После своего первого сданного экзамена я вернулась в больницу, и любезный Роман, скрестив руки на обтянутой белым халатом груди, карающей скалой застыл в дверях отделения.
Сурово хмурил светлые брови, смотрел укоряющим взглядом, видимо, устыдить пытался, но мой сияющий и довольный вид совершенно сбил ему настрой.
— Сдала?
— Конечно. Но только первый.
Он тяжело вздохнул, видимо, морально примирившись с тем, что в будущем придется меня отпустить. Мой доктор глупым не был, к тому же успел собственными глазами убедиться в том, что не следует становиться между мной и моими планами. В лучшем случае — я вылезу в окно. Про худший — он не мог и подумать.
— Отлично. Тогда разворачивайся и дуй за мной.
Я с подозрением прищурилась и припомнила его вчерашние слова об обследовании.
— Лампочку в меня совать будешь? — напряглась и отпрянула подальше. Глотать всякую гадость не хотелось.
— Я в тебя ничего совать не буду.
Звучало двусмысленно, и не сдержавшись, я весело фыркнула. Доктор обернулся и с непониманием на меня посмотрел, поэтому пришлось натянуть вежливое и слегка скучающее выражение.
— Не обращай внимание. Это нервное.
В больнице я пролежала две недели, но по выходным меня отпускали домой. А там я с утра до ночи драила, вытирала, стирала, убирала, и бабка, очевидно, отрываясь за потерянные дни, когда она не могла до меня добраться и, соответственно, достать, теперь отрывалась по полной программе. Рассиживалась вальяжно в кресле, ногу на ногу закидывала и только рукой махала, указывая на ту или иную часть комнаты.
Я отъелась. Отогрелась. Набрала два килограмма на больничной еде. После вынужденной голодовки она казалась невообразимо вкусной и горячей, но остальные пациенты, во всяком случае те, с которыми я лежала в одной палате, плевались и ходить на завтраки, обеды и ужины отказывались. Лишь полдники ели.
Молодой Герлингер выписал мне диету, дал рекомендации насчет моего здоровья, питания и образа жизни в частности. Жирное, сладкое, соленое...То нельзя, это нельзя. Я, конечно, кивала и делала серьезное вдумчивое лицо, но толку то, если денег мне хватает только на вредные супы, от которых, по его словам, когда-нибудь мой организм загнется.
Очередные трудности были позади, еще столько же впереди — и я была готова покорять новые вершины.
Нужно было всерьез думать насчет комнаты в студенческом общежитие. Началась бумажная волокита, бесконечные посещения универа, в который мне приходилось каждый день ходить пешком — туда и обратно — потому что денег не было. Я во что бы то ни стало вознамерилась выжать все, что могла. Узнавала про стипендию — копейки, даже меньше, чем старуха платит; интересовалась по поводу социальной стипендии, но честно сказать, боялась за нее браться. Много бумажек нужно, а бумажки — весточка из прошлого Саши Волковой, а его мне ворошить не хотелось. Я узнала про повышенную стипендию, которая оказалась дополнительным стимулом, но и ее, если все получится, ждать не меньше года. А еще...За разбитую комнату в общежитие нужно было платить. Мне, как бюджетнику, цену снижали, но все равно — денег ноль, еды ноль, а в перспективе — комнатушка с тараканами, которую предстояло к кем-то делить.
Да и собственное здоровье...На список лекарств, оставленный любезным доктором, денег не было, на "правильную" еду — тоже. Но помощь пришла откуда не ждали.
Моя старушка, эта костлявая курица, по-прежнему гоняла меня нещадно. Пилила, упрекала в глупости и невежестве, доводила до полусмерти от усталости, и на мое справедливое:
— Я же все-таки только из больницы.
Следовало ее невозмутимое:
— А мне плевать.
