Пока они делали свое дело, Руселу было все равно. Кроме того, это помогало поддерживать корабль в рабочем состоянии. Сексуальные временные, казалось, очень эффективно контролировали поведение с точностью, необходимой для поддержания функционирования систем корабля: вы могли закрепить вентиляционную решетку на потолке с показным размахом или без него, но вы должны были сделать это совершенно правильно, чтобы произвести впечатление на противоположный пол, даже если вы не понимали, для чего это нужно. Даже когда разум покидал тебя, ты должен был делать все правильно.
Он услышал плач неподалеку.
Он окинул взглядом коридор, следуя за звуком. Он завернул за угол и наткнулся на жителей деревни.
Их было человек двадцать пять, взрослых и детей. Все они, конечно, были обнажены; одежды никто не носил уже тысячелетия. У некоторых из них на руках или на спине были младенцы. Сидя на корточках в коридоре, они сгрудились вокруг центральной фигуры, женщины, которая плакала. Она что-то прижимала к себе, окровавленный лоскуток. Остальные протянули руки и погладили ее по спине и голове; Русел заметил, что некоторые из них тоже плакали.
Он сказал: — Их сочувствие очевидно.
— Да. Они потеряли так много всего, но не это.
Внезапно они повернули головы, все лица, кроме плачущей женщины, повернулись, как антенны. Что-то их встревожило — возможно, крошечный парящий дрон, который был физическим воплощением Русела. У них были низкие брови, но лица все еще были человеческими, с прямыми носами и изящными подбородками. Рассел подумал, что это было похоже на цветочную клумбу из лиц, повернутых к свету. Но их рты были растянуты в гримасах страха.
И каждая из них была более или менее похожа на Лору, с ее тонким, как у эльфа, лицом и даже чем-то похожим на ее неуловимые глаза. Конечно, они это сделали: слепой фильтр естественного отбора, действовавший в течение нескольких поколений в этом злополучном стаде, давно определил, что, хотя разум больше не нужен, такой взгляд может смягчить сердце этого сморщенного существа, которое правит миром.
Странная картина из обращенных к ним лиц Лоры длилась всего мгновение. Затем временные обратились в бегство. Они хлынули прочь по коридору, бегая, припадая на костяшки пальцев, отталкиваясь от стен и потолка.
Андрес проворчала: — Готова поклясться, с каждым поколением они становятся все больше похожи на шимпанзе.
Через несколько секунд они исчезли, все, кроме плачущей женщины.
Русел перевел взгляд на женщину. Он двигался осторожно, не желая ее пугать. Она была молода — двадцать, двадцать один год? Определить возраст этих временных становилось все труднее; казалось, что в каждом поколении они достигают половой зрелости позже. У этой девушки явно миновал период менархе — на самом деле она родила, и совсем недавно: ее живот был дряблым, груди налиты молоком. Но ее грудь была перепачкана кровью, которая казалась ярко-алой на сером фоне коридора. И то, что она баюкала, не было ребенком.
— Лета, — сказал Русел. — Это рука. Детская рука. Кажется, меня сейчас вырвет.
— У тебя больше нет приспособлений для того, чтобы блевать. Посмотри поближе.
Из окровавленной массы плоти торчал белый обрубок кости. Кисть была отрублена у запястья. А два крошечных пальца были почти лишены плоти, связок и мышц, остались только крошечные кости.
— Это запястье, — безжалостно сказала Андрес, — прокушено насквозь. Зубами, Русел. И на этих пальцах тоже поработали зубы. Подумай об этом. Немного потренировавшись, ты сможешь зажать один из этих маленьких кусочков между резцами и просто отделить мякоть и мышцы...
— Заткнись! Лета, Андрес, я сам вижу. Мы всегда избегали каннибализма. Я думал, мы достаточно сильно вдолбили это в их усыхающие черепа.
— Так мы и сделали. Но я не думаю, что это каннибализм — или, скорее, то, что сделало это, было не из ее породы.
Русел поднял визор и огляделся. Он увидел кровавый след, тянущийся от женщины, размазанный по стенам и полу, который ни с чем нельзя спутать, как будто что-то утащили.
Андрес сказала: — Думаю, что в наших квартирах внезапно появился хищник.
— Не так уж внезапно, — сказал Русел. Какая-то часть его рассеянного сознания просматривала корабельные журналы, которые долгое время игнорировались. Подобные инциденты происходили на протяжении пары столетий. — Раньше это случалось редко, раз или два на поколение. В основном, это были старики, которых забирали, или очень молодые — уязвимые, ненужные или заменимые. Но теперь, похоже, их количество растет.
— И это сокращает число временных.
— Да. Ты была права, что привела меня сюда. Это нужно было решить. — Но чтобы сделать это, подумал он с растущим страхом, ему придется встретиться лицом к лицу с ужасом, который он скрывал от своего сознания на протяжении тысячелетий.
— Я здесь, с тобой, — мягко сказала Андрес.
— Нет, это не так, — отрезал он. — Но я все равно должен с этим разобраться.
