— Это твой опыт? — уточнил Курт; рассказчик смолк на мгновение, бросив на него короткий взгляд, и, не ответив, продолжил:
— Но витэ не дается своему носителю так просто, разве что единицы имеют дар распоряжаться им столь непринужденно. Для ratio, привыкшего черпать материал для размышлений из обычного телесного восприятия, нужны подсказки, промежуточные формы, чтобы протянуть с помощью намёка, похожести, подобия, игры связь между желанием и становлением этого желания в нечто вещественное. Отсюда и палочки, веревочки, узелки, бессмысленные абракадабры, камешки с дыркой посередине и без, восковые фигурки, все то, чем балуются бабки с бородавкой на носу, но также и то, без чего не обходятся адепты, не удовлетворенные тем, что имеют, и намеревающиеся не только производить разнообразные движения и сотрясения, но также и знать, каким образом они производят все это, каким образом устроен сам мир, благодаря каковому его устроению они могут быть теми, кто они есть. И да, витэ окружает носителя. Она окружает его всегда, она заметна для тех, кто сам таков как он, а иногда — и простым людям, которые не поймут, что именно они заметили, но — испытают что-то странное. Страх, воодушевление, необыкновенную чёткость восприятия или же наоборот — помрачение красок... Но особенно заметна витэ в своём движении, ибо когда желание адепта созвучно самому присущему витэ стремлению быть подвижной, изменять и изменяться, до тех, кто способен что-либо ощутить, доносится эхо, порыв ветра, отблеск, прикосновение, что угодно. И да, танец торжествующей, освобожденной для её предназначения витэ можно скрыть. И не только потому, что адепт опасается, как бы не оказаться обнаруженным. 'О, сколь многого достигнет тот аколит, что научится танцевать не только ногами, но и головой!', — я не помню имени того, кто это сказал, к тому же — пергамент, на котором было записано это изречение, просто разваливался от прикосновений, и я полагаю, что давно мертв не только тот, кто записал слова, но и тот, кто их когда-то произнес. Но произнес верно. Вот — есть ручей. Полноводный ручей. Он изливается в долину вокруг, и любой зверь придет на запах воды. Ручей можно запереть, его можно окружить плотиной, но вода будет выплескиваться из запруды, если не отвести ее в нарочитое русло. Витэ имеет начала — мужское и женское, сера означает потенцию к соединению, мощь воздействия, непоколебимость, ртуть означает подвижность, гибкость, множественность проявлений. В вечном соединении эти начала и образуют возможные вариации, которые можно наблюдать в деяниях адептов, могучих и немощных, разумных и глупых, довольствующихся малым и стремящихся к великому. Но вот ведь незадача — возгоняя сии начала по срединному столпу, соединяющему сосуды, совокупность которых и есть в некотором роде сам носитель витэ, operator и творит воздействия. То нарочитое русло, по которому отводится избыток — и есть деяние, а сера и ртуть, вместо того, чтобы недвижно осесть и затаиться в нижнем из сосудов — изливаются в своем сиянии и блеске. Вот поистине неразрешимая загадка! Как скрыть то, что по природе стремится к раскрытию? Как возгонять движение, но заставлять оседать его видимость? Sublimatio соли, третьего начала, связующего серу и ртуть, эту res bina — о соли можно догадаться, если понять, что невозможна двойственность без чего-то третьего. Сублимация, недостижимая без развитого разума, способного различать субстанции и акциденции, способного к анализу, расчленению витэ. Сама субстанция движения восходит к сосуду, вмещающему разум, под его непрестанным надзором, поглощается им и трансформируется в чистые идеи, но уже не умозрительные идеи, а наделенные самым что ни на есть реальным бытием. Сера же и ртуть недвижно оседают, во сне своем лишенные вечного слияния и — незаметные. Ноги замирают, но — в танец вступает голова, и она выделывает такие коленца, скажу я тебе... Но не всякий разум с этим справится. Одной воли недостаточно. Были те, кто при всей своей невиданной воле заканчивали на этом пути тем, что их просто разрывало на части. Их буквально — анализировало! — Ульмер коротко хохотнул, тут же осекшись. — Или же сгорали изнутри, опять же — буквально. Или умирали от неизвестных эскулапам болезней, да так, что эскулапам, повидавшим на своем веку шествие Чумы — снились потом кошмары. А еще — сходили с ума. Великое Делание, да. И дар тому, кто отточил свой разум должным образом — бесконечно велик. Не просто умение скрывать свою силу от любопытных. Истинное могущество. Могущество, которое ты и тебе подобные считают достойным только вашего Бога — делать сущее несущим, или же — несущее сущим. Просто так. Минуя рутину причин и следствий, воплощений и трансформаций. То же, что называют Хаосом... Чистое движение. Или — движения. Освобожденные не только для предназначения, но и от самого предназначения. Бесконечный океан идей, не связанных примитивным желанием, на которое направлена воля обладателя плоти, застрявшего в круговороте серы и ртути... Ну, вот, я рассказал. Много ли ты понял?
