— Готов.
Шли селом, встречный народ останавливался, здоровался. Кто-то признавал или догадывался:
— Гладышев? Алексей? Смотри, какой вырос! А был ка-апельный....
Морская форма привлекала глаз, но внимание — это от бабушкиного авторитета. Чувствовалось, уважали её здесь, и могилка вон как ухожена.
Я положил цветы и взял под козырёк. Вот для этой минуты молчания привезён сюда офицерский кортик. Прости, родимая!
Дома, перед закатом, Люба:
— Попьёте с нами чайку?
— Простите, устал.
— Да-да, с дороги. Ложитесь, бельё чистое.
Лёг и честно пытался уснуть. Но когда луна вскарабкалась на крышу, сон пропал совсем. Поднялся, натянул шорты и тельник, достал из чемоданчика заветную шкатулку. Это подарок друзей. В ней курительная трубка из железного дерева, вырезанная в виде ананаса, и в мешочке зелёного атласа измельченный лист настоящего кубинского табака. Дарители утверждали, что это бывшее имущество знаменитого карибского пирата. Ну, разве что табак современной засыпки.
Вообще-то не курю, но всюду таскаю за собой эту шкатулку. И в исключительных случаях.... Кажется, такому время.
Выбрался на свет лунный, присел на лавчонку под окошком.
— Покурим, Билли, поскорбим?
Набил пахучим зельем чрево ананаса, чиркнул зажигалкой в виде миниатюрного пистоля. Затянулся ароматным клубом. Не каждому под силу взять в лёгкие дым кубинского табака. Но верный Билли берёг организм, и я не испытал неудобств — только приятное головокружение.
— Не спите? — накинув кофту на плечи, в сатиновой ночной сорочке, ступая босыми ногами по неостывшей от дневного зноя земле, с крыльца спустилась Любаша.
— Сидите, сидите, — остановила мою попытку встать и присела рядом. — Курите?
— Ритуально.
— Понимаю.
Что ты понимаешь? Что ты можешь понимать, сельская учительница? Твой двойник и моя жена была президентом страны, а потом Хранителем Всемирного Разума. Вот.
— Дом продавать будете?
— А вам есть, где жить?
— Разве что у Володи, но там хозяйка сварливая.
— Расскажите мне о бабушке.
— Хорошая она была, приветливая.
— Как вы познакомились?
— Да уж.... Приехала по направлению, закончив сельхозакадемию. Но как раз началась шоковая терапия, и совхоз почил в бозе. Развалился, словом. Никому не нужен стал молодой специалист. Валентина Ивановна директором школы была, уговорила ботанику с биологией преподавать ребятишкам. К себе жить взяла. Вот так из агронома переквалифицировалась в учителя.
— А Вовка откуда?
— Жених. Ездил ко мне на мотоцикле из соседнего села. Год, другой.... Валентина Ивановна.... Вы уж простите за откровенность — всё за вас сватала.
— Она писала.
— А потом говорит, не едет, так что ж тебе в девках вековать? Выходи за Володьку. Ну и, сказала ему, засылай сватов. Он на радостях так гнал мотоцикл, что сверзился с моста и сломал позвоночник. Не состоялось сватовство. А потом слухи дошли. Поехали мы с Валентиной Ивановной, а там.... Мамы-святы! Лежит Вовка в дерьме, лицо и руки сыпью пошли, а на спине пролежни. Некому ухаживать — мамашка пьющая, а братья и сёстры мал мала меньше, не повернуть им такого бугая. Вовку мы сюда забрали, обиходили, врача вызвали. Тот осмотрел, процедуры прописал целительные. Да только медленно оно идёт, исцеление, а может и совсем....
— Тяжко вам.
— Привыкла.
— Замуж вам надо.
— Берите.
— Если согласны, считайте предложение сделано.
— Вы серьёзно? Вот так, без охов, ахов, поцелуев при луне? Или нам чувства не нужны — сразу детей начнём строгать?
— Зачем вы так? Во-первых, исполним бабушкин наказ — она же сватала нас. Во-вторых, мы с вами в таком возрасте, что способны здраво рассуждать и обустроить совместную жизнь так, чтобы любовь явилась её следствием, а не причиной.