Винить старуху было лицемерно, потому что я бы так же сказала, но другое дело, что ее высказывание касалось меня лично, а тут разговор другой. В общем, все стало как раньше — я курила, перебивалась нехитрой едой и половиной буханки в неделю, пока совершенно неожиданно Элеонора Авраамовна не позвала меня к столу.
— Чего вам? — мои руки и ноги отваливались от усталости и многочасовой ходьбы, уборка была давно завершена, и старуха потревожила мой законный отдых. Конечно, я была недовольна. Ровно до того момента, как перед моим носом на стол с громким звуком не опустилась полупустая — а для меня полуполная — тарелка с овсяной кашей. — Это мне?
— Тебе, — с брезгливым выражением лица старушка мизинцем подтолкнула тарелку ближе, а затем махнула головой в сторону подставки со столовыми приборами. — Ложку сама возьмешь, руки не отвалятся. И ради бога, милочка, постарайся не чавкать.
Мое удивление было настолько сильным, что я даже спорить не стала. Молча взяла ложку и буквально за пару минут проглотила всю кашу.
— Добавки не дам, — сразу предупредила бабка и погрозила мне столовым ножом, которым мазало масло на булку. — И не проси. И вообще, милочка, где твои манеры? Как свинья какая-то проглотила все за три секунды и готово. Так не едят. Чтобы насытиться, еду растягивают, кладут в рот мелкими порциями. Ай, кому я это все объясняю? Деревня.
Я начала питаться. По-настоящему. Настоящей горячей едой по три раза в день. Порции были маленькими, правда, стоит сказать, они лишь слегка уступали порциям Элеоноры Авраамовны — старушка показала себя сторонницей правильного образа жизни, поэтому: ела медленно, жевала долго и потребляла только полезные и свежие продукты. Без всяких там ГМО, как любила говорить она. Что такое ГМО — я понятия не имела, но послушно ела до крошки все то, что она милостиво давала.
Однако я рано радовалась. О внезапно проснувшемся человеколюбии в этой иссохшейся мумии можно было и не мечтать. Вопросы задавать я, конечно, не спешила — вдруг, отнимут последнее, но мысленно была настороже. Все выяснилось буквально к следующей мизерной зарплате.
— Это что такое? — я непонимающе вертела в руках три бумажки, каждая номиналом по сто рублей, и ожесточенно хмурилась. Даже губами беззвучно шевелила, о мысленно, где-то глубоко, уже чуяла подвох. — Вы и так мне копейки платите, но это просто смешно! Где моя зарплата?
Бабуська любезно улыбнулась, продемонстрировав крепкие и целые зубы, откинулась в плетеном кресле-качалке и нацепила на переносицу пенсне.
— У тебя в желудке.
— Не поняла.
— Ты что думаешь, милочка, я тебя просто так буду кормить? По велению души? За все надо платить.
— Моей зарплатой?
Она пожала худыми плечами.
— Не нравится — дело твое. Но в этом месяце ты все равно больше не получишь.
Вначале я разъярилась, и очень сильно. Меня преследовало ощущение, что бабка нагло обворовала мою персону, и это чувство жалило пчелой. На рефлексе само собой выходило и хамство, и желание отплатить, заставить вернуть свое, но стоило немного отойти и подумать, как все оказалось не так уж плохо. Сама я на четыреста рублей в месяц не смогла бы так питаться, какими маленькими порции не были бы. И после долгих вычислений и прикидок, пришлось признать, что лучше получать триста рублей, но быть сытой и жить в тепле, чем такие же жалкие семьсот и каждый месяц навещать уважаемого Герлингера в больнице.
Это не единственная помощь, которая неожиданно пришла ко мне от этой не самой, во всех смыслах, приятной и легкой женщины. И далеко не самая значимая, во всяком случае если смотреть с высоты лет.
Нежданно-негаданная встреча с прошлым в лице Коли Плетнева не прошла даром. Она напомнила и всколыхнула то, от чего поначалу я всеми силами пыталась отмахнуться и, в каком-то смысле, спрятать голову в песок, как позорный страус. Да, я стала мнительной, дерганой и нервной, и к сожалению, эти три качества остались со мной на долгие и долгие годы вплоть до роковой встречи, да и после нее потребовалось время, чтобы от них избавиться.