— Да, — сдержанно кивнул Курт. — Все вполне доходчиво.
— Было бы неплохо, чтоб я тоже что-нибудь понял, — с плохо скрытой растерянностью и раздражением заметил Райзе.
— У него иные методы работы, — пояснил Курт, не отводя взгляда от самодовольного лица задержанного. — Обыкновенно обладающий неким даром человек изводит силу из себя; ее-то и ощущают другие обладатели такой же силы, singulatim — наши expertus'ы, способные учуять дар даже в зародыше. Но перед нами пример того, что бывает, если любые эманации человек замыкает на себе самом, не выпуская их вовне, концентрирует внутри, а на внешний мир воздействует не прямым влиянием, а усилием разума.
— Типа страшный умник, что ли? — с недоверием переспросил Ван Ален. — Для умника он как-то глупо спалился.
— Сказал человек, ни разу меня не заподозривший, — прокомментировал Ульмер насмешливо. — А кроме того, так и не понявший, о чем идет речь, хотя ему разжевали каждое слово... Сочувствую, Гессе. С кем только не приходится работать...
— Речь не об уме, — никак не ответив на слова бывшего сослужителя, пояснил Курт. — Не о хитрости или умении строить планы, не о предприимчивости или расчетливости; речь о разуме, Ян. Обладатели дара привыкли использовать его силу, ее они и развивают, взращивают, а после — прилагают 'в чистом виде', как есть. Он пошел иным путем: его дар, его сила, можно сказать, проходит возгонку, преобразуясь и видоизменяясь, оставаясь той же силой, но в ином качестве.
— Они все равно ничего не поняли, — доверительно понизив голос, сообщил Ульмер с показным сожалением. — Думаю, ты понимаешь меня, Гессе. Понимаешь, каково жить в окружении существ, даже не всегда осознающих, что они мыслящие создания...
— Обрубленный след души Георга Штаудта, — напомнил Курт сухо. — Это, как я понимаю, тоже твоих рук дело.
— Да, — согласился бывший сослуживец с гордостью, — и это было непросто. Спутать линии вероятностей так, чтобы некое событие, которое совершилось, с иного плана выглядело так, будто его никогда и не было, а человека в некоем городе никогда не существовало... Было сложно, не стану отрицать.
— И ты мог бы сделать так, чтобы этого самого события не было и на самом деле, а не только по видимости?
— Кажется, в детстве тебе не хватило сказок, — хмыкнул Ульмер, — и ты придумываешь их сейчас... Ты, видно, решил, что арестовал великого мага, способного управлять судьбами, как Господь Бог?.. И впрямь — догадливый, но бестолковый... Подумай сам, Гессе: было б это так, знай я и в самом деле будущее и прошлое, а тем более, умей я им управлять по собственному произволению, была бы у меня такая сила — как полагаешь, ваша Конгрегация, ваша Империя, все то, что вы строили, весь этот мир так и существовали бы, как прежде? Стал бы я тратить такие силы на всякие мелочи вроде этого городишки?
