— Если бы ты знал, ради кого, ты не читал бы мне проповеди.
— Я могу что-нибудь для вас сделать?
Несколько мгновений Скильвинг разглядывал его, откинувшись на спинку стула. Он стал почти прежним, и глаз горел таким же пронзительным светом.
— Ронану повезло больше, чем мне, — сказал он наконец. — Странно, но в итоге он оказался победителем. У него есть преемник, который может сделать Орден Креста великим. А я продал свою душу... а что будет с Чашей после меня?
Гвендор горько усмехнулся.
— Какой из меня Великий Магистр? Ему положено в первую очередь думать о благе Ордена. А я думаю... только о ее благе.
— Самые важные дела для своего Ордена я совершил, зная, что больше никогда не увижу ту, которая была мне дороже жизни. А что касается блага Рандалин... то докажи, что ты о нем действительно думаешь.
— Что вы имеете в виду?
— Что ты собираешься делать? Увезти ее с собой? И кем она будет? Наложницей Великого Магистра? Обреченной вечно болтаться по морю? Или ты повезешь ее в Ташир, под пули горцев? Не уверен, что Фарейра будет рад вас принять. Это пока твой пучеглазый приятель относится к ней с некоторым уважением. Но скоро она превратится в мишень для его постоянных насмешек. В вашем ордене женщина всегда была только орудием временнего удовлетворения, разве не так?
— Не могу отрицать.
— Разве вы сделаете исключение для одной, гордой и рыжей, тем более что она из враждебного Ордена? Разве твоим воинам не доставит удовольствие ее сломать?
— Пока я жив, этого не будет.
— Тогда они прогонят вас вместе. У тебя очень странное представление о ее благе — думать, что она должна вместе с тобой бродяжничать по дорогам. Еще надо найти дороги, где вас будут принимать хотя бы равнодушно. Это точно ни Круахан, ни Ташир, ни Айна. А главное, пойми — здесь ее дом, ее любят и ловят каждое слово. А она не похожа на других женщин тем, что не привыкла подчиняться. Она привыкла, чтобы подчинялись ей. И у нее хорошо получается отдавать распоряжения. Здесь она на своем месте. А ты хочешь лишить ее всего этого? Ради чего?
— Ради временного удовлетворения, — хрипло сказал Гвендор.
— Я рад, что ты начинаешь меня понимать.
Скильвинг наклонился вперед, словно пронзая собеседника глазом.
— Поверь, что ваши дороги навсегда разошлись не тогда, когда гвардейцы утащили тебя в Рудрайг, а ее — к Моргану. А тогда, когда ты очутился у крестоносцев и сделал там карьеру. И ты еще говоришь, что тебе не за что проклинать свою силу.
Гвендор выпрямился. Его лицо медленно "закрывалось", особенно со стороны шрамов, становясь прежним — холодным и презрительно-равнодушным.
— Какого поступка ждет от меня Великий Магистр Чаши? Чтобы поверить, что я действительно думаю только об ее благе?
— Ваши раненые почти все уже могут стоять на ногах. На кораблях поставили новые паруса. Я сам попрошу совет старейшин снабдить вас дополнительными запасами воды, сушеных ягод и мяса. Бесплатно.
— Щедрость Чаши не знает границ. А если я откажусь уехать? Или все-таки возьму ее с собой?
— Что же, — Скильвинг поднялся, тяжело оперевшись о стол. — Ничем не могу вам помешать.
Он направился в ту же сторону, куда ушла Рандалин, налегая на палку.
— Один раз душу я уже продал. — сказал он, обернувшись через плечо. — Значит, второй раз мне это будет сделать уже легче и не так страшно. Ты видел пожар на своем корабле, Великий Магистр? В тот день, когда на твоем лице появилось это несмываемое украшение? Было бы грустно, если бы ваш только что отремонтированный флот постигла столь же печальная судьба.
