— Это место превыше всех прочих, лорд Хаст.
— Не нужно было соглашаться, — раздраженно, хрипло проговорил Хенаральд, опуская взгляд на меч в руках. — Видите, я держу его словно дитя? Я предал страхи отца, долго не раздумывая — и вы смеете сомневаться в моей вере? Слишком поздно струсил, роды не отменить; и вот я делаю шаг за шагом, словно приговоренный к казни. Галар Барес, выдержите вес старика, который упадет на пороге?
— Нет, сир. Но я выдержу силу воли моего владыки и легко не сдамся.
Хенаральд вздохнул: — Как будущее несет прошлое, сын несет отца. Интересно, может ли подобный меч рассечь такую связь?
Аномандер казался потрясенным этими словами. Однако он промолчал и повернулся, хватаясь за кольцо двери.
Когда Сильхас Руин, подойдя сзади, положил Скаре Бандарису руку на плечо, капитан вздрогнул и поспешно отступил в сторону. Но, увидев, кто позади, расслабился и улыбнулся: — Ах, друг, прости. Щенки выли и рычали всё утро, нервы мои в беспорядке. Еще хуже, что заново приходится учиться придворным условностям. Я слишком долго был среди солдат, их грубость налепилась на меня будто дорожная пыль. Итак, на многое не рассчитывай.
Сильхас смотрел во дворик. — Отлично вижу причину твоей стеснительности, Скара. Боюсь, на тебе полно блох. Жалею, что подошел близко.
Скара засмеялся. — Еще нет, Сильхас, еще нет. Ты уже видишь, что мне еще долго не распрощаться с гнусными обязанностями. Что всего хуже, здесь, в Цитадели, никто не готов взять их поводки.
— И потому ты решил испытать мое терпение. Понимаю всю меру отчаяния...
— Сильхас, никакой разум не может измерить всю меру моего отчаяния. Скажи, ты веришь, что Джелеки отдали этих заложников, лишь уступая нашим требованиям?
— Какой-то хитрый переговорщик увидел в этом славную возможность, не сомневайся, — подумал вслух Сильхас, глядя на свору грязных, рычащих во дворе щенков. — Готов спорить: прямо сейчас он перегоняет через холмы тяжело нагруженный фургон.
Скара хмыкнул. — Такое предательство заставляет спускать псов, говорю я. Ему придется на коленях объяснять свои планы и вымаливать снисхождение... как будто мне свойственна жалость.
— Писцы рано или поздно увидят наш конец, Скара, подсчитают итоги и внесут наши судьбы в разлинованные списки. Однажды мы тобой будем бежать, слыша вой за спиной, и никто не окажет любезности, дав убежище столь жалким особам.
Скара согласно кивнул. — И под темными небесами падем мы, бок о бок.
— Ради одной дружбы я обрадуюсь такому концу.
— И я, дружище. Но назначь себя моим спасителем, прямо сейчас — и познаешь вечную благодарность.
— Осторожнее, Скара. У вечности острые зубы. — Руин скрестил на груди руки, прислонился к одной из колонн внутреннего двора. — Но у меня есть отличное решение, в нем слышны отзвуки прежних острых шуток и жестоких забав. Вспомним дни в походах и ночи перед битвами. — Он снова улыбнулся, видя, что глаза друга загорелись пониманием. Кивнул и продолжил: — Говорят, поместье его семьи обширно, окружено дикими землями, вполне соответствуя своей отдаленности... а учитывая близкую женитьбу на женщине слишком прекрасной и слишком юной... ну, воображаю, дорогой Кагемендра Тулас примет вызов и укротит адских щенков.
Скара Бандарис усмехнулся и сказал: — После дара жениха наш подарок будет лучшим на свадьбе! Охотно признаю твой гений, Сильхас. Ну, мы еще оживим старика!
— Гм. Будем надеяться, для этого лучше сгодится невеста.
— А я-то долго размышлял, что подарить старому другу в день брака, — проговорил Скара, — и склонялся к кушетке. Нет сомнений, ему понадобится место для краткого отдыха в первые, самые веселые дни супружества.
Сильхас засмеялся. — Лучше считать не днями — неделями, друг.