— Станешь отрицать, что все несчастные случаи в этом расследовании — твоих рук дело?
— Стану, конечно, — кивнул Ульмер. — Я ничего не делаю. Я просто игрок. Посредник между судьбой и миром. Я могу делать ставки, пока не выпадет то, на что я рассчитываю, но только тогда, когда вероятность этого уже есть, уже заложена, уже возможна. Я не смогу пожелать — и обрушить это здание на наши головы: оно выстроено крепко, и в ближайшие пару сотен лет Официум даже не шелохнется. Но если гроза идет на город — теоретически она может ударить в дерево, мимо которого будет проходить вполне определенный человек, теоретически с древесиной может сотвориться редкая реакция, теоретически несколько щепок могут попасть во вполне определенное место в теле проходящего мимо человека... Это было сложно, скажу я тебе. Откровенно говоря, горжусь собой: работать приходилось до седьмого пота, пока все вероятности не сложились в нужную цепочку. Увы, я несовершенен и связан той самой рутиной причин и следствий.
— Заставить пьяного парня зарезать бывшую любовницу, конечно, было легче, — согласился Курт, благодаря Бога за то, что никто из сослуживцев не вздумал лезть с попытками помочь в допросе. — Что она знала? Что ты не хотел, чтобы я узнал?
— Ничего, — серьезно ответил Ульмер. — К этому я вообще не имею отношения.
— Id est, — с сомнением уточнил он, — ты хочешь сказать, что это убийство просто случайно совпало с началом моего расследования? Что это не ты приложил руку? И я должен в это поверить?
— Я сознался в том, что десять лет дурил преподавателей и expertus'ов академии Святого Макария, в убийстве инквизитора, в сотрудничестве с двумя самыми опасными противниками Конгрегации — и сейчас буду отнекиваться от соучастия в убийстве гулящей девки?.. Случайности бывают, Гессе. Редко, но бывают, прими это как данность; не все можно распланировать и не все предугадать... Ты ничего не потерял, она все равно ничего не знала. Знаешь, если б парень не утопил ее, а раскроил голову — сомневаюсь, что в этом черепе вообще обнаружилось бы хоть что-то, отдаленно напоминающее мозг.
— А обер? — снова никак не ответив, спросил Курт. — Что знал он, и почему ты в конце концов удавил старика?
— Делать вид, что тебе все известно, в надежде, что арестованный договорит остальное — это отличный ход, — кивнул Ульмер серьезно. — Правда, велика опасность, что ты ошибся, и тогда твоя уверенность будет выглядеть смешно... Как сейчас, к примеру. Ничего он не знал. Хотя, убежден, догадывался, что не все так просто и чисто; и, судя по его обмолвкам, не особенно-то он стремился разбираться в том, что происходит. В его послужном списке образовался длиннейший перечень изловленных малефиков; отличное завершение карьеры, что ни говори. Полагаю, Нойердорф уже мечтал о том, как его примером станут поучать молодежь. Такое, знаешь ли, случается со слишком преданными делу людям: со временем перестают себя мыслить вне этого дела, а после само дело теряет смысл, и остается лишь видимость... Уверен, что избежишь этого искушения, Молот Ведьм?
— Как он умер?
— Да не трогал я Нойердорфа, Гессе, — раздраженно дернул плечом Ульмер. — Мало того, я из кожи вон лез, чтобы удержать жизнь в этой развалине. Но случай с этой непотопляемой девчонкой его добил, никакие зелья не помогли.
— Тебя девчонка добила тоже, так? — вновь проигнорировав его выпад, уточнил Курт ровно. — Это в ваши планы не входило.
— Прямо скажем, да, — покривился Ульмер. — Господни чудеса или что там случилось — это было совсем ни к чему, а кроме того — непонятно, что может приключиться еще и чего можно ждать. К слову, подозреваю, что судьба начинает противиться и пытаться играть на твоей стороне; ведь в этом городе мог оказаться кто-нибудь другой из неисчислимого племени охотников, а не твой приятель с братцем, но явились сюда именно они. Если оглянуться назад, взглянуть в прошлое, посмотреть, как и почему так вышло — разумеется, тому есть основания, но вероятности могли сложиться иначе, а сложились именно так. Теперь вот твой бывший сослуживец явился в Бамберг — так вовремя...