— Да, это так.
Его взгляд был прикован к кровавому следу, который вился по коридорам-поселкам временных. Местами этот след был прерывистым и вился в тени или сквозь дыры, проделанные в стенах. Это был скрытный след охотника, подумал он.
Наконец Русел подошел к переборке, которая разделяла корабль надвое, обозначая границу владений временных. Он давно выбросил из головы то, что находилось за этой стеной: на самом деле, если бы он мог срезать кормовой отсек корабля и позволить всему этому бардаку улететь в космос, он бы давно это сделал.
Но в переборке было отверстие, достаточно широкое, чтобы в него могло пролезть худощавое тело.
Переборка была сделана из металла и полимера, чрезвычайно прочная, толщиной в метр; отверстие представляло собой аккуратный туннель, не обычный, а с гладкими стенками, просверленный насквозь. — Не могу поверить, что у них есть инструменты, — сказал он. — Так как же они пролезли?
— Зубы, — сказала Андрес. — Зубы, ногти и время, которого у них предостаточно. Помни, с чем ты имеешь дело. Даже если бы переборка была сделана из алмаза, они бы в конце концов прорвались.
— Я надеялся, что они мертвы.
— Надейся! Принимай желаемое за действительное! Это всегда было твоей слабостью, Русел. Я всегда говорила, что в первую очередь тебе следовало убить их. Они просто истощают ресурсы корабля.
— Я не убийца.
— Да, это так.
— И они такие же люди, как и временные.
— Нет, это не так. И теперь, похоже, они едят наших временных.
Его взгляд переместился к дыре в стене. Андрес, казалось, почувствовала его страх; она ничего не сказала.
Он прошел сквозь барьер.
Он оказался в перевернутом помещении, которое все еще считал амфитеатром, прямо в основании корабля. Это был большой пустой объем в виде цилиндра, положенного на бок. После раскрутки он использовался для реализации более масштабных проектов реконструкции, необходимых для подготовки корабля к длительному межгалактическому путешествию, и на его полу и стенах были установлены давно заброшенные реликвии тяжелого машиностроения: порталы, металлические платформы, похожие на гигантские скелеты огромные краны для низкой гравитации. Повсюду висели лампы-шары, отбрасывая желто-белый свет, переплетающийся с тенями. Это было удивительно величественное зрелище, подумал Русел, и оно пробудило воспоминания о более ярких, целеустремленных днях. На стене камеры, которая раньше была полом, он даже смог разглядеть кронштейны, на которых в день старта крепились амортизационные кушетки.
Теперь все открытые поверхности были изъедены коррозией. Ничто не двигалось. И этот перевернутый пол, который Андрес сделала прозрачным всего через год после запуска, был покрыт чем-то похожим на камень. Это была затвердевшая куча фекалий, обрывков ткани и грязи, стена из дерьма, отгораживающая Галактику.
Поначалу в этих инженерных дебрях он не мог разглядеть ничего живого. Затем, когда погрузился в изношенную атмосферу этого места, он научился видеть.
Они были похожи на тени, подумал он, стройные, прямые тени, которые скользили по мосткам, крадучись, осторожно. Временами они выглядели как люди — явно прямоходящие, двуногие, целеустремленные, — хотя их конечности были тонкими, а животы раздутыми. Но затем они опускались на четвереньки и, согнувшись, убегали прочь, и это впечатление человечности исчезало. Казалось, на них было не больше одежды, чем на временных. Но, в отличие от последних, их тела были покрыты чем-то вроде густой шерсти темно-коричневого цвета, похожей на мех.
То тут, то там за волочащимися существами летали дроны, разнося еду и воду. Существа игнорировали этих посланцев корабля, который поддерживал в них жизнь.
Андрес мрачно сказала: — Я знаю, что ты не хотел думать об этих реликтах, Русел. Но на корабле за ними присматривают. Конечно, их снабжают едой. Одеждой, одеялами и тому подобным — они рвут все это на части, чтобы использовать в качестве материала для гнездования, как это делают временные. Они не отправляются к раздатчикам за припасами, как это делают временные; дроны должны приносить им все, что им нужно, и вывозить отходы. Но на самом деле они довольно пассивны. Они не возражают против дронов, даже когда те чистят их, обрабатывают раны или лечат. Они привыкли к тому, что за ними ухаживают машины.
— Но чем же они занимаются весь день?
Андрес рассмеялась. — Ну, ничем. Только едят то, что мы им даем. Может быть, немного лазают по мосткам?
— Должно быть, у них есть хоть капля любопытства, осведомленности. У временных есть! Они люди.
— Их предки были такими. Теперь они совсем безмозглые... Там, смотри. Они собираются в одном из мест своей кормежки. Возможно, нам удастся увидеть, что они делают.
Местом для кормежки служило неглубокое углубление, выдолбленное в стальном полу. Его основание было испачкано зеленым и коричневым. Дрон доставил в центр ямы запас еды — груду сфер, цилиндров и дисков размером с человеческую руку, все ярко раскрашенные.