Мы стояли на мостках, неподалеку от того места, где я увидел Рандалин, подплывая к валленской гавани. Только тогда море было почти чистым, а сейчас в миле от берега гордо выстроились все наши корабли с развернутыми парусами — с одной стороны, ждали Великого Магистра, с другой стороны, демонстрировали Валлене свою вновь приобретенную мощь. Жерар предлагал напоследок выстрелить из пушки, так чтобы ядро влетело в окно магистрата. Гвендор только скользнул по нему внешне равнодушным взглядом, но Жерар потом признавался, что он испытал нечто похожее на то, когда Скильвинг на несколько часов лишил его речи.
На пристани уже стемнело. Кое-где горели слабо шипящие масляные фонари. Наша лодка покачивалась рядом. В ней ждал Бэрд, держа в одной руке факел, в другой весло. Мы с Гвендором молча стояли на мостках. Вернее, я стоял, а он мерно расхаживал туда-сюда. Десять шагов туда, десять обратно. У меня уже начала кружиться голова.
— А если она не придет?
— Что же, это к лучшему, — отозвался Гвендор, не поднимая головы от досок пристани. — Прощаться навсегда — это очень тяжело, Торстейн.
— Вы что, всерьез собираетесь проститься навсегда? Вы хотите послушаться этого сумасшедшего колдуна?
— Хэрд во многом прав, — Гвендор остановился и наконец посмотрел на меня. — Но дело не только в этом.
— А в чем же?
— Я никогда не смогу признаться ей, что обманывал ее. А она меня никогда не простит, если узнает.
Я не нашелся, что сказать.
— Ну... хотите, я поговорю с ней... — забормотал я что-то невнятное. — Не расставаться же из-за этого?
— Хэрд очень правильно сказал, — продолжал Гвендор. — Всю жизнь я пытался выдавать себя за кого-то другого. Все время играл не себя. Вот и доигрался. Я не могу сказать любимой женщине, что я — это я, — он горько усмехнулся. — Наверно, это расплата за то, что я обманом проник в ваш Орден. Как вы полагаете. Торстейн?
— Я ничего не полагаю... — начал я, и тут мы разом замолчали, заметив пепельно-розовое пятно, хорошо различимое даже в сумерках, на самом верху парадной лестницы.
Рандалин бежала из последних сил, и мы все время ожидали, что она вот-вот споткнется на ступеньках. Наконец она нашла выход — наклонившись, быстро сбросила туфли и полетела дальше уже босиком, подхватив длинный подол все того же кружевного платья. Прическа окончательно растрепалась от встречного ветра. Она вылетела на мостки, на мгновение приостановилась, высматривая нас в ночной темноте, и рванулась прямиком на факел.
Гвендор шагнул вперед, и она, наконец добежав, упала ему прямо в руки, шепча на окончательно сбившемся дыхании:
— Я так быстро... я не могла... я думала, что вы уже уехали...
— Я вас ждал, — спокойно сказал Гвендор. — Я бы все равно дождался.
Без каблуков она была не значительно, но все-таки ниже его, и поэтому смотрела снизу вверх, приоткрыв искусанные губы, с какой-то безумной надеждой.
— Зачем? Зачем вы... меня ждали?
— Я проклятый эгоист. Я хотел еще раз посмотреть на вас, Рандалин. Хотя разумный человек уже давно поднял бы паруса на своем флагмане и был в нескольких милях от Валлены.
— Я просила... магистрат. Я умоляла... чтобы вам позволили остаться.
— Рано или поздно это все равно случилось бы. Так что лучше уехать сейчас, пока мы... Мы могли бы зайти слишком далеко.
— Вы напрасно клевещете на себя, — Рандалин наконец совладала с дыханием и высвободилась из его рук, сделав шаг назад. — Вы очень благоразумный человек.
— К сожалению, нет, — Гвендор покачал головой, — благоразумный человек никогда не полюбил бы одну отчаянную рыжую женщину из Валлены. Потому что теперь ему суждено помнить о ней до самой смерти.
— Вы не зовете меня с собой, — Рандалин произнесла это скорее утвердительно.
— Вы же со мной не поедете, — в тон ей ответил Гвендор.
— Не может быть... — прошептала она потрясенно. — Неужели все так и закончится?
— Не знаю. Не плачьте, Рандалин. Я прошу вас.
Гвендор сделал движение к ней, но сдержался.
