— Никак, — отвечаю резко. Пусть даже все потеряно, но в этом вопросе я не вправе позволить двусмысленного толкования. — В отличие от меня, он не пойдет против закона. Так что я убегаю, да. — Пауза. — Или мне следует говорить в прошедшем времени?
Рау размышляет, меряя меня задумчивым взглядом, и, наконец, опускает оружие.— Нет, — качает он головой. — Не в прошедшем. Я даже отдам вам парализатор в обмен на честное слово не украшать здешний интерьер моим бессознательным телом.
— Вы неожиданно щедры, — произношу полувопросительно, не слишком понимая, что происходит. — И что вы намерены делать?
— Помочь вам сбежать, разумеется, — удивленно пожимает плечами Рау и протягивает мне пистолетик, рукоятью вперед. — Не стреляйте, ладно?
Машинально принимаю оружие, кладу на колени, накрыв ладонью. Сказать, что я оторопел — значит ничего не сказать.— Н-но... — выдавливаю из себя, — вам это зачем?Этот человек стрелял в меня — или в таких как я, — на Барраяре, и он же травил меня во главе компании местных оболтусов, дразня "неприрученной зверушкой". Откуда взялся нынешний приступ благотворительности? И где в нем ловушка?
Рау пожимает плечами и устраивается в кресле поудобнее. — Вы не против долгих объяснений?В ответ на мой ошеломленный кивок он поясняет:— Я не филантроп. Но со мной как-то случилось похожее. Произошло чудо, за мной прилетел флаер, и меня увезли, обменяв, живым и невредимым. Да, я не пытался избежать своего испытания... но вы — не цетагандиец, Эрик, хоть это и не умаляет вашей чести. Вы выбрали свой путь, а я помогу вам пройти по нему, заодно вернув чужие долги. Это во-первых.
— А то, что это в некотором роде противозаконно и против общего мнения, вас не смущает? — спрашиваю я осторожно.Рау не может не понимать, что это — подсудное дело, ведь приговор мне огласили у него на глазах, и даже фантастическая наивность майора за оправдание не сойдет.
— Иногда общественному мнению не грех подвинуться, — парирует гем-майор весело. — И это не только противозаконно, это еще: справедливо, увлекательно и поучительно, все разом. Это во-вторых.
Да его, пожалуй, забавляет ситуация и подстегивает возможность утереть нос старшим гем-лордам, понимаю я. Что ж, авантюризм — тоже мотив, и даже правдоподобный.
— И, в-третьих, это романтично, — фыркает Рау. — Как это у вас, барраярцев: отважный кавалер, вороной конь — в данном случае не одна тысяча, если считать в старых единицах, — и нежданное спасение. А я по-прежнему надеюсь на свидание... когда-нибудь. И без парализатора.
Откровенность предложения на мгновение меня обескураживает. Вот так, прямо: он помогает мне бежать, я оставляю для него местечко в постели. Интерес Рау высказан настолько бесхитростно, что, если под ним и кроется ловушка, мне ее не разглядеть. Неожиданно протянутая рука помощи и честное объяснение, чем я могу за нее отдариться; настолько честное, что, сказав "да", юлить и лгать как-то неловко. — Когда-нибудь я могу оказаться далеко отсюда, — кидаю я пробный шар.
— Я вас отыщу, — безмятежно объясняет Рау. — Оставите мне весточку, ладно? Вы, конечно, заметаете следы, но... Думаю, к тому времени ваши опасения утихнут, и вы сможете положиться на мое слово, что я вас не выдам.
Я невольно усмехаюсь сквозь оглушающую смесь шока и удивления.— Я не загадываю вперед даже на неделю, — признаюсь. — Но, раз уж так, обещаю не прятаться от вас намеренно. Если вы меня отыщете, то... — То самое. Не слишком ли быстро я приучился платить собою? Но сейчас мне нужно покинуть эту планету. Обязательно. Во что бы то ни стало. И не ради себя. — То заходите в гости.
