Действительно: тесно, шумно, улочки зигзагами, множество машин и людей, самых разнообразных, мелких и крупных магазинов и ресторанчиков, и на каждом шагу темные зевы ведущих вниз туннелей...
— Подземные стоянки, — объясняет Рау, как только флаер касается земли возле одного из них. — Придется подождать еще пару минут, но, надеюсь, этот вечер будет приятен для нас обоих, так что ожидание того стоит.
— Я тоже очень рассчитываю на подобную удачу, — киваю. В кончиках пальцев зарождается нервный зуд, как это бывало перед боем. Точнее, в середине боя, во время передышки, когда тебя уже разок контузило взрывной волной, но скоро надо снова вставать и идти в атаку, и ты разжигаешь в себе боевой азарт, и боишься перегореть, и с нетерпением отчаяния ждешь первых выстрелов...
— Великолепно, — солнечно улыбается Рау, — мы приехали.
Подземный гараж рассчитан на множество машин, тут приглушено освещение, а вдалеке мягко мигает зеленым окантовка входа в лифтовую шахту. Камеры наблюдения тут, наверное, есть, но в целом место пустынное. Идеально подходящее для того, чтобы распрощаться с пылким молодым гемом, успокоив его выстрелом парализатора. Я ощущаю слабое сожаление и стыд — но после того, как я поступил с Иллуми, досада и, возможно, головная боль гем-майора меня волновать не должны вовсе. Полежит пару часов на мягком сиденье и, даст бог, не догадается даже, куда именно я делся.
Маленький, почти игрушечный с виду парализатор легко умещается в кармане — но стрелять прямо оттуда, пожалуй, неудобно, даже если передвинуть верньер на широкий луч, чтобы мишень хоть как-то, но зацепило. Рау с чем-то возится у штурвала, не глядя на меня, и я быстро засовываю руку за отворот куртки, за оружием.
Я не успеваю понять, когда выражение лица моего спутника меняется, но скорость его реакции оказывается сюрпризом. Неприятным. После грамотно проведенного приема, которого я не ждал от такого беспечного и любвеобильного существа, я оказываюсь вжат физиономией в спинку сиденья и с рукой, вывернутой во вполне стандартном, но эффективном захвате.
— Я предполагал, что вы доведены до крайности, — сообщает Рау ровным голосом, не разжимая захвата и быстро освобождая меня от оружия, — но чем вам помешал именно я?
Единственный существующий у меня план побега летит к черту по моей же глупости, и с этим ничего не поделать. Захлестнувшей меня волны разочарования достаточно, чтобы утопить безвозвратно.
— Это парализатор, — что, разумеется, совершенно очевидно военному и за оправдание не сойдет. — Я не причинил бы вам существенного вреда.
— А что вы намеревались сделать, в таком случае? — серьезно переспрашивает Рау, и не поймешь, издевается он или ждет честного ответа. Впрочем, пистолет в руке собеседника дает ему право на мелкие капризы вроде точных ответов на риторические вопросы.
— Покинуть ваше общество, не ставя вас в известность и не спрашивая согласия, — усмехаюсь невесело.
Рау выпускает мою руку и позволяет повернуться и сесть нормально, но палец его лежит на спусковом крючке парализатора, дуло смотрит мне прямо в переносицу, и опередить луч шансов у меня нет.
— Вы убегаете, — утвердительно переспрашивает он. — Поэтому и постарались оказаться поближе к космопорту. А как вы уговорили своего Старшего вас отпустить?
— Никак, — отвечаю резко. Пусть даже все потеряно, но в этом вопросе я не вправе позволить двусмысленного толкования. — В отличие от меня, он не пойдет против закона. Так что я убегаю, да. — Пауза. — Или мне следует говорить в прошедшем времени?
Рау размышляет, меряя меня задумчивым взглядом, и, наконец, опускает оружие.
— Нет, — качает он головой. — Не в прошедшем. Я даже отдам вам парализатор в обмен на честное слово не украшать здешний интерьер моим бессознательным телом.