— Сегодня просто ветер дует с гор. А завтра он может перемениться. Подождите, Рандалин. Может, когда-нибудь придет ветер с моря и принесет вам удачу.
— Я буду каждый день ходить на берег.
Даже в мигающем свете факела с раскачивающейся на волнах лодки было видно, что лицо Рандалин залито слезами, но она стояла не двигаясь.
— Прощайте.
Гвендор отвернулся и прыгнул в лодку, резко оттолкнувшись. Он схватил меня за плечо и сжал так, что несколько дней я, одеваясь, видел на коже следы пальцев.
— Не дайте мне оглянуться, Торстейн, — прошептал он. — Иначе я сорвусь, и все мы погибнем.
Бэрд размахнулся и бросил факел в воду. Рандалин, подбежавшая к самому краю мостков, видела только силуэт качающейся на волнах лодки и несколько теней, быстро слившихся с темнотой. Волны разбивались о сваи причала, и подол платья быстро намок и прилип к ногам. Ветер усиливался к ночи, и скоро ничего уже не было видно, кроме редко мелькающих белых гребней. Наконец на борту флагмана, стоящего ближе всего к городу, показался дымок, и ветер донес резкий звук выстрела. Воины Ордена Креста приветствовали своего Великого Магистра, поднимающегося на борт.
Рандалин почувствовала, что ее лицо стянуло от соли — то ли от безутешных слез, то ли от морской воды. Стоя в открытом платье на ночном ветру, она сначала не чувствовала холода, но теперь задрожала и обхватила себя за плечи.
Она обернулась в сторону медленно засыпающей Валлены. Отсюда, с мостков, хорошо была заметна идущая наверх узкая улица, на которой стоял ее дом. В одном из окон горел свет. Наверно, Скильвинг ждал ее, сидя у камина, угрюмо глядя на огонь единственным глазом и время от времени переворачивая угли шипцами.
Рандалин вздохнула и села прямо на доски пристани в своем наполовину вымокшем платье, обхватив колени руками. Больше чем, когда бы то ни было, ей не хотелось идти домой.
— Ты теперь не хочешь со мной даже разговаривать?
Скильвинг медленно приблизился, сильно стуча своим посохом по доскам. Рандалин помотала головой, не оборачиваясь. Она продолжала сидеть на причале, подол платья покрылся налетом морской соли, волосы намокли, кое-где прилипли к щекам, кое-где свисали на лицо отдельными прядями. Она не отрываясь смотрела на море, словно подсвеченное изнутри розово-золотыми лучами угадывающегося за горизонтом солнца.
— Послушай, — Скильвинг остановился за ее спиной, налегая на палку. — Вьеви... мы с тобой провели вместе достаточно много времени. Помнишь, как ты впервые оказалась в Валлене?
— Ты меня привез против моей воли, — сказала Рандалин сквозь зубы.
— Полумертвую, — уточнил Скильвинг.
— Иногда мне кажется, что лучше бы я умерла тогда, — задумчиво сказала Рандалин, — по крайней мере, умерла бы счастливой.
— Я не об этом хотел с тобой поговорить, — Скильвинг тяжело вздохнул. — Много раз после этого ты уезжала, потом снова возвращалась, затем опять отправлялась на поиски своих очередных приключений. Но ты всегда предупреждала меня, что собираешься уехать, и прощалась со мной. Поэтому я сейчас хочу сделать то же самое.
Рандалин наконец обернулась, смерив его чуть припухшими и потемневшими глазами.
— Что ты собираешься сделать?
— Я хочу попрощаться с тобой, Вьеви. Я ухожу.
— Почему?
— Видишь ли, — Скильвинг перенес вес тела на другую руку. Видно было, что ему трудно долго оставаться на ногах. — Ты ведь заметила, как я сильно постарел за несколько последних лет? Ты полагаешь, это возраст наконец берет свое?
— А ты что думаешь?
— Я просто знаю, в чем причина, Вьеви. Когда-то я совершил поступок, недопустимый для такого, как я. Я использовал одно... запретное заклинание. И что самое печальное, я до сих пор об этом не жалею.
— Зачем ты это сделал?