— Разумно, но хотелось чего-нибудь пылкого, ведь я ещё девица.
По закону жанра следовало обнять возлюбленную, приласкать.... И она — как это у классика? — сама под ласками скинет цвет фаты. Но.... Нет, конечно, нет — не возрадуется трюкач виртуальный. Не поддамся я страстишкам и сохраню Любину девственность для настоящего кавторанга — Алексея Гладышева, холостяка, тридцати восьми годов от роду.
После продолжительной паузы Люба сама склонила голову на моё плечо. Но и после этого не потянулся её обнять.
— Дым не мешает? — спросил.
— Володю жалко. Что с ним будет, если уеду?
— Я его излечу.
— Вы — маг?
— Нет, но кое-что умею. Вернее имею. Снабжают нас на атомном флоте секретными средствами. Сами понимаете, обслуживать реакторы дело нешуточное. Вот и....
Соврал, но мог ли открыться? И зачем?
— Владимир встанет на ноги, захотите ли вы со мной уехать?
Вместо ответа Люба пленила ладонями моё лицо и одарила страстным поцелуем. И даже после этого не обнял её изумительно тонкий стан или плечи. Плач, Билли!
Утром, когда Люба ушла в свою школу, присел на табурет у Вовкиной кровати.
Тронул колено:
— Болит?
— Да я их не чувствую, ноженьки свои.
— А говоришь, позвоночник сломан.
— Всё нутро у меня переломано, на хрен.
— Хочу поговорить. На ноги встать желаешь? Ну, а если поставлю, что отдашь?
— Да что у меня есть? — горько-прегорько сказал парализованный Вовка.
— Невеста, — мне претила и нравилась роль Мефистофеля. — Ты выздоровеешь, а Любовь Александровна уедет со мной.
Весь Вовкин напряжённый вид выражал страстное отрицание, вот-вот должно сорваться с губ роковое "нет", но застряло где-то на полпути. Мой визави морщил лоб и напрягал мышцы шеи.
Да ты, брат, ещё и заика.
— Ей с тобой не житьё, Хазбулат удалой. Разве самому не противно, что любимая женщина выносит из-под тебя засранки? Ну, говори....
— Согласен, — одолел Муромец речевую немощь.
— Дай слово мужика, что не встанешь у меня на пути, и не будешь её преследовать.
— Даю.
Защёлкнув на Вовкином запястье оптимизатор, похлопал его по тыльной стороне ладони:
— Выздоравливай, дорогой.
По вечерам, выпив кружку парного молока, шёл спать, но едва убывающая луна касалась конька дома, просыпался и выходил курить. Любочка, наверное, и не ложилась — спешила ко мне, не босая в ночнушке, а очень даже принаряженной. Поцелуями не обменивались, но перешли на ты.
— Солнце для работы, лунный свет для любви — верно?
— Почему луна так беспокоит женщин?
— Не знаю. Но согласись, какая-то колдовская сила в её свете присутствует, а нас испокон веков с нечистым в связях обвиняли.
Нырнула мне подмышку.
— Хочешь, околдую?
— Нет.
— А что хочешь?
— Гитару.
Пришла с инструментом на следующее рандеву. Не настроенным.
Я пел ей: "Самое синее в мире...."
Она: "На побывку едет....", под мой аккомпанемент.
И вместе: "Снова замерло всё до рассвета...."
Были светлые тёплые ночи, и отношения наши чистыми, чистыми....
.... Вовка вышел из своей светёлки в день бабушкиных Сороковин. За столом сидели гости. Негромкая текла беседа, инструмент позвякивал столовый. Вдруг разом тишина, будто покойная сама явилась на поминки.
Он вырос в дверном проёме, прислонился к косяку:
— Не ждали?
Взгляд скорее недобрый, чем ликующий.
— Ой, Володя! — Люба бросилась к нему на грудь.
Но он отстранил её, не грубо, но решительно. Сел на освободившееся место.
— Пьёте?
— За упокой души.
Вовка замахнул стаканчик водки, сунул три пальца в тарелку квашеной капусты, захрумкал крепкими челюстями. Старухи истово крестились — отошёл столбняк.
