Потом мы посидели на театральном спектакле кабуки, где участвовала Марико и другие юноши и девушки, завернутые в разнообразные куски пестрой материи (я записала термины "кимоно", "хакама", "оби" и еще несколько, чтобы разобраться позже). Актеры замирали в картинных позах, вращали в воздухе веерами, перемещались по сцене по сложным паттернам. Где-то, невидимые, завывали нарраторы, что-то звонко щелкало, брякало и тренькало. Речь и на сцене, и за кадром оставалась абсолютно непонятной — переводчик в упор отказывался ее переводить, даже если ему принудительно выставить трансляцию с японского. Как пояснял раньше директор и напомнила Каолла, спектакль шел в стиле дзидаймоно на старояпонском, который настолько отличался от современного, что даже самим жителям Ниппона приходилось его специально изучать как иностранный. Зачем требовалось учить давно мертвый язык, не применяющийся в повседневности, я не поняла. Каолла, сама иностранка, тоже затруднилась с ответом, но объяснила, что он идет отдельным курсом — необязательным, но большинство уроженцев Ниппона и некоторые приезжие из других частей САД его посещали. Я для себя решила, что воздержусь — уж лучше начать изучать чинский, который тоже преподавался в школе. По крайней мере, от него даже Вовне есть реальная польза.
До конца спектакля мы не выдержали и тихонько выбрались из зала. Еще какое-то время мы бродили по территории школы. Съели несколько неожиданно вкусных глазурованных фруктов, уже знакомых шариков такояки и овощи, запеченные в тесте прямо на большой раскаленной плите, под названием "темпура". С опаской попробовали также якитори — жареные куски куриного мяса (не поточного, срезанного с живых куриц! и хорошо еще, что без костей и внутренностей). Меня уже не тянуло на рвоту от слишком резких, многочисленных и непривычных местных запахов, так что я потихоньку начала получать удовольствие от местной еды. Однако чем дальше, тем сильнее начала сказываться усталость. Противоперегрузочная ванна оставалась недостижимой мечтой, но хотелось хотя бы растянуться на кровати. Или забраться в онсэн.
Солнце начало клониться к закату, когда Каоллу перехватила небольшая стайка других девочек. Наш добровольный гид тоже явно утомилась нас сопровождать и с облегчением убежала с ними куда-то в кафе. Нас позвали, но мы отказались — и потому, что уже насытились по горло впечатлениями и обществом других людей, и потому, что звали нас явно не искренне, а просто из вежливости. Оставшись в одиночестве, мы вызвали такси и отправились в дормиторий.
Дом стоял пустой, и я после некоторого колебания все-таки затащила Алекса в онсэн. Транспортным механизмом я пользоваться уже научилась, и у нас даже получилось довольно расслабленное этти. Загрязнять воду общего пользования казалось неловким, но она довольно быстро протекала. Потом мы разошлись по своим комнатам. Я легла в кровать и неожиданно быстро отрубилась.
Следующие дни мы потратили на изучение местности, как по картам, так самоличным перемещением. Заодно мы изучили местные кулинарные методы — не на уровне шеф-повара, разумеется, но достаточно, чтобы суметь приготовить простую повседневную пищу. Помимо магазина-комбини, куда мы ходили с Каоллой, мы открыли еще несколько чуть дальше от дормитория, а также огромное количество автоматизированных онлайн-магазинов, готовых доставить продукты в любой момент дня и ночи. Неудобством являлось только то, что дроны оставляли заказы исключительно на крыльце, официально помеченной как посадочная площадка. Если мы сидели дома, за ними приходилось спускаться на первый этаж, влезая в костыль и одежду, а потом снова раздеваясь.
Следуя указаниям Мотоко, мы загрузили в окуляры несколько десятков учебников и пособий из школьной библиотеки. Я из любопытства проглядела математику и физику, уверилась, что материалы там совершенно детские (самое сложное — основы тригонометрии и электротехники) и больше их, кажется, не открыла ни разу за все время, проведенное на Терре. Естествознание заинтересовало меня куда позже, и впоследствии я прочитала учебник от корки до корки, неплохо освоившись с основами терранской биологии и геологии. Пришлось также связаться с Сирасэ и установить в наглазники блокирующий софт. Несмотря на все уверения техника и Хины, мне по-прежнему страшно не нравилась идея отдавать кому-то контроль за таким важным устройством, однако пришлось смириться. В конце концов, я и сама могла в любой момент очистить систему от постороннего мусора.