— Вы неожиданно щедры, — произношу полувопросительно, не слишком понимая, что происходит. — И что вы намерены делать?
— Помочь вам сбежать, разумеется, — удивленно пожимает плечами Рау и протягивает мне пистолетик, рукоятью вперед. — Не стреляйте, ладно?
Машинально принимаю оружие, кладу на колени, накрыв ладонью. Сказать, что я оторопел — значит ничего не сказать.
— Н-но... — выдавливаю из себя, — вам это зачем?
Этот человек стрелял в меня — или в таких как я, — на Барраяре, и он же травил меня во главе компании местных оболтусов, дразня "неприрученной зверушкой". Откуда взялся нынешний приступ благотворительности? И где в нем ловушка?
Рау пожимает плечами и устраивается в кресле поудобнее.
— Вы не против долгих объяснений?
В ответ на мой ошеломленный кивок он поясняет:
— Я не филантроп. Но со мной как-то случилось похожее. Произошло чудо, за мной прилетел флаер, и меня увезли, обменяв, живым и невредимым. Да, я не пытался избежать своего испытания... но вы — не цетагандиец, Эрик, хоть это и не умаляет вашей чести. Вы выбрали свой путь, а я помогу вам пройти по нему, заодно вернув чужие долги. Это во-первых.
— А то, что это в некотором роде противозаконно и против общего мнения, вас не смущает? — спрашиваю я осторожно.
Рау не может не понимать, что это — подсудное дело, ведь приговор мне огласили у него на глазах, и даже фантастическая наивность майора за оправдание не сойдет.
— Иногда общественному мнению не грех подвинуться, — парирует гем-майор весело. — И это не только противозаконно, это еще: справедливо, увлекательно и поучительно, все разом. Это во-вторых.
Да его, пожалуй, забавляет ситуация и подстегивает возможность утереть нос старшим гем-лордам, понимаю я. Что ж, авантюризм — тоже мотив, и даже правдоподобный.
— И, в-третьих, это романтично, — фыркает Рау. — Как это у вас, барраярцев: отважный кавалер, вороной конь — в данном случае не одна тысяча, если считать в старых единицах, — и нежданное спасение. А я по-прежнему надеюсь на свидание... когда-нибудь. И без парализатора.
Откровенность предложения на мгновение меня обескураживает. Вот так, прямо: он помогает мне бежать, я оставляю для него местечко в постели. Интерес Рау высказан настолько бесхитростно, что, если под ним и кроется ловушка, мне ее не разглядеть. Неожиданно протянутая рука помощи и честное объяснение, чем я могу за нее отдариться; настолько честное, что, сказав "да", юлить и лгать как-то неловко.
— Когда-нибудь я могу оказаться далеко отсюда, — кидаю я пробный шар.
— Я вас отыщу, — безмятежно объясняет Рау. — Оставите мне весточку, ладно? Вы, конечно, заметаете следы, но... Думаю, к тому времени ваши опасения утихнут, и вы сможете положиться на мое слово, что я вас не выдам.
Я невольно усмехаюсь сквозь оглушающую смесь шока и удивления.
— Я не загадываю вперед даже на неделю, — признаюсь. — Но, раз уж так, обещаю не прятаться от вас намеренно. Если вы меня отыщете, то... — То самое. Не слишком ли быстро я приучился платить собою? Но сейчас мне нужно покинуть эту планету. Обязательно. Во что бы то ни стало. И не ради себя. — То заходите в гости.
— Непременно, — обещает довольный майор и, пока я не успеваю опомниться, с самым невозмутимым видом тянется вперед и целует. В уголок рта, и очень быстро, и при том решительно накрыв мою ладонь на парализаторе своей: возможно, опасаясь, что я нарушу обещание и устрою безобразные разборки прямо в машине. Но у нахала, очевидно, есть в голове хоть капля мозгов, и видя, что я на взводе, домогаться меня всерьез он не решается. И правильно. Нехорошо было бы с моей стороны врезать спасителю по физиономии...
— А пока разрешите отпраздновать нашу договоренность в этом ресторане? Раз уж я вас сюда привез...
