— Тут без вариантов, — Мйар сказал как отрезал.
— Что такого она тебе сделала? Что ты не в силах простить?
Мйар помолчал.
— Я знаю, ты не привык от меня слышать такие слова, — все же произнес он, не глядя на Камориль. — Ты привык иметь дело со мной в состоянии, когда у меня нет ни целей, ни желаний. Когда я все встречаю фразой "А почему бы и нет?" Ты помогал мне с работой, с выбором музыки, с техникой этой самой... Ты пытался найти мне смысл и радость или хотя бы помочь найти их самому. Но знаешь... Это все за меня не цеплялось, потому что было истинно не моим. И я гораздо счастливее теперь, когда, наконец, вспомнил о том, каков мой долг и предназначение.
— Долг перед кем? — спросил Камориль.
— Перед самим собой, — ответил Мйар, твердо взглянув на некроманта. — Этого достаточно.
— Но ты... ты все-таки расскажешь мне, что там такое произошло? Отчего ты теперь так смертельно ненавидишь эту женщину, если сам говоришь, что любил ее, а потом убил?
Камориль хотел еще добавить, что это все попахивает то ли мелодрамой, то ли скорым визитом к психотерапевту, но не стал.
— Ну, видишь ли, — Мйар неопределенно повел плечом, — я ж из тех, кто сначала рвет и мечет, позабыв себя самого, а потом горько плачет над телами поверженных. Дурацкая привычка, на самом-то деле. Собственно, чего стоим? Пойдем.
Камориль не сдвинулся с места.
— Мйар, я хочу знать все. Все, что было до того, как я тебя нашел. То есть, до того, как мы встретились. Кто ты и что ты? Я считаю, что я имею право знать.
— Пожалуй, — кивнул Мйар, обернувшись. — Пожалуй, если ты все узнаешь, то ничего не изменится.
— Ты уже говорил как-то раз что-то похожее... И все равно. Расскажи мне. Может быть, я пойму тебя.
— Может быть. Но меня не нужно понимать, Йер.
— Но я хочу.
— Пойдем, — повторил Мйар. — Ночь впереди долгая. В самом деле, сильные желания стоит ценить. Зная тебя... ты же не успокоишься, пока своего не получишь, а? Запасайся терпением. История длинная и не то чтоб особо увлекательная.
Когда они добрались до жилища Мйара, что в подвале четырнадцатого дома, некромант понял, что очень устал. Усталость, как рессора, сгладила все те эмоции, что нахлынули на него, когда Мйар рассказал ему событийную часть своей жизни, имевшую место быть до их встречи у пика Сестрицын Зуб.
От набережной они добирались около двух часов: часть пути одолели пешком, часть — до поворота на маяк — проехали на нулевом маршруте попутного троллейбуса. Когда они шли по полю, а до спального района, в котором Мйар жил, оставалось всего километра два, к ним из темноты, фыркая, выбежал черный неоседланный конь. Животное было большим, холеным, своенравным на вид. Оно ласково терлось мордой Мйару об плечо, пытаясь зажевать бархатными губами волосы. Конь, как пришел, так и ушел, — поведя ухом, умчался рысью куда-то в ночь, оставив путников в недоумении. Камориль предположил, что животное сбежало из какого-нибудь конезавода в окрестностях.
Мйар тогда, после паузы, продолжил рассказ, и финальное свое "...а потом я увидел тебя, и об выражение твоего лица можно было орехи колоть. Кедровые", — произнес с усмешкой. Камориль вспомнил, что именно тогда он старался скрыть свои эмоции от непредсказуемо психованного Зореи (хоть тот и ушел уже, когда Мйар очнулся), а оттого, и правда, усиленно изображал на лице выражение типа "кирпич". Видимо, оно застыло на нем аж до Мйарового пробуждения.