Также мы основательно потратились на заказ школьной формы и повседневной одежды в дополнение к той, что в свое время нам помогла заказать Рини. Не обошлось без казуса и тут. Когда Алекс, основательно задолбанный постоянным влезанием в узкие штаны, поинтересовался, нельзя ли ему носить юбку, Мотоко снова покраснела до черноты, назвала его "окама" и гордо удалилась. Похоже, она решила, что над ней издеваются. Однако присутствующая при том Набики почему-то пришла в восторг, тут же притащила несколько своих юбок, блуз и платьев и нарядила Алекса в одно из них. Также она заставила его надеть свои трусы, совершенно не смущаясь тем, что ему пришлось раздеваться в ее присутствии, и попыталась нацепить на него парик и накрасить его губной помадой, от чего он уклонился ценой одного лишь случайного мазка на щеке. Вошедшая Каолла, увидев его в таком виде, рухнула на пол и громко захохотала, болтая в воздухе ногами. Привлеченная шумом Марико одарила Набики грозным взглядом (та с невинным видом отвернулась к окну, пробормотав "си-иранай..."), выгнала Каоллу и заставила Алекса переодеться в мужскую одежду, обозвав его "хэнтай" и "окама" и заявив, что мальчикам нельзя носить платья, а уж тем более — женское белье. Во время обратного переодевания она демонстративно повернулась спиной, но я заметила, как она то и дело косит взглядом через плечо. На мою попытку выяснить, чем женская одежда принципиально отличается от мужской и откуда такие ограничения, она покраснела не хуже Мотоко и отвечать отказалась. Явно разочарованная Набики собрала свои тряпки в охапку и удалилась.
— Не знаю, как там у вас одеваются на космических станциях, — раздраженно сказала Марико. — Может, даже мальчикам можно носить платья, как где-нибудь в Америке. Но у нас в Ниппоне мальчикам принято одеваться как мальчикам, а девочкам — как девочкам. Понятно?
— Во время спектакля я видел как минимум одного мано, игравшего женскую роль, — Алекс удивленно поднял бровь. — Возможно, даже двоих, не поручусь, правда. Он разве не женскую одежду носил?
— Театр — другое дело. Там традиция. В древности женщин вообще одни мужчины играли.
— Ну хорошо, а девочки, носящие штаны? Разве они — не мужская одежда?
— Девочкам можно одеваться как мальчикам. Только, Алекс, если не хочешь заработать репутацию голубого, веди себя нормально, понял? А может, ты и в самом деле голубой?
— Яой? По большей части нет. Ну, все зависит...
— По большей части?.. Нет, стоп, не надо отвечать. Даже знать не хочу. В общем, твоя репутация — твое дело, но все-таки лучше веди себя нормально. Иначе другие мальчишки жизни не дадут.
И она быстро исчезла, не дав возможности спросить что-то еще. Впрочем, сказанного оказалось достаточно, чтобы Хина быстро нашла достаточно материала, чтобы понять: в Ниппоне этти-роль, не соответствующая жестко первичным половым признакам, являлась для мано чем-то весьма предосудительным. Официально декларировалось, что этти — личное дело каждого, но общественные стереотипы сохранялись на уровне столетней давности. Или двухсотлетней. Что удивительно, в Северной Америке, являющейся частью того же САД, такие стереотипы давно уже отсутствовали. Пришлось в очередной раз сделать зарубку на память: ни с кем ни при каких обстоятельствах не заикаться про этти и все, что с ним связано. Никогда не знаешь, на какие локальные особенности психологии напорешься.
Семь дней Золотой недели пролетели быстро. Мы перемещались по городу, привыкая к Кобэ-тё, смотрели на праздничные ярмарки и вымпелы, развевающиеся в потоках атмосферного воздуха. Издаваемые растительностью и генерируемые человеком запахи уже не казались нам тошнотворными, как раньше — обоняние заметно огрубело. Воздух тоже перестал казаться ледяным, и агорафобия у нас уже практически не проявлялась. Мы адаптировались и к окружающей среде, и к местной жизни. В школе я снова встретила Сирасэ, и он поведал, что выбил для меня у директора четверть ставки, но достаточно, чтобы я появлялась на полчаса раз в несколько дней. Я поблагодарила, внутренне порадовавшись, что он не стал развивать тему с мистическими вычислительными блоками для Хины. Он вообще был с головой погружен в какую-то ролевушку в компании с неведомыми приятелями и на меня почти не реагировал. Получив от него сертификат доступа с повышенными правами, я ретировалась.
Один раз вечером в гости заглянул Хиро — ненадолго, буквально на пять минут. Гид выглядел вымотанным и вялым. Как он пояснил, на Золотой неделе в Хиросиме всегда случается наплыв туристов со всего Ниппона, и гиды работают по двадцать часов в сутки. Мэра мы тоже видели — как-то раз издалека на территории школы, в компании с директором и еще какими-то людьми. Мэр нас заметил и слегка поклонился. Мы поклонились в ответ, на чем контакт и прервался.
В пятый день месяца над домами затрепыхались длинные матерчатые и бумажные трубы, разукрашенные пятнами и черточками. Как нам пояснили, они представляли собой образ карпа — вида терранских рыб, а праздник имел сразу три названия — "день детей", "день мальчиков" и "первый день лошади". Кажется, он имел отношение к войнам и массовым убийствам далекого прошлого, но я разбираться не стала. Карпы, однако, мне понравились, и я даже прикинула, не прицепить ли таких к соплам гоночного скута или местного карта, чтобы красиво развевались на поворотах. Потом, однако, от идеи отказалась. Во-первых, длинные ленты имеют массу, пусть даже невеликую, способную непредсказуемо повлиять на поведение скута в ситуации, когда выжимаешь каждый милливжэ на правильном векторе. Во-вторых, на Терре еще и трение о воздух создавало новые непредсказуемые векторы.
