— Это не я, — сказала Рандалин убежденно, посмотрев в зеркало, которое горделиво поднесла ей Мэй.
— Жаль только, что ты решила влюбиться в этого урода, — Мэй поджала губы, — лучше бы ты выбрала Джулиана. Вы так хорошо смотритесь вместе. Он такой красавчик.
— Может, мне лучше выбрать Мануэля? — фыркнула Рандалин, то отстраняя, то приближая зеркало, — он еще красивее.
— Ты ничего не понимаешь в мужчинах, — вмешалась Тарья. — Гвендор вовсе не урод. Он, конечно, покалеченный, но в нем что-то такое есть. Я бы, короче, не отказалась.
— Он теперь Великий Магистр, — возразила Мэй. — Им вообще не положено обращать много внимания на женщин.
— Будто Великие Магистры не люди.
— Нет, — убежденно возразила Мэй, — все, кто из ордена — не совсем люди.
— Я тоже из Ордена, — Рандалин опустила зеркало. — Получается, что я тоже не человек?
— Ну в общем, — протянула Мэй, внимательно оглдяывая ее с ног до головы, — не знаю... Не уверена. Но по крайней мере, сейчас ты наконец-то стала вполне похожа на человека.
Я мало что понимаю в театральном искусстве. Оно кажется мне слишком нарочитым. Герои на сцене всегда говорят и двигаются так, как не бывает в обычной жизни. Наверно, пьеса Люка была хорошей, по крайней мере, на публику она производила впечатление. Женщины в первых рядах открыто рыдали, вытирая лица кружевными платками. Но вместе с тем я отчетливо понимал, что главное представление, на которое все пришли посмотреть, разыгрывается не на сцене, а в правой парадной ложе, принадлежащей ордену Чаши. Даже Мануэль, чья ложа располагалась рядом, несколько раз заинтересованно взглянул в нашу сторону, хотя в основном не сводил огромных накрашенных глаз со сцены, где заламывал руки его Люк, рассказывая о своей великой и запретной любви. В конце первого акта герцог приподнялся и бросил на сцену огромную лиловую розу — знак вечной верности. Но даже на это публика отреагировала как-то вяло, ограничившись редким свистом и равнодушным шиканьем. То и дело сидящие внизу оборачивались и подолгу смотрели на нашу ложу, отвлекаясь от происходящего на сцене, и потом им приходилось толкать соседей в бок и требовать рассказов о том, что успело произойти.
Я от подобного внимания был весь как на иголках и терзался завистью, глядя на невозмутимые лица Гвендора и Рандалин. Вернее, они просто не замечали обращенных на них взглядов — они были слишком заняты друг другом. Гвендор по валленскому обычаю сидел в ложе чуть сзади Рандалин, так что ему прекрасно были видны ее открытая шея, плечи и вырез платья. Она то и дело оборачивалась и смотрела ему в лицо таким сияющим взглядом, что мне становилось еще более не по себе.
Из высоты ложи я не мог как следует расслышать доносившийся снизу шепот, но легко мог представить, о чем переговаривается публика.
"Говорят, что он заклятьями заставил ее влюбиться в себя без памяти, и теперь магистры ищут новое заклятие, чтобы ее расколдовать".
"Она сказала, что хочет распустить свой орден, и все отдать крестоносцам".
"А что герцог?"
"Будто ты не знаешь нашего герцога?"
"Да вы ничего не понимаете. Он из Эмайны привез немеряно золота, и все обещал ей отдать".
"Теперь они своих крестов понаставят по всей Валлене".
"А она красивая такая. Я бы тоже попробовал ее заклятием приворожить".
— Вы очень изменились, Рандалин, — тихо сказал Гвендор, но он побоялся наклоняться слишком близко, и поэтому я все расслышал.
Она снова быстро обернулась.
— В хорошую или плохую сторону?
— Вы всегда меняетесь только к лучшему.
— Почему вы говорите так печально?
— Сейчас особенно ясно видно — вы слишком прекрасны. И чересчур хороши для меня, Рандалин.