Моя мнительность до встречи с Колей носила примитивный характер — кепки с козырьком, сутулость, получасовая прогулка по безлюдным местам и только в случае крайней необходимости, вздрагивание от дверного звонка и просто от взгляда незнакомых людей. Но ведь так не могло продолжаться всю жизнь. А как по-другому — я на тот момент не представляла.
Осветляющая краска, купленная до больницы, мирно ждала меня на полке комода, и прямо перед университетом я планировала ею воспользоваться. Меня ничуть не волновало то, что волосы могут испортиться, что такой цвет мне не пойдет и прочие женские глупости. Моя жизнь выше глупостей. Поэтому буквально за пару дней до первого сентября я взяла одноразовую тарелку, смешала в ней все компоненты и получила отвратительно воняющую смесь непонятного и не слишком приятного цвета. Был вечер, старушенция благополучно дрыхла и мне не мешала, так что передвигалась я свободно. Вышла буквально на минуту в свою комнату за расческой, вернулась и увидела, как бабка смывает остатки смеси в раковину. От шока у меня отвисла челюсть.
— Вы что творите? — ошарашенно выдохнула я. Вырвала тарелку из ее пальцев, но в ней не осталось ни капли краски. Ноль. Снова. — Вы хоть понимаете, что я за нее деньги заплатила?
— За эту гадость? Дура девка.
— Да что вы говорите?! Это не дает вам право...
— Дает! — она с размаху саданула кулачком по белой раковине. — Это мой дом, и я не буду дышать здесь твоей отравой! Навоняла здесь, и думаешь, что тебе все с рук сойдет? Нет, милочка. И учти, в своем доме я девицы легкого поведения не потерплю!
— Чего-о?! — возмущенно вскинулась и взмахнула пластмассовой тарелкой, которую по-прежнему сжимала побелевшими пальцами. — Какая я тебе шлюха?!
— Такой дрянью только они и мажутся! Я и так терплю твое невежество и непроходимую тупость. Но вульгарность? Уволь меня. Если хочешь дешевой красоты — выматывай на улицу.
Она думала, что мне нужно дешевое внимание, дешевая популярность и красота, но на самом деле — они мне не сдались совершенно. Мне нужно было жить, так жить, чтобы ходить по улицам и не втягивать голову в плечи, не вздрагивать испуганно и не шугаться людей. Потому что люди — самая главная моя возможность, тот фактор, который мог бы сыграть в моей жизни решающую роль. А как им пользоваться, если я не выхожу из дома?
Она думала, что я просто тщеславно хочу быть красивой и желанной. Пусть так. Я не собиралась ничего ей объяснять. Мое прошлое — где-то и кем-то захоронено и касается только двух людей, одним из которых являюсь я сама. Но тем не менее бабулька решила мне помочь. Не ради меня самой, а всего лишь движимая азартом, вызовом, а создание из деревенской, по ее мнению, клуши — леди, являлось вызовом и практически невыполнимой миссией.
— Я еще сделаю из тебя конфетку, — угрожающе подняв указательный палец, говорила бабка. — Так и знай. Только ради бога, милочка, запомни одно правило.
— Важное?
— Для тебя — очень.
— И какое? — с вызовом вскидывала подбородок, не сдаваясь под решительным натиском.
— Открывай рот только в самых крайних случаях. Самых крайних. Молчаливая женщина — уже наполовину умная женщина.
То, что я стала такой, какой стала, — наполовину ее заслуга, пусть Элеонора Авраамовна не ставила цели облагодетельствовать меня. Она просто боролась с собственной скукой. А последствия этой борьбы — определили мою дальнейшую жизнь.
Глава 51.
Нет денег — купи черное платье.
Есть деньги — купи черное платье.