— Как друг, могу ли я не оказать любезности?
— Разумеется. Ну, я уже сожалею о потере кушетки.
— Она не выдержит двух десятков грызущих ножки щенков. Нет, я не пошлю ему столь легко уничтожаемого подарка. Боюсь, он впадет в горе и разразится упреками. Ох, он начнет меня постоянно избегать, а меня это не особо обрадует.
Сильхас кивнул: — Нам не хватает его блестящих идей, Скара.
— Говоря о блеске. — Скара окинул взором стоявшего пред ним приятеля. — Вижу, кожа твоя еще сопротивляется заботам Матери Тьмы.
— Тут у меня нет ответа. Я склонился рядом с братьями и принес клятву верности.
— И в тебе не было сомнений?
Пожав плечами, Сильхас отвернулся.
Повисло молчание. Потом Скара сказал: — Говорят, Кагемендра скачет в Харкенас.
— Я тоже слышал. В обществе Шаренас.
— Спорим о заклад, он ни разу не поддался ее чарам?
— Если тебе нужны деньги, только попроси. Не хитри, рискуя дружбой.
— Тогда я отзываю пари.
— Скажи, — кивнул Сильхас на заложников-Джелеков, — ты уже видел их обращение?
— Да, и глаза заслезились от мерзкого запаха. Возмужав, они станут замечательными зверями, но не сочти их глупыми...
— Не стану. Вижу, как они меряют нас глазами.
— Думаешь, Кагемендра сумеет их укротить?
Сильхас кивнул. — Нам с тобой весело воображать лицо Туласа, получающего эдакий дар... но признаюсь, я успел обдумать дилемму и верю, что только Кагемендра сумеет приручить подобных псов и только он найдет в том великую гордость.
— Пусть он и сам оживится, свершив двойное чудо.
— Такое стало бы благословением дарящему, — кивнул Сильхас. И оторвался от колонны. — Сейчас я должен вернуться к братьям. А ты, Скара?
— Раз мы решили мою проблему, можно оставить солдатам попечение о щенках, пока не приедет Тулас. Напишу ему подробное письмо и уеду на север, к оставленной в лесу роте. Оттуда мы вернемся в гарнизон.
Сильхас на миг пристальнее всмотрелся в друга. — Слышал о других ротах, что взбунтовались?
Вопрос вызвал кривую улыбку. — Даже спорил с Хунном Раалом, прежде чем он уехал. Сильхас, скажу так: мне это не нужно. Я вижу в преследовании отрицателей лишь повод для возрождения Легиона. Негодный повод.
— Отрицатели ничего не сделали, чтобы дать повод.
— И это хорошо знаю, друг. Не солгу, у нас было много законных жалоб. Но такие жалобы не адресуют мечу. Верю, что лорд Урусандер со мной согласен.
— Тогда будь особенно осторожен, — посоветовал Сильхас, снова хлопнув Скару по плечу. — Боюсь, Урусандер похож на слепца, ступившего на незнакомую тропу, на вождя с дурными намерениями в сердце.
— За Хунном Раалом не пойдут.
— Сознательно — не пойдут.
Капитан бросил озадаченный взгляд и тут же прищурился. — Лучше пойду писать письмо. Может, встретимся на северной дороге за воротами.
— Я буду в восторге, друг.
Два щенка сцепились в драке, заблестели зубы и полетела шерсть.
Госпожа Хиш Тулла сидела в кабинете своей резиденции и держала в руках письмо, размышляя. Вспоминая последнюю встречу с тремя братьями и неуместность своего вмешательства — тогда, в час горя у гробницы отца, когда пошел дождь и она укрылась под деревом, пережидая тучи. Вспоминая лицо Аномандера, более суровое в сравнении с теми временами, когда они делили одно ложе. Пластичная юность, мягкая кожа, никаких острых углов, как и подобает воспоминаниям о счастливых днях... но в тот день он, не укрывший лицо от ливня, показался гораздо старше нее.