Они наконец зашли вдвоем внутрь полутемной холостяцкой берлоги. Там все оставалось нетронутым, только разве что пылью слегка поросло. Мйар сказал, мол, теперь все в порядке и можно расслабиться, и Камориль присел на большое удобное кресло посреди комнаты. Кресло приняло его, как родного, и в полусне, накатившим теплой волной, мелькали перед ним образы и видения из Мйарового рассказа. Слишком уж все это впечатлило Камориль. Не потому, что он такого не ожидал. Наоборот, слушая рассказ Мйара, Камориль отмечал про себя, что всегда догадывался о чем-то таком. Мол, а что же еще может быть в прошлом у такого, как Мйар, если не это? Разволновался некромант и близко к сердцу все принял, скорее, потому, что ждал этой правды давно, и правда эта была о том, кто являл собой центр его мироздания последние три десятка лет.
Не разволнуешься тут, как же.
И в нахлынувшем на него полусне-полубреде виделись ему картины чужого прошлого, может быть, измененные его собственным восприятием, приукрашенные, преувеличенные, а может, и наоборот, куда менее величественные и пугающие, чем те события, что имели место быть в реальности.
Камориль не мог наверняка отличить сон, навеянный рассказами Мйара, от своих собственных воспоминаний о войне. Он видел, как падают с высокой скалы, поросшей черными, тонкими, изогнутыми соснами, каменные башни замка-тюрьмы, как над ними кружат огромные черные птицы, ревущие, как гром. Этот замок-тюрьма был лагерем, где создали и вырастили Мйара — человека без юности. Существо, лишенное детства как такового. Тело, изготовленное с одной лишь целью — принять в себя душу исключительного чародея прошлого, того, кому суждено было преломить ход войны.
И лагерь подвергся нападению, и были взорваны вмурованные в стены предохранители. Огромный секретный комплекс взлетел на воздух за полторы секунды. Это место всегда было особенным. Оно постоянно касалось своим краешком морока, а оттого здесь были возможны эксперименты с самой жизнью. И когда лагерь был атакован и разрушен, вся та диковинная живность, что сумела выжить, разбрелась по миру, не контролируемая ничем и никем.
Камориль снились отрывки операции "Романтицид" и бескрайние поля, над которыми гулял ветер, перебирая склоненные травы, вызывая из небытия волны, словно это не высокая рожь, а подвижная морская гладь.
Некромант видел в своем сне цепочку следов, наискось пересекающую белую простыню снежной пустыни. Вдалеке он заметил скорченный силуэт огромного дерева.
Ветер стих, снежный туман выкристаллизовался, осел, сделав воздух прозрачным и звонким. Камориль увидел, что дерево, выросшее посреди снегов, — велико. Его ветви задевали низко летящие облака. Его корни уходили глубоко под землю, разыскивая и находя там недостающее тепло тогда, когда на эти края спускается долгая снежная ночь.
И когда каждая рана, которую получает Мйар, заживает, на этом древе прорастает новая ветвь.
Камориль видел маленькую фигурку с рыжей копной волос, что стоит под этим древом и смотрит на него снизу вверх.
Мйар касался шершавой коры руками.
Он исходил множество дорог, и вот наконец нашел этот величественный древний кедр, укрытый зеленой пушистой хвоей даже в самый смертельный мороз.
А потом Камориль увидел лицо древнего старика, лежащего под капельницей в пропахшей лекарствами полутемной палате. Обшарпанные стены, гул аппаратуры, отдаленные шаги медсестер.
Мйаровы пальцы — сильные, крепкие, красивые, а в них — старческая рука, увитая вздутыми венами, усыпанная коричневыми пигментными пятнами. Рука дрожит. Старик похож на сморщенный овощ, оставленный гнить на солнечном подоконнике. У него глаза синие, и взгляд этих глаз пронзителен, как рентген.
Старик ни о чем не жалеет. Он сделал все, что мог и что должен был.
И вдруг — жаркое дыхание, полные, гладкие, теплые груди, упирающиеся Мйару куда-то в плечо. Красные влажные губы шепчут что-то на ухо, женщина трется скулой о Мйарову шею.
