Довольно распространённая ситуация, как со славским Полисом Бирлином в Мире Олега. Прусаки, кровь забывшие, аж стали про бера поминать, мол, от него название идёт. А на деле — урочище болотное, наше, славское название.
Ну да мыслеблудие сие. Важен факт того, что кроме греческого и латыни, которые в силу “международности” законсервировались, языки Мира Полисов имели явные отличия, не только словарным набором, но даже правилами. И даже пара фраз на “олеговом” варианте бриттского — явный показатель, что тут “не местный”, а как бы не земляк Олега. В условиях бесконечности миров параллельных не факт, но бритва Оккама, инструмент полезный, говорит, что лишние сущности вводить не след.
И это, начал я гонять в голове модели, чертовски хреново. Ну, по всему выходит так: Полисы заокеанские с их “свободой от социальной ответственности” и так весьма погано людоедский капитализм напоминают. Не настолько всё плохо, но намётки явные, однозначные и неприятные есть. Первопричина-то возникновения их ясна, намеренья-то благие, а вот по жизни выходит “как всегда”.
И носитель идеологии и технологий из как бы не самой гадкой страны Мира Олега в Мире Полисов на хрен не нужен, вреден и вообще.
Хотя, с другой стороны, остудил я своё полыхание. Ну пусть и впопуданец, положим. Идейки свои завиральные он может долго нести, но заокеанские хоть и дикари глупые, но не настолько же! Ряд основополагающих моментов по отлучению человеков думать просто отсутствует. Соответственно, даже у заокеанских, количество тупорогих баранов не столь велико, чтоб их в колесницу элитного благополучия запрягать. Ну реально, граждане есть, и на всякие уж совсем либеральные извращенства экономического толка наследные семьи просто будут бить. И ногами тоже. Хотя, Академия, задумался я. Звоночек, вообще-то, огого какой.
Но, ежели разобраться уж совсем абстрактно: положим, в Полисах заокеанских воцарствует говядина златая. Вот совсем и безоговорочно. Так они ж не конкурентны Полисам нормальным выходят! Собственно, моя послатость сие наглядно демонстрирует. А ежели совсем экономические вожжи отпустят, так и вообще деградировать начнут. А в единые империи объединиться… это и при желании сильном, всеобщем не одна сотня лет. Переформатировать надо всё, выводя новых человеков. Так что этот момент не страшен, на время ближайшее, а в рамках планов моих и тем более.
Ну а ежели мои планы не сработают, то уж какой формат будет — что бояре анимированные, что акулы капитализированные, что гибрид их противоестественный — не суть важно.
А вот вопрос технический напрягает. Мир Олега оружия сотворил множество, гадкого и массового. Казалось бы, мне ли о том, после дождей багровых говорить? А мне, потому как сама доктрина и концепция, общественное сознание Полисов более на пограничные стычки ориентирована. Собственно, дожди багровые хоть Мир и напрягли, но даже самые зачуханные Полисы чёрного континента понимают: ответ сие был, жёсткий, жестокий — не важно, бритты первыми удар нанесли, причём по сердцам Полисов. За что и поплатились, а уж сколь жестоко — вопрос второй.
Но концепции “превентивных ударов” “врагов в будущем” и прочие подобные если умозрительно и рассматриваются, то, в основном, таковыми и остаются. И даже дожди разум более на защиту от агрессии возможной повернули, по крайней мере на первый момент. Потом — да, это как раз часть из того, чего я опасаюсь, “переформатирования сознания Мира”, но в ближайшие десятилетия люди более о безопасности печься должны.
И вот тут идейки вроде бонб синтеза, ракетных двигателей, да в конце концов, оружия бактериологического и климатического (в мире одарённых возможного и действенного). То, что я умозрительно таких вариантов опасаюсь — далеко не показатель, что его творят. Реально несколько иной, с Миром Олега, формат сознания и ценностей.
Да простейший пример: ныне уже половины одарённых, из дождь кровавый сотворивших, нет на этом свете. И психологи не помогли: не психопатически, а осознанно подготовились, попрощались, да из жизни ушли, потому как невыносимо жить им было. В Вильно сменился Легат, уважаемый милитант, прошедший не одно омоложение. Кто скажет — сбежал, так и то верно, но и понять можно. Ну и в прочих Полисах, славских и данских, картина схожая.
В общем, не нравится мне этот возможный впопуданец, окончательно решил я, оборвав мыслеблудие своё. И бес возьми, надо разобраться, что от него, такого красивого, ждать, а возможно, удушегубить к бесам. На души прекрасные порывы и нутро своё нежное не оглядываясь, с мысленным вздохом заключил я. Да отпустил вожжи маски на полную, улыбку обретя характерную и занявшись просчетами устранения всех, кто мешает, ну и спасениями того, чего нужно.
Впрочем, лыба моя оказалась интерпретирована в ключе ином: довольный Морсгент протянул мне эфирофон, причём поокруглее, да и эргономичнее, нежели мой предыдущий.