Она не любила самоанализа. Собственное отражение вызывало в ней странное суеверное чувство, и Хиш избегала возможности увидеть себя в зеркале или незамутненной воде: призрачную тень кого-то похожего на нее, размытый образ, ведущий параллельную, дразнящую воображение жизнь со своими незримыми тайнами. Она боялась найти в себе зависть к иной жизни. А самым неприятным было бы встретиться взорами с той загадочной дамой и увидеть в угрюмых, стареющих глазах полчище личных потерь.
Послание дрожало в руках. Мужчины вроде Аномандера заслуживают быть неизменными, так она всегда думала, готовая держаться за нелепую веру, будто это позволит сохранить прежние дни. Ее страшило раздутое слухами преображение Сына Тьмы под влиянием мистических сил Матери. Разве мало ей мрака, что сокрыт в телах? Но лишь память не меняется, память о времени до войн; и если те дни были растрачены напрасно, винить следует только себя. Никого другого.
Как они увидятся на этот раз? Что может она ответить на приглашение давнего любовника, предлагающего стоять с ним рука об руку на свадьбе брата? Лицо ее отвердело, не поддаваясь даже мягким ласкам дождя; а теперь он явится перевернутый, весь колючий и сохраняющий дистанцию.
Она боялась жалости в его жестах и заранее стыдилась собственной податливости.
Слуги суетились внизу, счищая последние следы отхлынувшего потопа. Письмо в руках было написано много дней назад, но она так и не ответила — невежливое молчание, которое не оправдать разливом воды. Но, возможно, он успел забыть о приглашении. Цитадель охватили беспорядочные события. Первый Сын по долгу службы должен погрузиться в эти заботы, забыв даже о свадьбе брата. Вполне можно вообразить его опаздывающим на церемонию. Андарист встретит его всепрощающим взглядом, а для женщины, которую он держит за руку, это лишь мелкое замешательство...
Назначенное время близилось. Но у нее оставались еще заботы по дому. Полки в погребе упали, залитое водой помещение заполнено гниющей пищей и мохнатыми трупиками утонувших в воде и грязи мышей. К тому же старуха-мать одной из горничных умерла — от паники, вероятно, увидев, как темная вода рвется в каморку — и отсыревшие комнаты внизу полны горя. Несчастная женщина заслуживает утешения.
И всё же она просто сидит здесь, одетая как госпожа Дома, не в элегантное, подчеркивающее женственность платье, что более подобало бы свадебной церемонии. Доспехи вычищены, кожаные ремни блестят от свежего масла. Все заклепки на месте, все сияют словно драгоценные каменья; пряжки и пластины в полном порядке. Клинок у бедра — доброе иралтанское лезвие, выкованное четыре столетия назад и прославленное верной службой, в ножнах из лакированного черного дерева с серебряной оплеткой; кончик ножен отполирован от частого прикосновения к лодыжке.
Плащ ожидает на спинке кресла — иссиня-черный, с воротником кремового оттенка. На столике новые перчатки, черная кожа с железными полосками, на раструбах переходящими в чешую. Слуги успели размять ладони и пальцы перчаток, чтобы они хорошо гнулись.
Во дворе готовился к ее появлению грум, держа под уздцы боевого коня.
В этом могут увидеть оскорбление — гнев на суровом лице Аномандера, позади него пришедший в ярость Андарист... Вздохнув, она опустила письмо на столик и встала, направившись к плащу. Накинула на плечи, застегнула воротник, взяла перчатки и вышла в приемную.
Стоявший там пожилой мужчина хромал на одну ногу, но отказывался сесть в кресло. Мальчик же, что пришел с ним, быстро заснул на диване — все еще в рванье, грязь прилипла, как вторая кожа. Она еще несколько мгновений всматривалась в мальчишку, потом поглядела на Грипа Галаса.
— Временами, — начала она, — я интересовалась, что с вами стало. Аномандер дарит верность тем, кто верен ему, а ваша верность не подлежит сомнению. Вы хорошо умели обеспечивать уединение своему хозяину и мне ... в те, давние дни... пусть даже иногда вам приходилось отвлекать его отца.
Глаза Грипа чуть смягчились от воспоминаний, но он тут же опомнился. — Миледи, господин нашел мне и другие задания. Во время войн и после.
