У жилья меня встретила мама. В руках её был крупный, с острыми сколами камень, которым она рубила ствол сухостоины. Гулкие удары эхом отдавались от окружающих скал. Я помог ей и мы вместе вошли в пещеру. В шалаше, как обычно, полулежала Ойты. Она разложила перед собою пучки сухой травы и что шептала над ними. Наше появление в проходе заставило её отложить свои заботы.
— Сикохку вернулся, — сказала мама и, перешагнув через пахучий сухоцвет, прошла к очагу и положила на пол дрова. Я подал ей остальные.
— Ну, как там? — спросила Ойты, занятая своими мыслями.
— Оленей видел, — ответил я и начал рассказывать о своей неудачной охоте на олененка, едва не обернувшейся бедой для меня самого. Женщины смотрели на меня во все глаза, и я был горд тем вниманием, коим они меня наградили.
— Сейчас Со их гоняет по холмам, — закончил я свой рассказ, скорбно вздыхая и косясь на свое копье.
— Такое случается, — участливо заметила мама, беря меня за руку. — Не каждый бросок приносит удачу.
— Да... — отозвалась старуха, покачивая головой. — Твой Покровитель не услышал просьб, обращенных к нему. Он не знал, чего ты от него хочешь. Поэтому так случилось. Да, да... Ищи путь к своему Помощнику, если хочешь, чтоб невзгоды обходили тебя стороной. Подумай об этом, мальчик! Нет, нет, Кья-па, не перебивай меня, — остановила она маму, что возмущенно подняла брови. — Тут есть, над чем подумать. Возможно, нужно умилостивить духа. Принести жертву. Может поэтому Покровитель Сикохку молчит, — добавила она строго поглядев на маму. — И ты не права, запрещая сыну обращаться к духу, ибо это залог его успехов в охоте и вообще в жизни. Будет снисходителен Покровитель — будет и счастье у человека. Коль уж случилось так, что мальчика отметили духи, так нечего противиться этому. Когда-нибудь, надо показать его жрецам, быть может, он Избранный... А пока, Сикохку, тори дорогу к своему Покровителю. Тогда и олени не избегнут удара твоего разящего копья! — Ойты сморщилась и захихикала.
По совету Ойты, следующим же утром, я направился в лес, поднявшись несколько выше истоков ручья, и устроил из камней маленький жертвенник. С собой мама дала мне нож. Я положил его около плоского камня, на котором собирался оставить свое подношение Покровителю, и начал молиться. Молился неистово и отреченно, как тот, кому ничего другого не осталось: припадал к земле, простирал руки, подымал глаза к небу. Когда дыхание сбивалось и я не мог уже произнести ни слова, то останавливался и отдыхал, а потом опять с головой погружался в моление, взывая к духу-Покровителю.
На мои завывания прибежала Со и устроилась поблизости, участливо посматривая на меня своими черными глазами. А я продолжал говорить: это была даже не молитва, а, как и прежде, просто длинная-предлинная речь, которой, как мне казалось, я смогу обратить внимание духа к себе. Ойты научила меня, что я должен пожертвовать Помощнику, чтобы он непременно явил на меня свою благодать. После долгого и утомительного моления, я взял мамин нож, подвинулся к самому жертвеннику и полоснул себя холодным зазубренным лезвием по ладошке. Побежала кровь, горячие капли упали на серый камень. Я поклонился еще раз и, обтерев нож о набедренную повязку, поднялся на ноги. Со подошла и ткнулась носом в жертвенник, испуганно отдернула морду и посмотрела на меня. Я улыбнулся и, зажимая кровоточащую влажную ладошку, пошел к дому. В душе я был очень доволен.