— Десять связанных эфирофонов в первой партии, — довольно сообщил он. — Идея ваша вполне востребована вышла. Хотя был ряд попыток, — хмыкнул он, — “оптимизировать”.
— Каких, ежели не секрет? — заинтересовался я, невзирая на впопуданческие мысли.
— Да какой секрет, — отмахнулся академик. — Пустоту заместо давления разного, например.
— Так это ж первым в голову приходит, — отметил я. — И уж пустотную атмосферу обеспечить всяко легче, чем точные значения давления. Ну и температуры, — дополнил я.
— Вот! Правильно мыслите, — аж воздел перст Суторум. — Но нашлись: “проще, дешевле”, — противным голосом процитировал он. — А по итогам вышел ваш полимер аж в тринадцати вариантах, с разными условиями и составами живущий, притом при вскрытии точно и не установить, что да как.
— Тринадцать типов молекул, условия не пересекаются? — уточнил я.
— Нет, потому и тринадцать, так-то и больше возможно. В общем, весьма надёжно вышло. Кодировки и конкретного состава не скажу, — развел он руками, на что я понимающе кивнул. — Да, господин Терн, выплаты патентные вам почтовой доставкой в адрес Управы доставлять будут. Или адрес укажете?
— Пусть Управа. Я ежели место службы и сменю, так либо эфирофоном, либо почтой укажу, — ответствовал я.
На том беседу и закончили. Морсгент понимал, что в Пацифиде меня удерживает лишь создание приборчика (точнее, не оно, а добрые с ним отношения), так что после всучения оного, повёл нас с Милой на ту же самую террасу. Отходное застолье учинять.
Ну а я, на обратном пути, узрел впопуданца. Было ему лет под тридцать, взъерошен, неухожен. Пребывал в отгороженном закутке с чёрной девицей приглядного вида. Коя его чуть не за ручку водила. Нужно отметить, что тип сей лапу свою у чёрной выдирал, да и недовольство своё озвучивал довольно громко. Так что интерес мой был вполне понятен.
— Какой забавный диалект, — нейтральным тоном и с улыбкой отметил я. — Какой-то гибрид бриттского с местной речью? Хотя такого кваканья, вроде, у алеутов нет, — задумчиво протянул я. — “Фак, фак, фак”, — с улыбкой процитировал я впопуданца.
— Нет, это, видимо, придуманный язык, — с лёгкой ухмылкой ответил Суторум. — Довольно забавная история. Поучительная, но чрезмерно длинная, — выдал он, введя нас к террасе.
— И для застолья негодящая? — невинно уточнил я.
— Нет, почему же, вполне подходящая. Поведаю, ежели желаете. Это и вправду забавно, господин Терн, госпожа Сулица. Но и печально, так что прервите меня, коль рассказ мой вам надоест или станет неприятен, — проявил деликатность Морсгент.
И поведал академик уже за столом такую поучительную историю:
Итак, около года назад (что меня, признаться, несколько напрягло, впрочем, в итоге махнул я на “временное окно” рукой, есть и есть) сотрудник кафедры эфирной энергетики, Эурих Ратен, провёл некий эксперимент. Некий, потому что обладал “нравом вздорным, хоть и талантлив”. В общем, задержался на службе в ночное время, никого в известность не ставя, да и сжёг к бесам добрую половину оборудования лабораторий, да ещё и пожар сотворил. Что, как сделал — никто так и не выяснил, ибо кроме явных пространственных искажений, выброса энергии и пожара, было только эфирное возмущение силы невиданной. “Точно рассчитать не смогли, люфт такой, что и озвучивать стыдно”, признал собеседник.
И вот, вытаскивают, значит, службы пожарные сего Эуриха, в состоянии явно невменяемом, но живом, да и направляют его в лечильню. Поскольку был сей тип с явными повреждениями разной тяжести.
Ну и становится этот Эурих бездомным, нищим. Да ещё и рабом кафедры, поскольку ущерб нанес он неимоверный, а по всем законам и Полиса, и логики, сей ущерб он обязан возместить. Но из лечильни на второй день уходит на собственных ножках. Кафедра за него особо не волновалась, но через неделю был запрос от полицаев, а пристальное расследования открыло такую картину: итак, сей тип на ножки поднялся, да и просто из лечильни ушёл. С кем и о чем говорил и встречался — неведомо, но несколько часов спустя оказался он в инсулах рабов Полиса. Причём именно чёрных. И стал он, значится, завывать и проповеди нести, насчёт “плохого рабства” и прочего. Местные чёрные проповедям повнимали, но, как понятно, идеей смены “гражданского состояния” не воспылали, благо были естественно апатичны для своей расы, а не идиоты. Но разошедшийся проповедник не унимался. Начав поминать некоего бога.
На сие поминание слушатели заинтересовались, попробовали несколько ритуалов, закономерно результата не получили и выписали проповеднику некоторых люлей, в малой дозе, да и политикам сообщили. Поскольку преступлений сей тип не творил, а люлей огрёб по делам своим, как взрослый и ответственный разумный, полицаи его просто из инсул рабских вывели, да пинка направляющего выдали.