— Не стоит, — решительно отказываюсь. — Мне лучше поспешить. Если вы действительно хотите оказать мне любезность... — смотрю вопросительно, — повремените рассказывать моему Старшему о сегодняшней прогулке. Вы можете мне это обещать?
— Могу, — усмехается Рау, потягиваясь. — Сколько дней форы вы хотите?
Лет десять, пока все окончательно не забудется? Хорошо бы. Кажется, до ближайшей планеты за границами империи, Комарры, отсюда лететь неделю. На чужой территории я предположительно недосягаем для цетагандийского закона, хотя клану Эйри ничто не мешает прислать ко мне пару хорошо обученных убийц неофициально...
— Неделю, это возможно?
— Думаю, да, — подтверждает гем-майор, — если мне не устроят допрос с пристрастием. А не может ли так статься, что я вернусь домой и там обнаружу вашего разгневанного Старшего? Не уверен, поверит ли он рассказу, что вы отдали мне свое сердце и бежали со мной, как это у вас говорится... под венок?
Невольный смешок служит наградой этой лингвистической путанице. Под венок. Ну лишь бы не под похоронный.
— Я не оставил следов нашего разговора по комму, Рау — объясняю, стерев улыбку. — Даст бог, вы останетесь вовсе в стороне от этого дела. Не стоит вас награждать за добросердечие неприятностями.
— А, — отмахивается тот, — я люблю риск. Я воевал, в конце-то концов.
Вот именно. Воевал. Между прочим, на противоположной стороне. Голова кругом...
— Ну что же, не будем терять время. Вас проводить в космопорт? — галантно предлагает Рау.
Под ручку? С поцелуями у трапа? Происходящее приобретает настолько отчетливые черты фарса, что даже мысль об опасности отступает на задний план. Но все же главное, что я не хочу наследить и привлечь внимание к Рау. Хранить молчание в ответ на прямой вопрос допрашивающего он не станет.
— Я не уверен, что нам стоит показываться вместе, — поправляю несколько извиняющимся тоном, — ваша внешность, с этим гримом, достаточно приметна... о черт.
До меня с немалым запозданием и безо всякого удовольствия доходит, что я так и не удосужился вымыть лицо после суда и две полоски до сих пор украшают мою скулу. А ведь сегодня утром я был готов раскрасить себя от уха до уха в лучших местных традициях и поклясться в покорности здешнему императору, только бы мне позволили остаться с Иллуми... Стыдно как. И щека немедленно начинает чесаться со всей доступной силой. А мыло и вода тут вряд ли помогут.
— Кажется, уже пришло время просить вас о помощи, — покаянно и досадливо обращаюсь я к Рау, — у вас нет тех штук, которыми смывают этот чертов грим?
— Ммммм, — Рау многозначительно качает головой, усмехается, принимается рыться в бардачке у подлокотника и, наконец, с торжеством извлекает пачку синих салфеток. Запасливый. — Позволите?
Майор даже теперь не упускает случая поухаживать? Пусть так, хорошо. Происходящее безобидно, я повторяю себе это несколько раз, пока влажная ткань нежно проходится по коже, избавляя меня от следов моей глупости. Рау заканчивает свою работу, проводит ладонью по моей щеке — спокойно, спокойно! — и отстраняется с явной неохотой.
— Удачи, Эрик, — желает он напоследок, открыв колпак кабины и вынимая из своего портмоне визитку. — Вот, на случай, если номер моего комма неожиданно выпадет из вашей памяти за заботами.
Лифтовая шахта выносит меня на поверхность, и космопорт высится впереди. Желанный приз, ворота к свободе, близко, рукой подать.
С таможенным контролем у меня проблем быть не должно — не везу с собою ни животных, ни недозволенного оружия, ни драгоценностей короны. Если меня не начнут искать с собаками, я улечу третьим классом на каком-нибудь заштатном лайнере или рейсовом грузовике, незаметный среди прочих. А, может, моих денег хватит на второй — там дают не просто койку, но отдельную спальную ячейку, закрывающуюся, чтобы было где всласть повыть от тоски...
