с шумерами. Обошлось без крови, но шумеры, которых
оказалось больше, заставили степняков из рода сынов тура
отогнать скот с пастбища, издавна считавшегося их вотчиной.
Степняки ушли, но Мамагал поклялся, что они вернутся и отомстят.
— Теперь войны не избежать, — огорченно подумал Убартуту, —
ни одна из сторон добровольно не откажется от пастбища, ибо
корм для скота — это жизнь для человека. Когда он припомнил,
что шумеры перебили всех воинов поселения людей высохшей
глины, у него на душе сделалось еще тяжелее, ибо ишехху
предвидел великое кровопролитие, конца которому не будет.
Неожиданно старый степняк услышал карканье и, подняв голову,
увидел, что ворон, пролетая над его шатром, выронил перо.
Убартуту испугался, ибо более мрачного предзнаменования нельзя
было и представить детям ворона. И он понял, что всеведущий
Шамаш остерегает его, вождя племени, от войны с пришлым
народом. — Пока наши народы не разделяет кровь, необходимо
вступить в переговоры с шумерами, — думал ишехху, пощипывая
бороду, — и, возможно, нам удастся поделить степь и колодцы
миром. Уступив часть, мы сохраним большее. — Убартуту в
задумчивости принялся оглаживать свою длинную бороду. — Как
уговорить соплеменников отдать свое без боя? Никто из степняков
не захочет признать себя слабее противника.
Убартуту, не находя выхода из сложившейся ситуации,
вознамерился сам познакомиться поближе с опасными соседями,
замыслив завтра же посетить захваченный ими город. Дабы
Гулласин и Гаур, нужный ишехху как переводчик и свой среди
шумеров, не ушли с утра в степь, Убартуту предупредил их, что
они ему понадобятся на весь день.
На рассвете, надев праздничный плащ и пышный головной убор,
ишехху повелел своим детям отобрать шесть лучших коз и шесть
лучших овец в подарок шумерам и объяснил Гауру и Гулласину,
какая миссия им предстоит. И тут Гаур, сделавшийся пастухом и
охотником, очнулся и вышел из забытья привольной степной жизни
среди кровных братьев. Пелена, заслонявшая его прошлое бытие,
мгновенно спала, у него защемило сердце и юноше стало стыдно
за безмятежное счастье этих нескольких месяцев, ибо его место — среди шумеров.
Тем временем эн Аннипад и энси Урбагар, окропив кровью козы
столбы новых ворот в городской стене, обсуждали, ставить ли над
воротами одну сторожевую башню с бойницами или две. Их
внимание привлек вбежавший в ворота лучник из охраны
общественного стада. Воин поклонился владыке и стал поодаль,
отдуваясь и вытирая пот с лица. Энси тут же подошел к нему и
расспросил о происшествии. Затем воин повторил свой рассказ о
стычке эну, ибо до сих пор шумеры ничего не знали о других
племенах, населяющих эту землю. Воин описал внешность
иноплеменников, их оружие и злость, с которой пастухи оставили
пастбище, на которое шумеры уже несколько недель выгоняли свой
скот.
— Хотя они крупнее и сильнее, чем люди, развеянные нашим
оружием, — повернулся к эну Урбагар, — тем не менее, владыка, по-
видимому, воевать придется и с ними.
— Все в руках Всевышнего, — ответил эн. — Кажется, и у них нет
луков. — Подняв взгляд к небесам, главный жрец Энки предложил:
— давай, друг мой, попросим Владыку судеб послать нам вещее
прорицание, которое прольет свет истины в души наши. — И эн
вознес молитву владыке Энки с мольбой о ниспослании
божественного откровения. Сняв колчан с лучника, Аннипад
трижды гадал на стрелах, и трижды выпадала ему стрела
"запрещающая", а не "повелевающая" или "выжидающая".