— Блином, блином помяни.
Муромец поднял на меня тяжёлый взгляд:
— Пойдем, выйдем.
Вышли. Старушечьи лица прилепились к окнам. Вовка отвесил мне земной поклон с касанием земли рукой.
— Спасибо, братка, — протянул оптимизатор. — Всё исполню, как обещал. Прощай.
И прочь со двора. Следом Люба. Вернулась подавленная.
— К своим пошёл. Пешком за восемь вёрст.
— Пусть промнётся — належался.
— Сказал, чтоб замуж за тебя шла.
— Правильно сказал. Идём к гостям. Завтра в дорогу.
Помянули, вымыли посуду, навели порядок в доме, сходили на кладбище попрощаться. Люба начала собирать вещи, а я улизнул в малуху.
— Всё, Билли, где твой инструктор — пора перевоплощаться.
— Ещё не время. У тебя что, зудит?
Ну, хорошо, интриган виртуальный, ничего ты не добьёшься — моё слово крепкое.
Вернулся в дом. Люба, расправляя постель, взбила две подушки. Я подошёл к ней сзади, взял за плечи, ткнулся носом в аромат ухоженных волос.
— Не будем спешить — сначала ЗАГС и свадьба, потом всё остальное.
И ушёл ночевать в малуху.
Потом было всё в обратном порядке — пыльный автобус, вокзал и зыбь под спальным вагоном. Только вопросительный Любин взгляд преследовал повсюду. Я прятал глаза, а он сверлил мне спину и затылок. Наконец, был задан вопрос.
Мы сидели в вагоне-ресторане.
— Ты служишь на атомоходе?
— Да.
— Очень близко от радиации?
— Совсем рядом.
Показалось, услышал скрип Любиной кожи, когда напряжённую растерянность на лице она перекраивала в жалкую улыбку.
— Есть последствия облучения?
— Не замечал.
— Тогда почему сторонишься меня? И вообще — зачем я тебе?
— Для совместной счастливой жизни.
— Твёрдо решил? А силы для этого найдёшь?
— Жаждешь доказательств? Прямо сейчас? Согласна раком, в гальюне?
И прикусил язык. Как он повернулся такое ляпнуть? И в мыслях не было оскорбить любимую. Сдают нервы, капитан.
Люба швырнула на стол нож и вилку, встала и удалилась — независимая, гордая, оскорблённая. Будто моя прежняя жёнушка.
Вопреки логике, не бросился догонять с извинениями. Сидел и сок прихлёбывал, не обращая внимания на любопытные взгляды из-за соседних столиков. Им невдомек, с кем вёл диалог, смакуя апельсиновый аромат.
— Билли, хватит, возвращай на Землю.
— Потерпи, Создатель, эксперимент не завершён.
— Надо мной?
— Ты что так напрягаешься?
— Тогда найди убедительный предлог избавить нас от близости.
— Нашёл проблему!
— Билли, или, или — или я выхожу из игры, или перестань мучить Любовь Александровну и выставлять меня в неловком свете.
— А ты бы за речью последил.
— Сам не понял, как получилось. Обиделась Любаша крепко на мою глупость — может с поезда сойти.
— Остановок вроде не было.
— Возьмёт и спрыгнет.
— Так что сидим? Удивляюсь твоей чёрствости.
— Да брось — с таким учителем....
Люба не спрыгнула с поезда, она спала на своём ложе. Присел, взял руку, погладил, поцеловал, опять погладил. Если б сейчас потянулась ко мне — клянусь! — плюнул на затаившихся в купе соседей и притиснулся, а там будь, что будет. Но Люба спала или делала вид.
В Севастополе у меня была названная мама — Анна Филипповна — жена начальника штаба Черноморского флота. Это она выхлопотала мне, холостяку, жильё под боком — в двухквартирном коттедже на побережье. Надо ли рассказывать, как обрадовалась приезду невестки. Завладела её рукой и вниманием, протащила по усадьбе, начав со своей квартиры. Побывали в моей — теперь нашей с Любашей. Вышли в весьма ухоженный сад, которым Анна Филипповна гордилась и называла "каторгой". Дамы нашли общий интерес среди кустов и деревьев. Мы с вице-адмиралом нажигали угли в мангале и смаковали домашнее вино в полумраке увитой виноградником беседки.