Скильвинг уставился погасшим и даже чуть помутневшим глазом на ее лицо. Несмотря на склеившиеся волосы, следы слез и белые разводы от соли, чуть покрасневшие веки и кончик носа, она все равно смотрела ясно и прямо и продолжала излучать тот уверенный свет, который только усиливался с годами, и который Скильвинг видел каждый раз, когда она проходила мимо.
Именно в этот момент Скильвинг понял, что никогда ей не скажет истинной причины. И не потому, что не хочет отягощать ее своим грузом вины. Просто его темная тоска и ощущение надвигающейся тучи настолько не сочетались с ее спокойным и лучезарным обликом, который продолжал оставаться таким даже тогда, когда печаль переполняла ее через край.
"Может, если я был бы таким, как она, я не поступил бы так, — подумал он неожиданно. — Я постарался бы придумать другой способ. А я выбрал тот, который показался мне проще всего. И дело не в том, что Морган это заслужил. Дело в том, что маги нашего уровня не должны пользоваться такими вещами. Теперь я это хорошо понимаю".
— Я это сделал... не для себя, Вьеви. Но это небольшое оправдание. И моя расплата от этого не будет менее тяжелой.
— И поэтому ты уходишь?
— Я не хочу, чтобы все видели, как мое проклятие меня настигает. И не хочу, чтобы тени моих прошлых деяний стояли над Валленой. Это светлый морской город, и пусть в нем дуют всегда только хорошие ветры.
Рандалин поднялась на ноги. Теперь было отчетливо заметно, что когда она стоит, гордо выпрямившись, она уже чуть выше сгорбившегося Скильвинга.
— Ты что, уходишь совсем один? И куда?
— Я никому не собираюсь это говорить. До Айны со мной пойдет Видарра. Навестим Хейми. А дальше — посмотрим, куда ляжет мой путь.
— Кого ты оставляешь вместо себя в орденском доме?
— Тебя, Вьеви.
— Меня?
— Теперь ты — Великий Магистр Ордена Чаши.
— Ты... — она даже задохнулась, — я не хочу! Я никогда не собиралась...
— А за кем пойдут все воины без исключения? Кто имеет одинаковое влияние и на совет старейшин, и на герцога?
— Все воины меня теперь ненавидят, — произнесла Рандалин сквозь зубы.
— Это пройдет. Раз устранили причину, они скоро снова будут смотреть на тебя восхищенными глазами.
— Ты устранил причину, — резко сказала Рандалин. — ты предполагал, что скоро уйдешь, и сделал все возможное, чтобы оставить того преемника, какого ты захочешь. Не зря тебя считают прародителем всех интриг на Внутреннем Океане, мессир Хэрд.
— Ну что же, — Скильвинг чуть улыбнулся одним уголком губ, но было заметно, что этот титул ему скорее приятен, — теперь твоя очередь войти в историю чем-нибудь другим, более светлым и благостным, моя Рандалин.
— Я не собираюсь входить в историю! Мне ничего это не нужно...
— Ты сама не понимаешь, что нужно тебе. Но уж по крайней мере точно не играть роль безмолвной тени, повсюду сопровождающей магистра крестоносцев.
— А ты решил за меня, что мне нужно, а что нет?
— Я решил за весь Орден. Ты нужна здесь.
Скильвинг отцепил от руки браслет, на котором по кругу шли знаки чаши, и протянул его Рандалин.
— Мне кажется, не один я так думаю. Вот посмотри.
Рандалин полуобернулась в сторону порта. Гавань медленно просыпалась. На нескольких лодках возились моряки, заново перетягивая узлы канатов. Пара рыбачек с корзинами, нагруженными бельем, важно прошествовали по мосткам, качая бедрами. И по главной портовой улице, то и дело останавливаясь и что-то спрашивая у редких прохожих, шли трое с одинаково встревоженным выражением лица. Двое в орденских плащах, а один в каком-то странном цветастом одеянии и не менее странной шапке. При ближайшем рассмотрении все это очень напоминало халат, стоимостью с небольшой корабль, и изящный ночной колпак, который Мануэль выписал своему любимцу из Эбры, выдержав по этому поводу целую битву со старейшинами.