— Для Великого Магистра Ордена Креста? Для героя Рудниковой войны? Для создателя орденского золота и победителя круаханской эскадры?
— Разве вы не видите моего лица? И этого, — он кивнул на искалеченную руку, которую уже не скрываясь, положил на борт ложи.
— Это все принадлежит вам, — она чуть пожала своими великолепными плечами. — Значит, оно по-своему прекрасно.
— Это вам кажется сейчас. А когда вы посмотрите повнимательнее...
— У меня была прекрасная возможность посмотреть повнимательнее, — перебила Рандалин. — Когда вы лежали без сознания в моем доме.
Гвендор опустил голову.
— Вы напрасно считаете меня неблагодарным глупцом, Рэнди. Я... невозможно передать, насколько я вам благодарен.
— Благодарен?
— До конца жизни, — серьезно сказал Гвендор, — я буду помнить, как прикасался к вам. И в эмайнской камере. И сегодня утром в вашем доме.
Рандалин слегка сощурилась — как всегда, когда она бросалась в бой, не задумываясь.
— Благодарность — это единственное чувство, которое вы ко мне испытываете?
— Нет... Я... Зачем вы заставляете отвечать прямо, Рандалин? Если вы и так прекрасно знаете ответ? Я люблю вас.
— Пойдемте отсюда, — неожиданно сказала Рандалин. — Я очень нежно отношусь к Люку, но сейчас мне как-то не до него. Пойдемте куда-нибудь, где поменьше народу.
Но найти в Валлене место, где поменьше народу, в тот вечер было совершенно невозможно. Вернее, для этого надо было перестать носить имена Гвендор и Рандалин — толпы гуляющих тащились за ними следом по знаменитой набережной, делая вид, что просто дышат свежим воздухом перед сном. Наконец, махнув рукой, они устроились за столиком в очередном трактире, прямо под открытым небом.
Мы втроем — Бэрд, Жерар и я — выполняя роль мрачных телохранителей, расположились в нескольких шагах на огромном якоре, не сводя с них глаз. Они сидели вполоборота к нам — профиль Гвендора на фоне моря казался вырезанным на монете, и даже шрамы не так портили его щеку. Я с удивлением заметил, что у Рандалин, оказывается, чуть вздернутый носик и ямочка на подбородке. Она слушала, что ей говорит Гвендор, чуть приоткрыв губы, и снова я задумался, сколько же ей на самом деле лет — сейчас она выглядела молодой девушкой, влюбившейся впервые. Потом я заметил, что они давно держатся за руки, и издал тоскливый вздох.
— Что, Торстейн? Приходится забывать о своей преступной страсти? — Жерар забрался выше всех нас на якорь и болтал ногами.
— Я не об этом, — сказал я искренне. — Каждая минута, которую они проводят вместе, добавляет неприятностей и ей, и нам.
— Он прав, — угрюмо сказал Бэрд.
— О мои драгоценные друзья! Я всегда был невысокого мнения о возможностях вашего интеллекта. И своего мнения не изменю, потому что на этот раз вы угадали совершенно случайно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что неприятности уже к нам приближаются. В образе двух решительно настроенных молодых людей.
Мы проследили за взглядом Жерара и увидели Джулиана и Санцио, которые быстро двигались по набережной, чуть ли не расталкивая толпу. Их зеленые плащи были характерно приподняты с левой стороны, а лица решительны и нахмурены. Не сговариваясь, мы спрыгнули с якоря, причем Жерар разорвал рукав камзола и долго ругался уже на бегу. Мы подоспели почти одновременно и встали у столика Гвендора и Рандалин с разных сторон, красноречиво положив руки на рукояти шпаг.
С Гвендором явно что-то происходило — он улыбнулся такой же почти радостной улыбкой, которую я видел разве что на суде в Эмайне, и сделал приветственный жест, принятый в Валлене.
— Добрый день, господа, — сказал он спокойно. — Не желаете ли к нам присоединиться?
Санцио так скрутило при слове "к нам", что он вряд ли мог начать переговоры, предоставив это право Джулиану.