Примерно в это время, мы стали подмечать, что на заячьих тропах у озера появились следы волков. Нас и до этого беспокоили наглые набеги лисиц и другого зверья, но приход в долину стаи волков взволновал нас по-настоящему: было очевидно, что мы не отделаемся от них одним — двумя зайцами из наших ловушек, нет, тут под угрозой оказался уже весь промысел. Волк не уйдет, пока не убедится, что добычи больше не будет; покуда зайцы будут попадаться в наши силки, волки будут держаться рядом. Они по праву сильного, будут забирать себе всю нашу добычу, а когда сожрут всех зайцев, то, кто знает, могут взяться и за нас. Об этом мы вели речи, собираясь вечерами у очага в нашем теплом и уютном жилище. Все чаще и чаще, находя следы кровавых пиршеств устроенных серыми хищниками на наших ловчих тропах, мы все с большей тревогой всматривались в свое и без того туманное и хмурое будущее: что ждет нас завтра? Представлялось, что вскоре мы совсем позабудем вкус мясной пищи и будем пухнуть с голоду: если волки задержатся в наших местах надолго, это будет означать, что в ближайшее время поголовье зайцев сильно уменьшится и мы уже не сможем добывать их даже в том количестве (кстати, весьма небольшом), что имели до прихода кровожадной стаи. Рано или поздно, когда запасы пищи подойдут к концу, волки перейдут на другое место, но это может наступить слишком поздно, когда нам уже ничего не будет нужно, когда наши души переселятся в Страну Теней. Нам было ясно, что мириться с близким соседством волков нельзя — они объедят нас и доведут до голодной смерти; нужно было что-то придумать. Понятно, случись такое в нашем родном стойбище, мужчины немедля взялись бы за оружие и устроили бы облаву на хищников. Но что могли сделать мы?.. Должно было свершиться, по крайней мере, какое-то чудо, которое заставило бы волков покинуть наши охотничьи угодья. Но в чудеса что-то не очень верилось. Удача и так нечасто к нам заглядывала. Нужно было приложить немало усилий и смекалки, чтобы заставить её вспомнить про нас. Но что предпринять для этого мы не знали. Молчала Мать — Прадительница, молчали и наши Помощники. Ойты с мамой устраивали моления, чадили дымом священных трав, приносили жертвы; я тоже вопрошал к Помощнику — столь же безуспешно.
Волки, обчищавшие наши ловушки на берегах озера, пока еще не добрались до истоков ручья, и это спасало нас. Почти всегда, возвращаясь с обхода, мы приносили в пещеру одного или двух зайцев, а вот на озере петли все время были пустыми. Это продолжалось довольно долго: мы не решались их сразу снять и перенести, опасаясь, что волки тотчас последуют за нами, и будут кормиться вообще со всех наших ловушек. Когда же я порывался спуститься к озеру, мама запрещала мне делать это, говоря, что волки бывают очень опасны. Я не спорил, делая вид, что мне все равно, что волки пугают меня не больше, чем свора назойливых комаров, но на деле испытывал душевный трепет, вспоминая рассказы, слышанные от тхе-хте о коварстве и хитрости серых лесных охотников. "Один волк, что лиса — не опасен, наставлял меня как-то Го-о, — Но, когда они собираются в стаю, лучше не попадаться им навстречу". Так что, нам ничего не оставалось, как смириться, хотя бы временно, с присутствием волков на своих угодьях.
Но вскоре, тягостное соседство с волчьей стаей стало приносить свои недобрые плоды, оживляя зловещие образы старинных преданий.
А началось все так...
В один из холодных пасмурных дней, когда под напором ветра землю хлестали жгучие струи мелкого дождя, смешанного со снегом, мы с мамой и Ойты, настоятельно попросившей взять её с собой, отправились к озеру, чтобы, наконец снять злополучные, не приносящие пользы петли и перенести их в более богатое дичью место, подальше от пронырливых хищников. На всякий случай мы взяли с собой копья. Со тоже отправилась с нами: оставлять её одну в жилище было бесполезно — все равно вырвется, а пока будет искать выход, перевернет все вверх дном; еще и шалаш обрушит на горящие угли. Мама и Ойты, которую она поддерживала на ходу, шли позади меня, неумолчно разговаривая, а я в сопровождении Со, спускался гораздо быстрее них и уже достиг озера, когда женщины только появились из-за поворота распадка. Я помахал им и подозвал Со, пошел по припорошенным снегом кочкам к воде, ходящей ходуном под сильными шквалами непогоды.