— Непременно, — обещает довольный майор и, пока я не успеваю опомниться, с самым невозмутимым видом тянется вперед и целует. В уголок рта, и очень быстро, и при том решительно накрыв мою ладонь на парализаторе своей: возможно, опасаясь, что я нарушу обещание и устрою безобразные разборки прямо в машине. Но у нахала, очевидно, есть в голове хоть капля мозгов, и видя, что я на взводе, домогаться меня всерьез он не решается. И правильно. Нехорошо было бы с моей стороны врезать спасителю по физиономии... — А пока разрешите отпраздновать нашу договоренность в этом ресторане? Раз уж я вас сюда привез...
— Не стоит, — решительно отказываюсь. — Мне лучше поспешить. Если вы действительно хотите оказать мне любезность... — смотрю вопросительно, — повремените рассказывать моему Старшему о сегодняшней прогулке. Вы можете мне это обещать?
— Могу, — усмехается Рау, потягиваясь. — Сколько дней форы вы хотите?
Лет десять, пока все окончательно не забудется? Хорошо бы. Кажется, до ближайшей планеты за границами империи, Комарры, отсюда лететь неделю. На чужой территории я предположительно недосягаем для цетагандийского закона, хотя клану Эйри ничто не мешает прислать ко мне пару хорошо обученных убийц неофициально...— Неделю, это возможно?
— Думаю, да, — подтверждает гем-майор, — если мне не устроят допрос с пристрастием. А не может ли так статься, что я вернусь домой и там обнаружу вашего разгневанного Старшего? Не уверен, поверит ли он рассказу, что вы отдали мне свое сердце и бежали со мной, как это у вас говорится... под венок?
Невольный смешок служит наградой этой лингвистической путанице. Под венок. Ну лишь бы не под похоронный.— Я не оставил следов нашего разговора по комму, Рау — объясняю, стерев улыбку. — Даст бог, вы останетесь вовсе в стороне от этого дела. Не стоит вас награждать за добросердечие неприятностями.
— А, — отмахивается тот, — я люблю риск. Я воевал, в конце-то концов. Вот именно. Воевал. Между прочим, на противоположной стороне. Голова кругом...— Ну что же, не будем терять время. Вас проводить в космопорт? — галантно предлагает Рау.
Под ручку? С поцелуями у трапа? Происходящее приобретает настолько отчетливые черты фарса, что даже мысль об опасности отступает на задний план. Но все же главное, что я не хочу наследить и привлечь внимание к Рау. Хранить молчание в ответ на прямой вопрос допрашивающего он не станет.— Я не уверен, что нам стоит показываться вместе, — поправляю несколько извиняющимся тоном, — ваша внешность, с этим гримом, достаточно приметна... о черт.
До меня с немалым запозданием и безо всякого удовольствия доходит, что я так и не удосужился вымыть лицо после суда и две полоски до сих пор украшают мою скулу. А ведь сегодня утром я был готов раскрасить себя от уха до уха в лучших местных традициях и поклясться в покорности здешнему императору, только бы мне позволили остаться с Иллуми... Стыдно как. И щека немедленно начинает чесаться со всей доступной силой. А мыло и вода тут вряд ли помогут.
— Кажется, уже пришло время просить вас о помощи, — покаянно и досадливо обращаюсь я к Рау, — у вас нет тех штук, которыми смывают этот чертов грим?
— Ммммм, — Рау многозначительно качает головой, усмехается, принимается рыться в бардачке у подлокотника и, наконец, с торжеством извлекает пачку синих салфеток. Запасливый. — Позволите? Майор даже теперь не упускает случая поухаживать? Пусть так, хорошо. Происходящее безобидно, я повторяю себе это несколько раз, пока влажная ткань нежно проходится по коже, избавляя меня от следов моей глупости. Рау заканчивает свою работу, проводит ладонью по моей щеке — спокойно, спокойно! — и отстраняется с явной неохотой.
— Удачи, Эрик, — желает он напоследок, открыв колпак кабины и вынимая из своего портмоне визитку. — Вот, на случай, если номер моего комма неожиданно выпадет из вашей памяти за заботами.
Лифтовая шахта выносит меня на поверхность, и космопорт высится впереди. Желанный приз, ворота к свободе, близко, рукой подать.