В шестой день пятого терранского месяца мая мы в первый раз пошли в школу на занятия. Хотя во время Золотой недели мы поверхностно познакомились со многими школьниками, в том числе с одноклассниками, представление новичков классу оформлялось отдельным представлением. Мотоко отвела нас в учительскую — выделенный отсек для отдыха и работы учителей между занятиями — и мы просидели там до звонка, возвещающего начало нового урока. Ждали мы в компании пожилого учителя. В местной манере, ставящей фамилию перед именем, представился он как Накадзава Кэндзи. Он являлся учителем истории, старояпонского и одновременно руководителем класса 8-2, к которому нас приписали. В чем конкретно заключаются обязанности классного руководителя, я так и не поняла. Из его очень короткого пояснения следовало, что он отвечает за поведение учеников в школе и еще какие-то активности, не связанные с напрямую с обучением. Очередная загадка: почему учитель регулирует что-то помимо занятий? Понятно, что за малых детей всегда несет ответственность семья, но классный руководитель ни формально, ни фактически к местным семьям отношения не имел. Но выяснять нам с Алексом не захотелось.
Как оказалось, Накадзава-сэнсэй уже ознакомился с нашими фальшивыми учебными сертификатами. Если они его и поразили, в отличие от директора, он даже бровь не поднял для демонстрации удивления. Как мы узнали много позже, он мало интересовался чем-то, кроме своих учебных предметов и каллиграфии. Наши сертификаты в точных науках говорили ему примерно столько же, сколько нам — древние, давно вышедшие из употребления символы-кандзи. По-английски он говорил на удивление плохо для гражданина Северо-Американского Договора, делая массу ошибок и произнося слова с таким странным акцентом, что мы с трудом его понимали. В общем, беседа не доставила удовольствие ни нам, ни ему. Задав несколько общих вопросов о родителях, самочувствии и впечатлениях от Ниппона, он начал читать книгу — вещественную, неинтерактивную, в виде толстой пачки листов даже не из пластика, а из бумаги, произведенную как бы не век назад. Другие учителя в учительской интереса к нам не проявляли, углубившись в наглазники или настольные экраны. Мы проскучали все время до звонка, обозначающего начало урока.
После звонка Накадзава-сэнсэй провел нас по пустым коридорам и велел подождать за дверью классного помещения. Сквозь неплотно прикрытую дверь мы слышали, как Мотоко во весь голос, перекрывая шум голосов, гаркает вроде "кирицу! рэй!", как замолкает гул, как учитель говорит что-то о новых учениках. А потом Мотоко выглянула из двери и приглашающе мотнула головой.
Мы вошли и остановились у большого экрана. Тот мигнул за нашими спинами, и я краем глаза заметила, как над нами всплывают имена, написанные латиницей и катаканой — разновидностью слогового алфавита для иностранных слов.
— Прошу познакомиться — Арэкс Кэрри и Рэна Кэрри, — вяло произнес учитель на японском. Я вовремя распознала знакомую по предыдущим дням конструкцию и успела включить переводчик, прежде чем он продолжил. — Арэкс-кун, Рэна-кун, в конце класса есть свободные парты. Выбирайте и садитесь.
Под заинтересованными взглядами двадцати пяти подростков мы прошли к пустующим местам в дальнем конце отсека, рядом со стоящем в последнем ряду инвалидным креслом Оксаны. Две девочки, которых я смутно вспомнила по Золотой недели, помахали мне ладошками. Мотоко что-то сделала со своими наглазниками, и настольные экраны на партах продублировали наши имена.
— Теперь о тестах, — произнес классный руководитель. — Я хочу обсудить результаты последних тестов по современному японскому языку и литературе, состоявшиеся две недели назад.
Он уперся взглядом в экран на учительском столе.
— Результаты меня не порадовали. Выше девяноста баллов по обоим набрали только Мотоко-кун и Окусана-кун, выше восьмидесяти — три человека. Семьдесят баллов и выше...
Я почти мгновенно потеряла интерес к тому, что он говорил. Ученики в классе тоже откровенно игнорировали его монотонную скучную речь. Они перешептывались между собой, перекидывались какими-то мелкими предметами. Мальчики откровенно глазели на меня, девочки — на Алекса. Только Мотоко напряженно ела учителя глазами. После тестов речь зашла о посещаемости клубов, потом о графике уборки после уроков, потом о самостоятельной работе, потом о посещении учителем семей... Через двадцать минут темы закончились, и Накадзава-сэнсэй вышел из класса, объявив "самостоятельную работу". Народ мгновенно сорвался с мест. Вопреки моим ожиданиям, я оказалась в окружении плотной толпы не мальчиков, а девочек (мальчики, судя по голосам, взяли в плен Алекса). На меня со всех сторон обрушился такой многоголосый гвалт, что я просто заткнула уши пальцами.
— Я не понимаю по-японски, — громко сказала я. — Переводчик может нормально транслировать только один поток речи. Пожалуйста, говорите по-английски. И поодиночке, если можно.