— Ты видишь, Урбагар, — эн воздел руки. — Знающий
будущее, да святится имя его и да не оставит он нас своими
милостями, не велит воевать. Бог наложил строгий запрет на
убийство пастухов.
— Делать нечего, о, господин, — пожал плечами энси. — Воистину
сказано, если не можешь отрубить руку врага, пожми ее! Будем
искать союза с пастухами.
— Смотрите, смотрите, кто идет! — раздались крики со стены. —
Гаур, это ты их ведешь, или они тебя? Смотрите, как он оброс,
волосы — как у женщины! Гаур, где ты нашел еще одного рыжего?
Аннипад и Урбагар переглянулись и выскочили за ворота, не
веря своим ушам. Юноша заранее снял накидку степняка, чтобы
его, волосатого, невесть как одетого, с длинным не шумерским
копьем, смогли узнать издалека.
Убартуту, которому Гаур растолковал назначение обо-
ронительной стены, пришел к выводу, что шумеры, всегда готовые
отразить нападение, не только воинственны, но осторожны и
предусмотрительны. Рассматривая Аннипада и Урбагара,
стоявших у ворот, Гулласин, который на случай боя заранее завязал
свои волосы узлом на затылке, чтобы не мешали, удивился тому,
что на свете есть еще люди, столь же мощные, как и он, самый
могучий среди степняков. Гаур коротко рассказал своим спутникам,
кто они такие, сколь сильны и какие героические деяния совершили.
— Воистину, — пробормотал Убартуту, — хвали всем сердцем
врага своего за красивые дела, и будешь прав!
— О мудрейший! О глава рода моего! О ишехху нашего племени!
— умоляюще обратился Гулласин к Убартуту. — Нам придется
просить шумеров не занимать наших пастбищ, ибо заставить их
уйти мы не сможем. Дабы стыд не выел мне, воину, глаза, постарайся
не уподобиться лисе, которая, наступив туру на копыто, в страхе
спрашивает: тебе не очень больно?
Убартуту, сверкнув глазами, кивнул головой.
— Попробую, но кто хочет меда, дитя мое, должен терпеть укусы
пчел!
— Мир вам, братья, — со смущенной улыбкой приветствовал Гаур
шумеров, возводящих стену. — Да благословят боги труд ваш! —
Юноша поцеловал руку эна и поклонился энси Урбагару.
— Откуда ты, брат мой, — Аннипад обнял его за плечи. — Да ты
уже совсем мужчина! Где ты пропадал столько времени? Пэаби
вся извелась в мыслях о тебе! Слава богам, что ты вернулся живым и невредимым.
— Зачем ты их привел, Гаур? — спросил энси, без стеснения рассматривая степняков. — И кто они такие?
Улыбка сошла с лица юноши, ибо он осознавал меру
ответственности, возложенную судьбой на него, как на переводчика,
за исход переговоров. Больше всего на свете юноше хотелось,
чтобы два родных ему народа подружились и жили в мире.
— Этот патриарх — вождь племени степняков, с которыми у нас
вчера возник конфликт из-за пастбища, — Гаур с поклоном кивнул в
сторону ишехху. — Он хотел бы познакомиться с тобой, о владыка,
— Гаур почтительно поклонился эну, — и обсудить возможность по-
хорошему, миром, разрешить возникшее недоразумение.
— Ну что же, очень кстати, — сказал эн, усмотрев в появлении
ишехху провидение божье. — А ты разве знаешь их язык? Скажи,
Гаур, ты у них в рабстве? — обеспокоился Аннипад.
— Нет, о муж сестры моей. Степняки — родное племя моей
матери, а ишехху Убартуту — мой прадед, и он, в знак дружбы,
дарит тебе, о владыка, лучших овец и коз стада своего.
И подивился Аннипад тому, сколь неисповедимы пути Господни,
и уразумел он, почему Всевышний не позволил ему и помышлять
о битве со степняками и наложил строгий запрет на убийство
пастухов: кровь их племени течет в жилах Утены, первенца его.