Лед на озере исчез: его разметало волнами. От воды веяло мертвенным холодом. Черные волны ударялись об одиночные горбатые глыбы, выступающие из берега, и утеряв силу, откатывались назад. На земле, свободной от бурых лохмотьев гнилой травы, я различил большую вмятину и присел, чтобы лучше её разглядеть, хотя уже понял, чей это след. "Есть в лесу звери, что пострашнее любого волка", — подумал я, поднимая глаза и оглядываясь по сторонам. Хотя след был старый, подтверждением чему было спокойствие собаки, не проявившей особого интереса к отпечатку на мокрой земле, тем не менее, в груди моей колыхнулась тревога. Лучше уж дождаться, когда мама и бабушка подойдут, и всем вместе идти на лесную сторону озера, где стояли силки. Мало ли, вдруг тот, кто оставил здесь след, затаился среди деревьев.
Мама и Ойты не торопились. Старуха все еще ходила с большим трудом, волоча раненую ногу. Пару дней назад рана закрылась и было похоже, что она начала по-настоящему подживать. Опираясь одной рукой на посох, а другой — на мамино плечо, Ойты неуклюже спускалась по каменистой тропе, стараясь не поскользнуться на мокрых корнях, густым переплетением прикрывавших тропу.
Едва они подошли, я показал им обнаруженный след и стал ждать, что они на это скажут. Мама присела на одно колено, потрогала землю, подумала, потом поднялась на ноги. Взглянула на Ойты, что стояла рядом и трясла подбородком.
— Этого еще не хватало! — прошептала старуха, морщась и посапывая носом. — И медведь повадился. Этот не только зайцев поест, но и до нас с удовольствием доберется, а пещеру нашу себе под берлогу возьмет.
— Да нет, — ответила мама. — След старый. А свежих не видно. Он уходил от зимы, что уже началась высоко в горах. Мимо шел. Не он наша забота, а волки. Эти уж точно не оставят нас в покое.
Но мамины слова не прогнали с хмурого лица Ойты глубокой озабоченности; старуха, опершись на посох, продолжала покачивать головой. Мама тронула её за плечо.
— Надо идти, — сказала она и подставила старухе плечо.
Мы продолжили движение. Медленно обошли озеро и оказались на опушке леса, где буйно разросся колючий кустарник. Мама усадила Ойты на побелевший трухлявый ствол лежащий в траве, а сама вместе со мною пошла, снимать петли. Как и ожидалось, сняв штук пять ловушек, мы не обнаружили в них ничего; правда, около одной, сработавшей, валялось несколько клочков серого пуха. Мама поджала губы и пошевелила пух носком своего чи. Я только вздохнул.
— Ну что там, — долетел до нас голос Ойты из-за кустов, — нашли что-нибудь?
— Петли пустые, — отозвалась мама и, распрямившись, помахала ими над головой. Ойты промычала что-то и притихла.
Мы сняли еще несколько петель. Одна из них оказалась порванной и мама откинула её прочь. Со бегала вокруг нас и нюхала землю. Мама свистнула её и мы, обойдя одинокий кедр, вышли на прогалину, по краю которой были установлены оставшиеся пять или шесть западней.
— Я сниму их, — сказал я, — а вы с Ойты собирайтесь.
Мама посмотрела на меня строго, потом её взгляд смягчился и она кивнула. Развернулась и пошла к старухе, которая начала звать нас. Я проводил маму глазами, хотел потрепать Со, но она отпрыгнула и отбежала в сторону. Я усмехнулся и побрел к ловушкам.