— Нет, — сказал тот сквозь зубы. — Мы хотели предложить вам другое развлечение, милорд Гвендор. Более достойное мужчины вашего ранга.
— Джулиан, я тебя прокляну, — вмешалась Рандалин, быстро понявшая, к чему он клонит.
Джулиан посмотрел на нее с бесконечной тоской — она очень странно смотрелась на замкнутом загорелом лице широкоплечего атлета с волосами до плеч.
— Это ваше право, Рандалин, — сказал он. — Но я этого не боюсь. Мне все равно уже ничего не жаль в этой жизни.
— И меня? — спросила она, решив, видимо, зайти с другой стороны.
Лицо Джулиана странно сморщилось.
— Вы нас предали. Вам, впрочем, нас никогда было не жаль. Но по крайней мере вы были с нами, и мы были счастливы вам служить. А что теперь? Почему мы должны вас жалеть?
— Послушай ты, выскочка из Круахана, эмайнский самозванец, не знаю, из какой дыры ты вылез, но сейчас я тебя загоню обратно! — вступил Санцио, отдышавшийся от первого приступа гнева. — Я вызываю тебя! И если тебе случайно повезет меня убить, Джулиан будет следующим. За ним — другой воин, и так дальше, пока мы наконец тебя не уничтожим.
Гвендор улыбнулся ему даже не снисходительно — скорее понимающе.
— Если я правильно понимаю тонкости валленского языка, обращение на "ты" означает особые доверительные отношения между близкими родственниками или друзьями? Так вот, на правах близкого человека даю тебе совет — выпей успокоительного отвара на ночь и ложись спать.
Санцио рванулся вперед, но Бэрд схватил его за руку. Некоторое время они боролись, стиснув зубы и прерывисто дыша. Я был искренне удивлен, потому что прекрасно знал, что Бэрд мог разбить рукой деревянное полено, а в нежном красавчике Санцио не предполагал подобного Или это оскорбленная любовь и тоска придавали ему силы?
— Ты будешь драться, или мне ударить тебя? — Джулиан тоже сделал шаг вперед.
— Радость моя, я ведь к тебе прикасаться не буду, — вмешался Жерар, вертя в пальцах маленький кинжальчик. — Я не герцог Мануэль, мне лапать мужиков ни к чему. Я вот просто еще не решил — какой глаз тебе проткнуть — левый или правый.
Рандалин растерянно переводила глаза с одного на другого. Надев платье, она потеряла значительную часть своей уверенности, которая раньше позволяла держать в беспрекословном подчинении всех этих младших воинов, своенравных, как стая молодых псов.
— Я проживу и с одним глазом, — мрачно усмехнулся Джулиан. — А вот сколько после этого проживешь ты — неизвестно. Обернись.
Я уже прекрасно видел, что трактир заполнен людьми в фиолетовых костюмах и зеленых плащах, вместо обычных праздношатающихся валленцев, которые сочли за лучшее убраться на безопасное расстояние.
— Ха! — смутить Жерара подобными вещами, как превосходящий в численности противник, было крайне трудно. — Так наши корабли тоже недалеко.
— Достаточно, — Гвендор медленно поднялся. — Если для того, чтобы остановить бессмысленную резню, нужно, чтобы я проткнул шпагой кого-то из вас двоих, я это сделаю. Хотя это еще более бессмысленно.
Рандалин тоже поднималась, хотя ей это было еще более неудобно из-за пышных юбок, в которых она по неопытности несколько путалась. Я видел по ее сосредоточенному лицу, что она собирает силы, и внутренне приготовился к такому же удару, как в Эмайне, когда толпу орденских воинов бросило ветром на колени.
Но этого не понадобилось.
— А ну прекратите, — сказал негромкий голос. Вернее, каждому показалось, что он прозвучал именно в его голове. Шпага Джулиана, которую тот с радостным оскалом потащил из ножен, внезапно с тихим свистом ушла обратно, а кинжал сам вырвался из пальцев Жерара и упал в пыль.
В конце портовой улицы к нам медленно, опираясь на большой белый посох, брела чуть сгорбленная худая фигура. Старик укоризненно смотрел на нас единственным темным глазом. Но казалось, что во втором, навеки прищуренном, застыло такое же презрительное выражение.