Из-за угла амфитеатра появились животные, которые шли, подпрыгивая, двигаясь с медленной неуклюжестью из-за низкой гравитации — и в то же время с преувеличенной осторожностью, подумал Русел, как будто они были очень хрупкими, очень старыми. Они собрались вокруг груды еды. Но не потянулись за едой, а просто опустились на землю, словно обессиленные.
Теперь из леса мостков появились существа поменьше. Они двигались нервно, но так же осторожно, как и более крупные существа. Русел подумал, что это, должно быть, дети, но в их движениях не было ни спонтанности, ни энергии. Они сами были похожи на маленьких старичков. Детей было гораздо меньше, чем взрослых, всего горстка на всю примерно полусотню особей.
Именно дети подходили к куче с едой, отламывали кусочки яркого корма и приносили взрослым. Взрослые встречали это безразлично или, в лучшем случае, ворчливо, с легким ударом по голове или плечу. Каждый ребенок-слуга упрямо возвращался к куче за добавкой.
— Они не особенно гигиеничны, — заметил Русел.
— Нет. Но это и не обязательно. По сравнению с временными у них гораздо более крепкая иммунная система. И корабельные системы поддерживают здесь порядок.
Русел спросил: — Почему взрослые не берут еду сами? Это было бы быстрее.
Андрес пожала плечами. — Это их обычай. И они едят совсем другую пищу.
В самом центре углубления виднелся широкий шрам темно-малинового цвета, усеянный белыми бугорками.
— Это кровь, — удивленно сказал Русел. — Засохшая кровь. И эти белые штуки...
— Кости, — ровным голосом произнесла Андрес. Русел подумал, что она выглядит странно возбужденной, взволнованной представшим перед ней унизительным зрелищем. — Но здесь слишком много остатков, чтобы это можно было объяснить их редкими набегами на чужую территорию.
Русел содрогнулся. — Значит, они еще и едят друг друга.
— Нет. Не совсем. Старики пожирают молодых, матери пожирают своих детей. Таков их обычай.
— О, Лета... — Андрес была права: Русела не могло стошнить. Но он осознавал, что его тело, прижатое к борту пострадавшего корабля, слабо бьется в беде.
Андрес бесстрастно произнесла: — Я не понимаю твоей реакции.
— Я не знал...
— Тебе следовало хорошенько подумать — подумать о последствиях своего решения оставить этих существ в живых.
— Ты чудовище, Андрес.
Она невесело рассмеялась.
Конечно, он знал, что это за животные. Это были автархи — или отдаленные потомки долгоживущего, кровнородственного клана, который когда-то правил временными. На протяжении почти двадцати тысяч лет давление отбора работало безостановочно, и комплекс генов, который изначально давал им преимущество перед временными животными, — гены долголетия, предрасположенность, введенная в геном человека кваксами, — обрел полное выражение. А между тем, в стерильной атмосфере этого места у них было еще меньше причин тратить драгоценную энергию на большие мозги.
С течением времени они жили все дольше и дольше, но думали все меньше и меньше. Теперь эти автархи были почти бессмертны и почти лишены разума.
— На самом деле, они довольно увлекательны, — весело сказала Андрес. — Я пыталась разобраться в их экологии, если хочешь.
— Экология? Тогда, может быть, ты объяснишь, как это может быть полезно для живого существа — так обращаться со своими детьми. Кажется, что эти детеныши выращиваются на фермах. Жизнь — это сохранение генов: даже в нашем маленьком искусственном мире это остается правдой. Так как же употребление в пищу собственных детей помогает достичь этого? ...Ах. — Он посмотрел на волосатых существ перед собой. — Но эти автархи не смертны.
— Вот именно. Они потеряли рассудок, но остались бессмертными. А когда разум исчез, естественный отбор поработал с тем, что нашел.
Даже для этих странных существ интересы генов были превыше всего. Но теперь необходимо было разработать новую стратегию. Это было предсказано еще при жизни первых автархов. Не было возможности распространять гены путем увеличения популяции, но если бы отдельные особи могли стать фактически бессмертными, гены могли бы выжить благодаря им.
Андрес сказала: — Но простого долголетия было недостаточно. Даже самые долгоживущие рано или поздно умрут в результате какого-нибудь несчастного случая. Сами гены могут быть повреждены, например, из-за радиационного облучения. Копирование безопаснее! Для своего собственного сохранения гены должны обеспечить рождение нескольких детей, а также выживание некоторых, самых умных и сильных.
— Но, видишь ли, жизненное пространство здесь ограничено. Родители вынуждены бороться за пространство со своими собственными детьми. Они не заботятся о детях. Они используют их как работников, а при избытке — как ресурс для людоедства... Но всегда есть один или двое детей, которые борются за то, чтобы пробиться во взрослую жизнь, и этого достаточно, чтобы сохранить численность стада. В некотором смысле давление со стороны взрослых — это механизм, гарантирующий, что выживут только самые умные и сильные из детей. Это смешанная стратегия.