Эн Аннипад радушно пригласил гостей в свой дом, и шумеры,
обступившие их, посторонились и пропустили степняков в Эредуг.
Убартуту и прежде бывал в городе и по тому, куда их вели,
сразу же догадался, что вождь победителей живет в самом
большом доме города, бывшем доме лугаля, выстроенном вблизи
храма. Во дворе дома эна хлопотала его жена, и несколько молодых
рабынь послушно исполняли повеления хозяйки. В дальнем углу
двора, в тени финиковых пальм, почтенного вида жрец обучал Утену
письму, и мальчик прилежно что-то повторял за ним по слогам,
держа перед собой глиняную табличку. Заслышав голос мужа,
Пэаби поспешно пошла ему навстречу, но, узнав Гаура среди гостей,
остановилась и молча, с сомнением, уставилась на брата, ибо
выглядел он совершенно необычно и походил на двух других
незнакомцев.
— Гаур, ты ли это? — изумленно спросила она, — ты жив?
— Да, сестричка моя, вот я и вернулся! — Юноша подошел к
сестре, и она со слезами радости расцеловала его. — А знаешь, кто
эти люди? — указал он на степняков. — Это — дед нашей матери,
ишехху Убартуту, а это — наш брат Гулласин, он такой же рыжий,
как и я. Оказывается, в нашем роду все мужчины рыжие.
Убартуту с доброй, отеческой улыбкой подошел к Пэаби, в жилах
которой явно текла кровь старой Шамашхат, осторожно коснулся
пальцами сердоликовых бус, украшавших когда-то и его красавицу-
жену, и поцеловал правнучку в голубую звездочку на правой щеке.
— Утена, дитя мое, иди быстрее сюда, — позвала Пэаби сына. —
Познакомься, сыночек, с дедом нашей бабушки Шеми. — Убартуту
подхватил на руки своего золотоголового отпрыска, похожего лицом
на эна, и подумал, что этот мальчик, будущий вождь шумеров,
станет достойным залогом многовековой дружбы их народов.
Эн попросил своего брата, жреца бога Энки, к началу
совместного пиршества установить в саду, вблизи небольшого
тростникового хранилища, серебряный алтарь и приготовить
чистого, рыжего жертвенного козленка. Эн, протянув руку к ишехху,
которую тот принял, торжественно произнес:
— О патриарх степи! О волею судьбы родич детей моих!
Провидению угодно, чтобы народы наши жили в мире и согласии,
да будет достойным началом нашего содружества совместная
жертва, совместная молитва и совместная трапеза. — И вожди,
вместе заклав ягненка на алтаре, вознесли молитву Энки и
Шамашу, дабы боги обильно пролили благодать милостей своих
на союз этот.
Гости и хозяева, расположившись в тени сада, уселись на
вязанках тростника вокруг циновки, уставленной всевозможной
снедью. Ишехху Убартуту, как почетный гость, сидел на высоком
сидении. Гаур, заняв место между вождями племен, бегло
переводил их беседу. Аннипад и Урбагар расспрашивали гостей о
пастбищах, о колодцах, о кочевьях, о жизни в степи, и те с
удовольствием обо всем подробно рассказывали. Аннипад, хозяин
дома, извинился, что у них пока нет пива — любимого напитка
шумеров, и предложил утолить жажду чистой, прохладной колодезной водой. Удивленный Убартуту спросил хозяина дома:
— Ваше вино понемногу вытекает из плохо завязанных мехов, —
старик кивнул в сторону хранилища. Терпкий запах благодатной
влаги доносился даже сюда. — Почему вы не выпьете его, пока
оно все не вытекло?
— Что такое вино? — спросил Аннипад. — У нас никогда не делали
такого напитка.
— А ну-ка, Гаур, — хитро улыбнулся старый степняк, — принеси из
этого хранилища парочку мехов пополнее!
Получив у эна разрешение выйти из-за стола, юноша скрылся