— Хозяин рисковал вашей жизнью, Грип, хотя вы заслужили почетную отставку и милый деревенский дом.
Старик скривился. — Миледи, вы описываете могилу.
Мальчишка так и не пошевелился от звуков разговора. Она снова внимательно его оглядела. — Говорите, у него при себе послание?
— Да, миледи.
— Вы знаете содержание?
— Нет, он очень осторожен.
— Уверена. Но он спит как убитый.
Грип вдруг словно стал ниже ростом. — Мы потеряли лошадь на реке. Чуть не утонули оба. Миледи, он еще не знает, но письмо в оловянной трубке не прочесть. Чернила смылись и растеклись, ничего не сделать. Но печать на пергаменте уцелела и она, вполне очевидно, из вашего имения.
— Сакуль, полагаю, — задумчиво сказала Хиш Тулла. — Он Корлас по крови?
— Так мы поняли, миледи.
— И предназначен Цитадели?
— Для попечения Детей Ночи, миледи.
— Дети, — сказала Хиш, — успели повзрослеть.
Грип промолчал.
Они лишь мимолетно встречались взглядами, но Хиш уловила в глазах Грипа что-то странное — краткие вспышки, едва заметные намеки на... что?
— Миледи, мальчик настаивал, чтобы мы первым делом нашли вас.
— Я так и поняла.
— Хотя я охотнее пошел бы к своему господину.
— Но не пошли.
— Он из знати, миледи. Моя обязанность — охранять его в пути. Он смелый, этот малыш, не жаловался на перенесенные тяготы. Но оплакивал умирающих коней.
Она метнула ему очередной испытующий взгляд и улыбнулась. — Как и сын Нимандера много лет тому назад. Ваш конь, помните? Сломал переднюю ногу, верно?
— Тому мальчишке не следовало посылать коня в столь резкий скачок, миледи.
— Ценой оказалась жизнь скакуна.
Грип отвел глаза, пожал плечами. — Его имя Орфанталь.
— Неприятное имя, — заметила она. И нахмурилась, вновь замечая странное выражение лица Грипа. — Вы хотите что-то сказать?
— Миледи?
— Я никогда не гневалась на вас. К чему стеснение? Говорите прямо.
Он опустил глаза. — Простите, миледи, но... Я рад снова вас видеть.
У нее сдавило горло. Хиш чуть не протянула руки, чтобы показать: его чувство ей вовсе не противно, она испытывает то же самое... Однако что-то ей помешало. Вместо этого она сказала: — Нога, похоже, готова под вами подломиться. Я настаиваю на вызове лекаря.
— Уже заживает, миледи.
— Упрямый старикан.
— Времени мало, если мы действительно хотим их застать.
— Разве вы не видите, что я готова? Ладно, давайте донесем неприятные новости вашему господину и как можно смелее выдержим ярость Андариста по поводу нашего военного вторжения. Тем временем мальчик отдохнет здесь.
Грип кивнул. — Полагаю, это было невезение, не попытка убийства. Мальчик мало что значит для кого бы то ни было.
— Кроме бродившей по дорогам смерти. Нежеланное дитя как символ нежеланного раздора в государстве. Лучше бы придумать ему иное имя. Идемте, пора ехать к вратам Цитадели.
Галар Барес ослеп, но ощущал присутствие Хенаральда рядом. Темнота в Палате Ночи была жгуче-холодной и странно густой, почти удушающей. Он пялился, ничего не видя, и слышал тяжкие вздохи владыки Хастов.
А через миг прозвучал женский голос, так близко, что Галар Барес ожидал ощутить ее дыхание на щеке. — Возлюбленный Первенец, к чему мое благословение?
Аномандер ответил, хотя Галар не сумел понять, откуда доносится голос: — Мать, если мы лишь твои дети, то потребности наши просты.
— Но удовлетворить их непросто, — возразила она.
— Неужели ясность не добродетель?
— Будешь говорить о добродетели, Первенец? Пол под твоими ногами вполне прочен, можешь ему доверять.
— Пока не поскользнусь, Мать.
— Думаешь, этот клинок уменьшит сомнения? Или тебе поможет мое благословение?