С таможенным контролем у меня проблем быть не должно — не везу с собою ни животных, ни недозволенного оружия, ни драгоценностей короны. Если меня не начнут искать с собаками, я улечу третьим классом на каком-нибудь заштатном лайнере или рейсовом грузовике, незаметный среди прочих. А, может, моих денег хватит на второй — там дают не просто койку, но отдельную спальную ячейку, закрывающуюся, чтобы было где всласть повыть от тоски...
Стоп. Хватит.Если я хочу не привлекать к себе излишнего внимания и быть готовым сорваться с места в любой момент, обнаружив погоню, то комаррская станция подойдет. Ближайшая к Ро Кита, оживленная, заполненная самой разнообразной публикой и, кажется, толерантная к тому, кто просто и без затей желает работать. К Цетаганде там, насколько я помню, нейтральны, но без излишнего пиетета. Жаль, что я представляю комаррскую станцию лишь приблизительно. Я ведь первый раз выбрался в космос, когда меня отправляли сюда.
Посмотрю на месте, по вакансиям и ценам. Ничего-то я не знаю, даже того, где обменять деньги на имеющие хождение в галактике бетанские доллары и сколько на свои запасы я смогу прожить. Придется подавать объявление вроде "средних лет мужчина невыразительной внешности, небезупречного здоровья и без специального образования ищет работу, связанную с физическим трудом. Обучение рабочей специальности приветствуется. Без интима и криминала". Я хорошо умею воевать, но со своим исключительным опытом наземных операций и партизанской войны пока мало кому пригожусь. Нужно будет подучиться всякой мудреной галактической технике, а потом... в космические наемники податься, что ли? Не знаю. Увижу на месте.
Есть разница между тем, где пережидать бурю, и тем, где строить дом; пока условно считаем, что мне нужен навес от дождя на ближайшие пару часов. Иллюзия — живучая штука, а я неприхотлив. Номер в гостинице в дешевом квартале, или что там на станциях — сектора? И невозможность увидеть небо, это минус. Будет невесело, но я привыкну.
И Иллуми привыкнет. Забудет.Заноза шевелится внутри, маленькая и колючая. Барраярская традиция: пока нас помнят, наша душа жива; но раньше я думал, что это относится лишь к погибшим...Часть 5. "Беглец"ГЛАВА 31. Иллуми
К тому моменту, как жена и сын приезжают в родовое гнездо, где и положено происходить разговорам такого рода, все хрупкие предметы в комнате закончились, и я уже способен себя контролировать. Приступ горя и ярости пронесся бурей и оставил за собой пустошь, осколки подметает слуга, укол транквилизатора вскоре поможет мне справиться с телесным выражением гнева.
Да, он сбежал. И я, чернея от злости на обстоятельства и на себя самого, понимаю, почему.Пусть короткая записка вежливо гласит, что мой Младший "не желает нести ответственности за то, в чем не виновен, и волен собой распорядиться", но я читаю между строк жесткую правду: "Ты мне не защита. Твои обещания ничего не стоят. Ты слаб".Что тут сказать, кроме того, что упрек справедлив и мне не найти себе оправдания?
Оружие, немного денег, документы — вот все, что пропало. Он знает, что делает, мой Эрик, он спасется. Пусть далеко, пусть презирая меня, — но спасется, оставив лишь стремительно испаряющийся запах волос на подушке, которую я обнимаю в тщетной попытке хоть на секунду поверить в то, что ничего не случилось, и медленно схожу с ума в понимании, что это не так.
Должно быть, само дыхание Эрика, его незримое присутствие, все еще наполняющее комнату, спасает мой рассудок. Я поднимаю голову медленно, по мере того как в ней складываются кусочки простой задачки.Никто не ведет себя так, расставаясь с вероломным трусом, даже если я действительно таков. И Эрик бежал не от ответственности и не от моего преследования. Трусости в нем нет ни капли, а если сомневаться и в этом, так зачем жить? Это искушение меня уже посетило; сразу после того, как я очнулся от обморока и понял, что остался один.Значит, Эрик боялся не меня, а за меня, и одна лишь забота вела его руку... как бы я ни проклинал эту заботу, он все предусмотрел наилучшим образом. Его побег спас меня от невозможной обязанности карать. Теперь никто не сможет уличить меня в нежелании исполнять решение суда и не лишит ненужного теперь старшинства.