— Ах ты, старый ..., — от души произнес Жерар. — И ..., — добавил он чуть позже.
Подошедший Скильвинг обратил свой горящий глаз прямо на него.
— Только тот нелепый факт, что Рандалин почему-то называет тебя своим другом, спасает тебя от незавидной участи. Но больше ты до вечера не произнесешь ни слова.
— Вот спасибо! — громко и радостно сказал Бэрд.
— Уйдите все, — Скильвинг махнул рукой в нашу сторону. — И ты иди, Рандалин. Олли ждет тебя в магистрате.
— Я никуда не пойду! — возмутилась Рандалин.
— Нам надо поговорить. Одним, — повторил Скильвинг.
— Идите, Рандалин, — попросил Гвендор.
Некоторое время она переводила взгляд с одного отряда на другой. Джулиан, вцепившись в рукоять шпаги, словно боясь, что она насовсем вырвется, другой рукой держал за плечо красного и взъерошенного Санцио. У стоявших за ними воинов были обиженные лица.
Мы с Бэрдом придерживали Жерара, дико вращавшего глазами, все еще не верившего, что его главное оружие ему не подчиняется.
Наконец Рандалин повернулась и пошла одна прочь от всех нас, так и не подойдя ни к кому, в другую сторону портовой улицы. Длинный подол великолепного платья волочился по пыли, но она шла, не подбирая его, чуть сгорбившись.
Неожиданно я понял, что какова бы ни была пропасть между Крестом и Чашей — что-то нас все-таки объединяло. Мы все, не отрываясь, смотрели в затылок уходящей Рандалин.
— Приветствую вас, Великий Магистр. Пусть Чаша не иссякает до скончания веков.
Гвендор произнес это традиционное приветствие на безупречном орденском языке. "Правильном" варианте, принадлежащем чашникам.
— Хм... — Скильвинг неопределенно махнул рукой в его сторону. — Ты что, хочешь, чтобы я в ответ сказал: "да сияет вовеки Крест над Эмайной, славной своими землями?"
— Вряд ли я вправе требовать этого от вас, милорд Хэрд. Во-первых, я ваш гость, а во-вторых, Эмайны больше нет.
Скильвинг сел, и тогда Гвендор тоже опустился напротив него, за тот самый столик, за которым они только что сидели с Рандалин.
— Ты изменился, — сказал наконец одноглазый колдун. — Великий Магистр, кто бы мог подумать.
— Изменился по сравнению с чем?
— Свои легенды ты оставь для Рандалин. Бедная девочка, никогда бы не мог подумать, что она такая доверчивая. Или она просто верит в то, во что сама хочет верить?
Гвендор опустил взгляд.
— Я сам уже не рад, что затеял все это. Но тогда я думал, что мы скоро расстанемся. И что я приложу все усилия, чтобы она больше меня не увидела.
— И кого ты думал обмануть? Свою судьбу? Все-таки ты не очень умный человек, Бенджамен де Ланграль. Как начал играть в какие-то свои игры, еще при покойном Джориане, так и не можешь остановиться. Мистификатор, тоже мне.
— Вы именно это и хотели мне сказать наедине?
— Странно, — продолжал Скильвинг, не обращая особого внимания на его слова. — Я никогда не думал, что ты станешь одним из нас. Я видел в тебе зачатки силы, но совсем немного. В ней их было гораздо больше. Откуда же все взялось? Правда, говорят, сила пробуждается в моменты сильных переживаний. Или мучений.
— Значит, мне есть за что благодарить Рудрайг.
— Благодарить? Ты не считаешь силу проклятием?
— Пока нет, — честно сказал Гвендор. — Я никогда не употреблял ее во зло.
Скильвинг внезапно закрылся рукой, но было видно, как страшно исказилось его лицо.
— Ты жесток, Великий Магистр.
— Простите. Я... не хотел. Я вижу, что вы это сделали всего один раз, и то не ради себя.
Скильвинг медленно отнял от лица скрюченные пальцы.