— Одобряю, — кивнул на гостью начштаба.
— Бабушкин выбор.
— Ну и, правильно. Так и надо относиться к браку — старшим доверять. У молодых-то ни ума, ни опыта — не успели свадьбу отыграть, а уж бегут разводиться.
Вечером состоялась помолвка. Филипповна из свекрови быстренько перерядилась в тёщу и потребовала соблюдения традиций. Пришлось просить у неё руки возлюбленной. А потом и у самой виновницы, преклонив колено. После согласия, нас объявили женихом и невестой, разрешили троекратно расцеловаться. Что мы с удовольствием исполнили. Театральность представления раззадорила Любашу — она раскраснелась, разговорилась, сияя белозубой улыбкой. Бросала через стол лукавые взгляды.
Стемнело. С моря потянул прохладный бриз. Я вооружился гитарой, и потекли по-над берегом прекрасные украинские песни, до которых Анна Филипповна большая мастерица. Пели русские песни. Захмелевший вице-адмирал пролил слезу.
— Как я вам завидую. Мать, ты помнишь нашу свадьбу?
— И-и-и-и! — Филипповна пустилась в пляс на пятачке перед беседкой.
По её знаку Люба выскользнула из-за стола. Закружилась — платье колоколом. Адмирал рискнул вприсядку. Я аккомпанировал.
Угомонились за полночь. Люба за посуду.
— Утром уберём, — махнула Филипповна. — Идите уж. Сыночка и дочку вам за одну ночку.
Шёл за Любой садовой дорожкой и любовался изгибом её спины, удивительно тонкой талией.
— Билли, пора.
— Нет.
— Тогда придумай что-нибудь, или я в бега подамся.
И он придумал. Едва вошли, зазвонил домашний телефон. Беру трубку.
— Товарищ капитан второго ранга, говорит помощник дежурного по кораблю мичман Лобода — вам три восьмёрки.
Три восьмёрки — условный код, означающий срочное прибытие на борт.
— Машину выслали?
— Нет.
— Понял. Буду.
Вызвал такси. Облачился в форму. Чмокнул невесту:
— Прости, дорогая, служба.
— Не так, — Люба бросилась на шею, припала губами.
Билли, держать!
Сквозь все блокады оптимизатора почувствовал позывы страсти. А Люба, кажется, успокоилась:
— Я буду ждать — поторопись.
Дел на крейсере всего лишь открыть сейф и передать курьеру Генштаба некий пакет, суть которого не имеет отношения к этой истории. Можно было возвращаться, но я остался и завалился спать в каюте. От греха подальше.
Люба подозревала во мне холодность, отсутствие чувств и ломала голову о причинах, побудивших улестить её из села и даже просватать. Утро встретила в слезах. Вышла в сад, где Филипповна разбиралась с посудой.
— Что случилось, донюшка? Дома не ночевал? А где ж его бис носит? Вызвали? Ну, я ему сейчас....
Свекрёща набрала номер моего мобильного телефона.
Как оправдаться? Перешёл в контрнаступление.
— Сейчас заканчиваю занятия с личным составом и сразу в город. Прошу привезти Любашу в магазин для новобрачных и оказать помощь в выборе платья.
— И тебе костюма.
— Я буду регистрироваться в форме.
— Я тебе дам форму, я тебе такую форму покажу! А заявление когда?
— Сразу и подадим.
Заявление мы подали. Но Билли или рок хранили нашу непорочность. Он ли придумал, так ли в мире сложилась обстановка, но она потребовала присутствия российских военных кораблей в восточном Средиземноморье. Тем же днём нас взметнули по тревоге, и через сутки боевое соединение Черноморского флота покинуло Стрелецкую бухту, взяв курс на Дарданеллы.
Легли в дрейф в виду ливанского побережья. Мористее — американский флот во главе с тупорылым авианосцем. Демонстрация присутствия беспокойным арабам. А мы кому что демонстрируем? Наверное, всем свою глупость — торчим между враждующими силами, как сосиска в хот-доге.