Далее начинается вторая часть анекдота: сей тип возжелал провести “парад в защиту прав сексуальных меньшинств”. Удержавшись от челодлани, я артистично вопросил, а, мол, это как? На что хмыкающий Морсгент просветил, что это, очевидно, если не муж с женщиной, а иным другим способом. Почему это “меньшинства”, и на кой нужен “парад”, рассказчик сам не понимал. Но тип бегал, к народу приставал, да и доприставался до того, что некий гражданин воспринял сии приставания как завуалированное приглашение совокупиться. Гражданин против не был и в настроении игривом пригласил “парадника” к себе домой, дабы обсудить и углубить детали. На что парадник и согласился.
Далее, по сведеньям полиции, выходит такая картина: гражданин, искренне уверенный, что происходящее — игра эротического содержания, приведённого во все отверстия оприходовал. Кроме удержания дёргающегося — “нежно и ласково”, по протоколу. Оприходованный дом покинул, да и направился к полицаям, на “надругательство силой” кляузу учинять. Полицаи выслушали, горожанина опросили, да и послали надруганного в дали дальние: сам в чужой дом пришёл, о соитии мужеском долгие беседы вёл, какого беса на достойного гражданина клевещешь?
Но Эурих вдаль не посылался, начал скандалить, ну и достал полицаев до того, что они его скрутили и учинили разбирательство. И выяснили, что уже пару дней как сей Эурих раб кафедры Академии. Причем кафедре ещё за поклёп и беспокойств пришлось платить полицаям и “надругивателю”.
Наш рассказчик подобному раскладу не порадовался: и так подчинённый-головотяп нанес убытки немалые, так ещё и продолжает на этом пути успехи немалые иметь. Скандалящего Эуриха скрутили, на кафедру доставили, да и выяснили ряд презанимательных фактов.
— Вы знаете, господин Терн, у сего мужа вскрылось расстройство психики, столь обширное и оригинальное, что иначе как следствием его эксперимента я это и не назову: возможно, с искажениями потоков времени связанное, гений знает, — откомментировал Морсгент. — Как в романах про путешествия эфирные описывал он иной Мир. Столь подробно и детально, что можно было бы принять слова его безумные за истину. Даже язык свой птичий, причём, не поверите, не один, придумал, — покачал головой академик.
— А отчего ж придуманный? — закономерно полюбопытствовал я. — Эфир неизведан, мало ли.
Не то, что я в “небезумии” впопуданца (в прямом смысле, злоехидно отметила моя гибридная личность) собеседника уверить хотел, отнюдь. Но резоны, состояние, отношения и прочие моменты были мне интересны, по понятной причине.
— Ну про бредовость изрядную социума построения, им описанного, я даже говорить не буду. По его словам, люди хуже животных тупых: жадные, жестокие бессмысленно, безмозглые… даже описывать не хочу. Не светочи мы, люди, в этом случае спорить глупо, но им придуманное уж совсем отвратно и мерзко. Явно следствие психики нездоровой и отклонений травматических, — выдал Морсгент. — Но в его безумии уверило меня иное. У него случилось якобы разума помутнение и утрата многих воспоминаний жизни. Что и психолог подтвердил. Да даже одарённым он быть перестал, что нонсенс! — на что я покивал, реально редкость неимоверная. — Но это эфирной травмой может быть объяснено. Притом, помнит он отчётливо якобы каждый день своей жизни, с деталями описаниями. Специалист, гимназиум их закончивший во всех ступенях и Академию, причём “элитную”, — усмехнулся маслу масляному рассказчик. — И… представьте себе, он даже теорему Пифагора не знал! — в ужасе выпучил на меня очи академик. — Да гений с ним, в таблице умножения путался, латынью не владел, греческим также, только птичьим своим. Ну, хоть латынь не забыл, но по рассказам его бредовым, “там”, — выделил тоном рассказчик, — “ерунду знать” ему было не надо. В общем, понятно, что следствие патологической травмы, притом как специалиста ценность его равна нулю.
— Да уж, — покивал я. — А держите его на кой?
— А что с ним ещё делать? — развёл руками Суторум. — Психологи, кроме ложной памяти и амнезии, болезней не зрят. Работать руками он отказывается категорически, хотели продать гражданину Синтору, который якобы над ним “надругался”, — хмыкнул академик. — Глянулся чем-то он уважаемому. Так в буйство впал, мало не берсерком стал. Обзывал языком птичьим своим всячески и прочее. Так, что психолог за разум его поручиться не мог. Правда, думается мне, что травма сия имеет некие корни в беллетристике про путешествия эфирные. Поскольку, хоть как специалист он не годен стал, но воображение обрёл фантастическое. Много глупостей описывал невозможных, да и ужасов откровенных, но не понимая ни как работает, ни зачем. Но при этом, иногда весьма забавные идеи высказывает. Вот, взгляните. — вытащил академик из кармана явно шариковую ручку, с несколькими стержнями.