Где он? Что с ним? Жив ли он, не попадется ли он, смог ли он покинуть Цетаганду, или решил, что затаиться под светильником — самый безопасный вариант?Нет. Он не идиот и не стал бы рисковать мною. Высшая цена любви и ее же высшая жестокость — оставить то, что дорого и нежно, не ради себя, но ради того, кто будет метаться теперь, как зверь в клетке, изводимый тоской, тревогой, ненавистью к себе самому и пониманием: мне его не найти. Эрик все сделал правильно, но как же я ненавижу его правоту!
Я без устали хожу туда и обратно по дорожкам сада, каждая из которых отмечена нашими шагами, пытаюсь ходьбой выгнать из сердца злую тоску, но она грызет и грызет с безнадежным упорством. Кинти и Лерой уже приехали, но я пока не уверен, что смогу разговаривать с ними ровно и храня самообладание.Наконец, лекарство действует: мягкий удар в затылок изнутри обещает мне короткую передышку в буре горестей, и я возвращаюсь. Что я должен, то сделаю.
— ... ты сумел. Ты выстоял. И я горжусь тобой, — слышен голос Кинти. Я застываю у полуоткрытого окна гостиной, испытывая на прочность свое новообретенное спокойствие.
— И все же, — отвечает Лери, в чьем тоне радость мешается с тревогой, — что теперь? Отец меня ненавидит, а я... я его с недавнего времени боюсь. Стоит ли мне возвращаться сюда?
Ненавижу? Неужели это ненависть к виновникам моего несчастья таится в глубине рассудка и шумит в висках биением крови?
— Ты наследник, и ты в своем праве, — отвечает наставительно моя нежная супруга. — А барраярец теперь под надежной охраной; он больше не станет оскорблять наш дом своим присутствием.
— Отец не сможет его убить, даже поверив мне, правда? — негромко спрашивает Лерой. Что это, неужели забота? Какая ядовитая ирония.
— Это было бы наилучшим выходом, милосердным и быстрым и восстанавливающим честь нашей семьи в чужих глазах, — недовольно отвечает Кинти, — но боюсь, что он этого не сделает.
— Мы почти ничего не выиграли: теперь еще, чего доброго, скажут, что отец настолько сумасшедший, что и решение Небес ему безразлично, — задумчиво комментирует Лери.
"Мы". "Не выиграли". Значит, Кинти не была доброжелательным посредником между сыном и отцом как утверждала, и эти двое играли по расписанным ролям, добиваясь... чего?
— Небеса обязали нас принять решение вместе, сын, — твердо говорит Кинти. Кошка над глупым мышонком. — И его мелкие слабости не дождутся у меня снисхождения, если он по-прежнему будет ставить под удар семью. В противном случае мы можем проявить милость к барраярцу. Меня не он волнует, а Иллуми. Чем быстрее он выбросит это существо из головы, тем быстрее я уверюсь, что в семью вернулся Старший.
Именно в этот момент я понимаю, чего хочу. Так ясно и четко, словно кто-то развеял туман и пером прорисовал мне путь.
Я вхожу в гостиную, ощущая поразительное, стеклянно-твердое спокойствие. Здороваюсь и сажусь, предоставляя Кинти и Лерою возможность начать разговор первыми.
— Я рада видеть тебя в здравии, супруг, — произносит Кинти спокойно, — ведь Небесные обязали нас к важному решению, для которого понадобятся силы тела и разума.
Жена смотрит на меня испытующе, и я отвечаю ей равнодушным взглядом. Мне и без успокоительного в крови уже давно безразличны и ее желания, и недовольство; мне есть за кого бояться и есть о ком тосковать.— Это верно, — соглашаюсь я с тем же спокойствием. Где-то теперь мое жгучее барраярское солнце, неужели навсегда скрылось? Не верится. Так, говорят, болит отрезанная рука.