Стоп. Хватит.
Если я хочу не привлекать к себе излишнего внимания и быть готовым сорваться с места в любой момент, обнаружив погоню, то комаррская станция подойдет. Ближайшая к Ро Кита, оживленная, заполненная самой разнообразной публикой и, кажется, толерантная к тому, кто просто и без затей желает работать. К Цетаганде там, насколько я помню, нейтральны, но без излишнего пиетета. Жаль, что я представляю комаррскую станцию лишь приблизительно. Я ведь первый раз выбрался в космос, когда меня отправляли сюда.
Посмотрю на месте, по вакансиям и ценам. Ничего-то я не знаю, даже того, где обменять деньги на имеющие хождение в галактике бетанские доллары и сколько на свои запасы я смогу прожить. Придется подавать объявление вроде "средних лет мужчина невыразительной внешности, небезупречного здоровья и без специального образования ищет работу, связанную с физическим трудом. Обучение рабочей специальности приветствуется. Без интима и криминала". Я хорошо умею воевать, но со своим исключительным опытом наземных операций и партизанской войны пока мало кому пригожусь. Нужно будет подучиться всякой мудреной галактической технике, а потом... в космические наемники податься, что ли? Не знаю. Увижу на месте.
Есть разница между тем, где пережидать бурю, и тем, где строить дом; пока условно считаем, что мне нужен навес от дождя на ближайшие пару часов. Иллюзия — живучая штука, а я неприхотлив. Номер в гостинице в дешевом квартале, или что там на станциях — сектора? И невозможность увидеть небо, это минус. Будет невесело, но я привыкну.
И Иллуми привыкнет. Забудет.
Заноза шевелится внутри, маленькая и колючая. Барраярская традиция: пока нас помнят, наша душа жива; но раньше я думал, что это относится лишь к погибшим...
Часть 5. "Беглец"
ГЛАВА 31. Иллуми
К тому моменту, как жена и сын приезжают в родовое гнездо, где и положено происходить разговорам такого рода, все хрупкие предметы в комнате закончились, и я уже способен себя контролировать. Приступ горя и ярости пронесся бурей и оставил за собой пустошь, осколки подметает слуга, укол транквилизатора вскоре поможет мне справиться с телесным выражением гнева.
Да, он сбежал. И я, чернея от злости на обстоятельства и на себя самого, понимаю, почему.
Пусть короткая записка вежливо гласит, что мой Младший "не желает нести ответственности за то, в чем не виновен, и волен собой распорядиться", но я читаю между строк жесткую правду: "Ты мне не защита. Твои обещания ничего не стоят. Ты слаб".
Что тут сказать, кроме того, что упрек справедлив и мне не найти себе оправдания?
Оружие, немного денег, документы — вот все, что пропало. Он знает, что делает, мой Эрик, он спасется. Пусть далеко, пусть презирая меня, — но спасется, оставив лишь стремительно испаряющийся запах волос на подушке, которую я обнимаю в тщетной попытке хоть на секунду поверить в то, что ничего не случилось, и медленно схожу с ума в понимании, что это не так.
Должно быть, само дыхание Эрика, его незримое присутствие, все еще наполняющее комнату, спасает мой рассудок. Я поднимаю голову медленно, по мере того как в ней складываются кусочки простой задачки.
Никто не ведет себя так, расставаясь с вероломным трусом, даже если я действительно таков. И Эрик бежал не от ответственности и не от моего преследования. Трусости в нем нет ни капли, а если сомневаться и в этом, так зачем жить? Это искушение меня уже посетило; сразу после того, как я очнулся от обморока и понял, что остался один.
Значит, Эрик боялся не меня, а за меня, и одна лишь забота вела его руку... как бы я ни проклинал эту заботу, он все предусмотрел наилучшим образом. Его побег спас меня от невозможной обязанности карать. Теперь никто не сможет уличить меня в нежелании исполнять решение суда и не лишит ненужного теперь старшинства.