А потом — кровь.
То ли это ее платье скользнуло на черный мраморный пол.
То ли кишки разметались по рыхлой черной земле.
Фиолетовый яд стекает прозрачными тугими каплями с тонкого лепестка крапчатого гладиолуса.
Луна стает красной, каменные ладоши хлопают, и с высокой скалы, усыпанной кривыми тонкими соснами, летят в бездну обрушившиеся башни замка-тюрьмы, превращаясь в черных и белых птиц.
Камориль резко сел. Первые две секунды он не мог понять, где находится. Потом он обнаружил, что спал, укрытый пуховым одеялом, на кровати, у Мйара в спальне. Он глянул по сторонам — все как всегда, стены насыщенного персикового цвета, ближе даже к темно-оранжевому; полки с милыми декоративными мелочами; в окошко под самым потолком пробивается свет, на вид почти осязаемый, и в нем трепещут пылинки и какая-то совсем беззвучная мошкара. Тепло.
Как будто бы это тот редкий случай, когда Мйар пригласил Камориль к себе, и они отчаянно наглотались вдвоем какого-то убийственного пойла, и Мйар разрешил некроманту остаться, а сам ушел спать на диванчике в соседней комнате, там, где у него плита, сервант, комод, столик и, собственно, диван с креслом.
Было бы так.
Камориль почти уже сам себе поверил, что так оно и есть, и что все эти мистические неприятности — просто сон.
Он сел на кровати, стараясь не скрипеть. Пятерней закинул волосы назад, раз уж они сбились за ночь и разметались по плечам, как попало. Уставился прямо перед собой.
На стене висела картина — темный морской пейзаж, изображающий ненастье, написанный широкими свободными мазками. Камориль задержал взгляд на переливах нарисованных маслом волн. В его голову, откуда еще не выветрились остатки странного сновидения, стали стучаться слова и фразы, так похожие на воспоминания о далеком прошлом, которое случилось с ним самим. Но прошлое это было не его.
И он не мог видеть этого прошлого, но ему все равно казалось, что он видел. Что был там.
В этом лагере, который Мйар описывал скорее как лабораторию по созданию разнообразных гибридов и химер.
На далеком севере.
Стало быть, Мйар — по крайней мере, его тело — искусственное. Выращенное, вылепленное некими сугубо талантливыми целителями и чтецами, гениями в своем роде. Давно погибшими, вестимо. Мйар никогда не был рожден женщиной. А как же пупок? А что пупок — делали не идиоты. И создан он был для того, чтобы вместить в себя душу исключительного чародея прошлого, умершего много веков назад.
Мйар не назвал имени этого чародея — может, сам не знал. Камориль читывал когда-то в юности несколько приключенческих интерпретаций деяний великих древних чародеев, да пару учебников истории. Но его эта тема никогда особо не интересовала. Его интересовали способы колдовства, действующие формулы, заклинания, когда они еще были доступны — словом, практика. А умершие давным-давно "вершители судеб" ему были безразличны, ведь он сам не стремился стать одним из них.
И каково же это — узнать однажды, что ты — лишь инструмент в руках властьимущих? И не идиоты ли они, если думают, что ты им не воспротивишься и будешь починяться во всем?
Расчет должен быть очень тонок. Даньслав Никанорович Заболотницкий, он же "Белый Коготь" — последний из династии личных пророков на службе у последнего же монарха ныне покойной державы — пользовался доверием, в общем-то, параноидального правителя. Отчего пользовался-то? Кто знает. Может, человек был хороший. А, вероятно, был. И вот этот самый Даньслав предложил своему королю рискованное мероприятие и вызвался сам исполнять в нем одну из главных ролей. Знал ли кто, что Даньслав — не пророк, а самый настоящий судьбоплет? Кровь предков "загустела" в нем до нужной кондиции, явив миру судьбоплета, и тот решил использовать свою силу самым страшным и опасным способом.
Поиграл, стало быть, в "дочки-матери".
И выиграл.