Есть выбор — купи два черных платья.
Элеонора Авраамовна.
Измениться внешне — это не только радикально поменять цвет волос, спрятать лицо за очками с большой оправой и нарядиться в мешковатые тряпки, скрывающие все контуры тела. Скорее, даже не столько все это, как нечто совсем другое. Когда мы узнаем человека, то лишь в последнюю очередь обращаем внимание на цвет и длину волос, и даже лицо удостаивается взглядом далеко не первым. Мы смотрим на осанку и разворот плеч. На манеру склонять голову и двигать руками. И самое, наверное, главное — это походка. И голос. Без сомнения голос.
Сама я не сразу это поняла, несмотря на то, что какую-то часть жизни жила на улице. Беспризорник — уже достаточно хорошая маскировка. Ты никому не нужен, а если еще и бегаешь быстро, то уж точно никаких проблем не возникнет. Потребности прятаться раньше не было. И вполне вероятно, что если бы не старуха, то меня самой хватило бы лишь на покраску волос да уродливые очки. Элеонора Авраамовна очень отчетливо объяснила мне все эти, казалось бы, нехитрые вещи, а главное, очень вовремя.
Говоря буквально, мне снова пришлось себя перекроить. Разрезать на мелкие части, разобрать мозаику и снова собрать, чтобы получить новую картинку. Терять было нечего, отступать — некуда, поэтому я не сопротивлялась и активно кромсала сама себя. Хуже уже не будет.
Элеонора Авраамовна не скупилась в выражениях. Она и раньше-то не слишком подбирала слова, а уж теперь, когда я стала от нее зависеть, то и вовсе распоясалась. Держала меня в кулаке, помыкала как хотела, а я терпела. И мы обе знали, что я буду терпеть что угодно, лишь бы добиться своего.
Буквально на следующий день после безмолвного согласия, мне пришлось узнать о себе много нового. Я искренне считала, что за четыре с лишним года "не на улице" полностью изменилась. Говорила правильно, знала много и держалась с достоинством. И не видела смысла скрывать, что горжусь этим. Старуха в момент разбила все мои тщеславные и самодовольные представления о самой себе.
— Что это? Ну что это? — морщилась старуха и с укоризной качала головой, глядя на мою фигуру. Она заставила встать меня прямо посередине просторной гостинице, где перед этим приказала сдвинуть круглый стол к стене, и теперь нарезала вокруг меня круги, периодически бурча себе под нос не самые лицеприятные вещи. — Как ты стоишь? Как ты ходишь, в конце концов?
— Ногами я хожу.
— Я вижу. Господи, милочка, я понимаю, что ты всю жизнь прожила в глухомани и доила коров, но это...Вот что это за вопросительный знак такой? — сухая морщинистая ладонь легла мне между лопаток и с неожиданной силой надавила, заставив меня выгнуться и расправить плечи. — Ты горб решила себе заработать? Выпрями спину, сказала!
Я слушалась, осанку держала, но минут через десять-пятнадцать снова расслаблялась, плечи опускались, спина сутулилась, и тело принимало ту форму, к которой привыкло. Бабка гневно покрикивала, и тогда я снова стремительно выпрямлялась, чтобы через какое-то время вернуться в привычное состояние.
Тогда старушка достала мне корсет для осанки цвета постаревшей слоновой кости. Он был неудобным, натирал и стягивал неимоверно, и казалось, выгибал меня под таким неестественным углом, что это должно было бросаться в глаза. Небольшая грудь сильно выдавалась вперед, плечи были неудобно вывернуты, спина — в постоянном напряжении. Дискомфорт жуткий, который, к тому же, не добавлял уверенности в собственных силах. Волосы, закрывавшие лицо, и спрятанная фигура позволяли чувствовать себя защищенной, такая осанка — нет. Тем не менее я смирилась и привыкла.
— Сколько мне эту хрень носить? — по привычке ворчала я и пыталась ослабить тугие лямки, стягивающие плечи.