— Курьера, надо полагать, вы упустили, — заметил Курт. — А ведь он увез мой отчет о происходящем и просьбу о подкреплении и назначении нового обера, а повышение Густаву светило давно. Брось, Петер. Не все на свете упирается в ваши потусторонние игрища, человек — обычный смертный человек — решает куда больше.
— Ты действительно так думаешь, или это просто самоутешение? — вкрадчиво осведомился Ульмер. — Просто потому что ты осознаешь: все не так очевидно, и ты в этом погряз по уши — тот самый простой смертный, ставший игрушкой высших сил, которые бросают тебя на произвол твоей собственной судьбы, когда им становится скучно с тобою, или помогают, когда им что-то нужно. Просто потому, что ты боишься поверить в это; ведь допустить такую мысль значило бы признать, что все твои потуги ничего не стоят, и в любой момент все твои планы, решения, выводы могут пойти прахом... А это забавно, — хмыкнул он, вдруг улыбнувшись своим мыслям. — Забавно будет, если окажется, что Каспар не ошибся в своих выкладках, и ваше с ним противостояние — впрямь нечто судьбоносное. И если это так, и там, наверху, такие силы на твоей стороне и сознательно ведут тебя к победе... Вот это будет впрямь отличный сюрприз нашему любителю древности. Я, пожалуй, и впредь не стану запираться и вообще сделаю все для того, чтобы дожить до дня собственной казни в здравии и своем уме: узнать, чем в таком случае закончится ваша встреча — о, это стоит того, чтобы пожертвовать ради этого многим. Жаль, я не смогу увидеть выражение его лица, когда и до него это дойдет... И жаль, что уже не смогу повлиять на игру, подкинув пару ходов одному из вас. Хм, даже и не знаю, на чью сторону я бы встал — оба варианта по-своему соблазнительны.
— Этот твой Мельхиор не говорил тебе, что игры с потусторонним плохо кончаются? — не сдержался Ван Ален, однако Курт не стал пытаться пресечь его вмешательство. — Сам этого не понимаешь? Ты же лезешь своими кривыми ручонками в ткань мироздания, меняешь порядок вещей, играешь с тем, с чем человеку играть не позволено. Ты сам это делаешь — умножаешь хаос в мире, сам провоцируешь невероятные события! Ты же выкручиваешь руки реальности, и при этом удивляешься тому, что она сопротивляется и реагирует на это?
— 'Ткань мироздания', — повторил Ульмер нараспев. — 'Порядок вещей'... Какие, однако, заковыристые речи из уст бродячего охотника; общение с инквизиторами дурно на тебя влияет... А если мне все равно, м? Если мне интересно увидеть, до каких пределов это можно творить, сколько это ваше мироздание, ваш хваленый порядок сможет это выдерживать? А если я состязаюсь с ним, борюсь с ним, если это моя ставка — 'кто кого', я одолею его и подчиню, или оно меня стряхнет, как муху?
— Да ты больной, — покривился охотник, и Ульмер снисходительно поправил:
— Я игрок, Ван Ален. А что за игра без высокой ставки? Вот твой приятель это знает и понимает меня, он многие годы так живет; верно ведь, Гессе? Потому и удалось меня переиграть на время. К слову, не сказать, что я потрясен, но удивлен точно. Жаль, что ты на мои вопросы отвечать не станешь и не расскажешь, как тебе это удалось, и я так и останусь мучимым любопытством... Или расскажешь? Давай, Гессе, все любят хвастаться, а ты — так и побольше некоторых. Как тебе удалось избежать судьбы? Как ухитрился идти с нею рядом и не пересечься? Ведь это уже не вмешательство свыше, это ты, ты сам, я это видел... Как?