Мйар рассказывал, что на протяжении всего периода его "взросления" — а именно, те четыре года, что он провел в лагере, ему, так или иначе, внушалась идея о том, что он должен преломить ход войны, сделать так, чтобы "наши" победили. А "чужие", соответственно, проиграли.
Но наличие в нем души исключительного чародея не гарантировало стране победы. Наличие души — это как наличие резерва, этакий запас мощи, позволяющий при правильном с собой обращении творить немыслимые дела. И для того, чтобы осуществить то, для чего предназначен, Мйар должен был сначала найти свою суть, а потом — узнать "слова".
И Даньслав почему-то верил, что Мйару это удастся. И говорил ему, мол, если не сможешь сделать так, чтобы мы выиграли, — сделай так, чтобы проиграли все.
Но это все ладно, это же не лирика, а факты... Факты пресны. А история без лирики не обошлась.
Возможно, как раз эта ее часть и является основой, костяком, камнем преткновения. То есть, что та война существу юному и совершенному, каким Мйар был тогда? Ну да, да, было ему от "рождения" четыре года. И потому совсем не удивительно, как он воспринял то, что случилось.
Камориль отвлекся от мыслей о Мйаровом прошлом, задумавшись, как он сам попал на кровать, если заснул вроде бы в кресле. Неужели Мйар перетащил? С чего бы ему проявлять такую заботливость... И где он сам, в таком случае?
Некромант прислушался: никто нигде не шумел. Значит, Мйар или спит еще, или его в доме нет.
И всю эту историю — с походом на Север, с рассказом о том, как на руках его умирала, захлебываясь кровью и ядом, любимая женщина — Мйар вещал спокойно, на диво мирно, чуть ли не с отсутствующим выражением лица. Его все эти страсти более не трогали. Он, что ли... вырос?..
Но, в то же время, он был решительно настроен убить Варамиру еще раз.
Стало жарко. Камориль откинул одеяло вбок. Сел на кровати, нащупав пятками прохладный деревянный пол.
Ему подумалось, что в Мйаровом жилище все же довольно уютно, хоть и просто, и дешево.
Значит, при разгроме лагеря-лаборатории Мйару, Даньславу и Варамире удалось сбежать. Притом, что, по идее, в случае проникновения врага внутрь, все живое там должно было погибнуть. Такая вот вроде перестраховка — чтобы наработки ученых и магов не достались врагу. Но убежать удалось не только Мйару и его "опекунам", но еще и многим другим тварям — вот, например, Вере, которая прихватила с собой Лунь, эту мерзкую моль-переросток.
И Даньслав, прежде, чем отправиться на юг и найти себе новый дом в городе у моря, сказал Мйару, чтобы тот отправлялся на далекий север, искать "слово" и свою суть.
Мйар говорит, что сутью его оказалось огромное дерево — северный золотистый кедр. Такие деревья в высоту достигают шестидесяти метров, а диаметр ствола бывает от метра до трех. Именно этот кедр в свое время и посадил тот исключительный чародей, вместилищем чьей души Мйар оказался. И кедр этот был его сутью... нет, основным и главным вместилищем, этаким сосудом для силы, которая томилась там, скованная, разделенная все то время, что чародей был мертв.
Выходит, дерево и было душой? Или душа была как-то привязана к этому дереву? Мйар говорит, что дерево оберегало утраченные душой связи и было как бы "якорем" того чародея, — и понимай его, как знаешь.
А еще Мйар сказал, что этот кедр стал и его "якорем" из-за действий судьбоплета.
Этот момент Камориль понял не до конца. Вроде как Мйар сказал, что Даньслав "привязал" его к этому дереву. Не его самого, а как бы его судьбу. И что Мйара будет очень непросто убить, пока дерево стоит. А что будет, если дерево умрет? Сколько живут такие деревья?
Камориль обнаружил на тумбочке у кровати свой телефон. Вышел в сеть, нашел информацию о золотистых кедрах. Значит, шестьсот-восемьсот лет.