Снять их не составило большого труда. Я накрутил петли на руку и поднялся с колен. Взгляд скользнул по неспокойной поверхности озера. Дождь прекратился. Немного посветлело, но ветер по-прежнему трепал кусты и раскачивал мохнатые ветви деревьев. В просветы хвои кедра я разглядел медленно удаляющихся мать и Ойты; мелькнул над кустами пушистый хвост Со. Я положил копье на плечо и направился к берегу озера, где не нужно было лезть через кусты, и где шла зверовая тропа. Выбравшись на неё, я передернул плечами: здесь сильно дуло, а от воды пахнуло сырым зябким холодом. Я заспешил догнать ушедших вперед женщин, что к этому времени уже огибали озеро. Но земля под ногами расплывалась, что затрудняло движение. Пришлось снова забирать в сторону, поближе к кустам, где почва была более твердой. Мама и Ойты были уже далеко — подходили к тому месту, где я обнаружил медвежий след. Они остановились и стали смотреть на меня. Я приподнял копье. Мама помахала в ответ, но Ойты почему-то схватила её и принудила опустить руку. Я сбавил ход и стал наблюдать за ними. Они смотрели на меня. Даже Со стояла подняв морду. "Чудно это", — подумал я и, покачав головой, пошел дальше, раздвигая рукой густые ветки. Я шел вдоль берега и все поглядывал на стоявших без движения маму и старуху. Пробовал еще раз им помахать, но они не отвечали. Может, их разозлило что? Может опять поругались, как это часто бывало, а может я им чем-нибудь не угодил? Подойду — выяснится: сами все скажут. Наверное, недовольны, что я так долго управлялся с ловушками. Ворчать будут. Я нахмурился и опустил глаза. Под ногами взбивалась мокрая взлохмаченная трава, задевая голые щиколотки.
Кусты кончились, я вышел на бугристую плешь и, прыгая по кочкам и выступающим глыбам, быстро направился к поджидающим меня женщинам. Мама пошла мне навстречу, крепко сжимая копье в обеих руках. Что-то тут не так, подумал я,нервно покусывая кончик языка: чего это мама идет на меня, точно на врага. Не доходя друг до друга шагов десять мы остановились. Я недоверчиво поглядывал на её копье. Она смотрела куда-то через меня.
— Хвала духам, сынок, ты цел! — сказала она и, в два прыжка очутившись рядом, обняла меня за плечи.
Я удивленно хлопал глазами. К нам подошла Ойты в сопровождении Со, шерсть на загривке которой встала дыбом.
— Ушли, — хмыкнула старуха, останавливаясь и опираясь на посох. — Духи на твоей стороне, маленький Сикохку! Не иначе, не иначе...
Мама освободила меня из своих объятий. Я оглянулся. Позади все было чисто. Перевел недоумевающий взгляд на маму. Она вздохнула, опустила копье острием к земле и, отводя взор, сказала.
— Все хорошо. Волки ушли. — Она вытерла лоб тыльной стороной ладони. — А я так боялась за тебя! — Она вновь приникла ко мне.
— Не стоит здесь стоять. Кто может сказать, что у них на уме, — заговорила Ойты. — Надо идти к пещере. И сюда больше ходить не будем. Слышите? Никто не будет ходить к озеру. Слишком опасно. Сегодня нам повезло. В другой раз все может обернуться иначе...
— О чем вы говорите? — закричал я; холод гулял по моим лопаткам, в голове засвербело. — Я ничего не понимаю!
Мама положила руку мне на плечо, заглянула в глаза, но продолжала молчать.
— Волки шли за тобой, — ответила за неё старуха, сплевывая на землю. — Шли от самого леса. Мы боялись крикнуть тебе: вдруг, испугавшись, ты бы побежал. Тогда волки кинулись бы на тебя, как на оленя... Они отстали там, у кустов, — она мотнула головой в сторону противоположного берега. — Постояли и ушли. Нам было страшно за тебя, Сикохку! Ой, как страшно! — её сухие заскорузлые пальцы легли рядом с маминой рукой мне на плечо; глаза её заблестели.
Через день с утра мы все вышли из пещеры, вооруженные большими заостренными камнями. Мы перешли ручей и углубились в лес, росший на склоне холма, намереваясь запасти топливо для очага. Мама еще с вечера отыскивала у подножия утесов камни, годные для рубки сухостоя, не слишком большие и тяжелые, но достаточно увесистые, чтобы вгрызаться в дерево. Вблизи пещеры сушняка и валежника уже не было — мы давно скормили их своему огню — поэтому, пришлось взбираться выше и углубляться в самую гущу низкорослых замшелых пихт и елок. По пути мы подрубали и сламывали тонкие сухостоины, обламывали ветки и скидывали в кучки, которые потом намеревались сносить вниз, к жилищу. Ойты быстро утомилась и вскоре уселась на поломанные палки. Мы с мамой взялись рубить высокую увядшую на корню пихту. Со вилась вокруг и мешала маме хорошенько размахнуться.
