Пулемет Кильона срезал заднюю половину с одного из крыльев налетчика, оторвав ему руку у запястья и заставив его потерять контроль. Еще двое погибли от другого пулемета, умерев прежде, чем успели пустить в ход свои переносные пушки.
— Отличная работа, — сказал Пойтрел, снова нажимая на спусковой крючок. — Но мы еще не дома и не обсохли. Приближаются следующие двенадцать, и на этот раз у нас нет ротационных пулеметов. Думаешь, готов к ним?
— Сделаю все, что в моих силах.
Кильону показалось, что на этот раз налетчики подоспели быстрее: две группы по шесть человек с двух оставшихся воздушных шаров четвертой волны. Он остро осознавал, что над "Раскрашенной леди" начинают подниматься четыре воздушных шара пятой волны, готовые извергнуть своих собственных налетчиков. На этот раз двенадцать, на следующий — двадцать четыре.
"Это невозможно", — сказал он себе. — "Мы проиграем".
Пойтрел начал стрелять. Кильон присоединился к нему, пулемет дрожал от демонической ярости. В суматохе боя, когда пулеметный огонь перекрещивался по всему кораблю, вскоре стало практически невозможно определить, кто кого убил. Столь же невозможно было вести подсчет выживших налетчиков. Он не мог охватить взглядом все небо сразу, и "Раскрашенная леди" заслоняла огромный процент его. Это было почти то же самое, что стоять на земле, за исключением того, что враг мог нырять за горизонт и под его ноги. Налетчики резко заходили на посадку, а затем в последний момент выставляли крылья вперед, подстраиваясь под скорость воздушного корабля, и кружили над ним и под ним, изгибаясь, чтобы привести в действие свои брюшные пушки. Они ухмылялись, выли и визжали, рассекая воздух, как баньши. Пушка выстрелила, и он почувствовал, как "Раскрашенная леди" вздрагивает каждый раз, когда что-то проходит сквозь нее. Однажды он почувствовал тошнотворный крен, который, несомненно, означал, что газовая камера была пробита, лишив их жизненно необходимой подъемной силы. Некоторое время спустя последовал встречный крен, который означал, что Куртэйна сбросила больше балласта (того, что теперь считалось балластом), и тем самым восстановила наклон, который в конечном итоге приведет их к Копью. Поскольку все ротационные пулеметы вышли из строя, защищать корабль предстояло легким пулеметам и стрелкам. Воздух трещал от нескончаемой пальбы.
Ни одному из двенадцати рейдеров четвертой волны не удалось высадиться на корабль, но они нанесли ему повреждения, и пулеметы начали перегреваться и заклинивать. Один стрелок был убит пушечным огнем, обезглавлен на своей позиции, так что в течение нескольких мгновений какой-то ужасный рефлекс заставлял его безголовое тело работать с пулеметом, казалось, выслеживая налетчика, который его убил. Затем оно обмякло, а пулемет замолчал и задымился.
Но к тому времени снизу начала прибывать помощь. Стрелки дальнобойных и верхних пушек расстались со своими бесполезными орудиями и схватились за винтовки и другое стрелковое оружие. Они выходили из люка рядом с башней, в очках и масках, осматривая небо ничего не выражающими стеклянными кругами своих глазниц. Когда, наконец, пулемет Кильона превратился в металлолом, он вспомнил о винтовке, перекинутой через левое плечо, и передернул затвор. Теперь не было возможности наносить отражающие удары очередями, но в качестве компенсации было гораздо легче отслеживать приближающихся рейдеров, когда они пролетали мимо. Двое, по-видимому, погибли, когда Кильон стрелял в них, но к тому времени было практически невозможно установить, кто был ответственен за эти убийства. Он был доволен тем, что просто играл свою роль в защите "Раскрашенной леди".
Несмотря на то, что теперь на узкой полосе фронта было больше летчиков, приходилось иметь дело и с рейдерами. Вскоре ни один из пулеметов не остался исправным, и люди взялись за винтовки. Когда винтовки выходили из строя или заканчивались магазины, мужчины переходили на мушкеты или неуклюжие однозарядные пистолеты, делая каждый выстрел на счету. Стрельба стала более приглушенной; теперь каждый выстрел был слышен и отчетлив, а между выстрелами было достаточно тишины, чтобы сквозь нее доносились крики. Хотя мушкеты и пистолеты продолжали функционировать в зоне, перезаряжать их было неудобно, и некоторые летчики перешли на арбалеты. Умело нацеленные, они оказались на удивление эффективными против брони налетчиков. Но налетчики прибывали в таком количестве, что могли понести больше потерь, чем раньше, и с каждым заходом на посадку они приближались к "Раскрашенной леди". Когда, наконец, рейдер все-таки коснулся обшивки, приземлившись сразу за башней, он освободился от сложной обвязки своих крыльев и вытащил из набедренных кобур спаренные пистолеты, поразив двух летчиков прежде, чем у них появился шанс открыть ответный огонь. Кто-то выстрелил ему в горло из арбалета, стрела вышла из задней части шеи. Рейдер соскользнул с дорожки, проскользнул между перилами и сполз по все более крутому склону огибающей, пальцы с длинными ногтями царапали стремительную поверхность в поисках опоры, пока изгиб корпуса не скрыл его из виду.
Винтовка Кильона была разряжена, и он потянулся за своим мушкетом, надеясь, что тот заряжен и готов к стрельбе, когда услышал свое имя.
— Доктор Кильон, — позвал Эграфф, появляясь из башни без маски и защитных очков. -Ты нужен нам внизу!
Пойтрел забрал у него мушкет. — Иди. Ты внес свой вклад в это дело. А теперь используй свои руки по назначению.
— Есть раненые? — спросил Кильон. Он видел потери на палубе, но в пылу сражения казалось маловероятным, что кто-то мог оказаться внизу.
— Достаточно, чтобы занять тебя, — сказал Эграфф, держа ладони у рта, чтобы его было лучше слышно. — Капитан надеется, что ты сможешь заштопать хотя бы некоторых из них, прежде чем мы достигнем Копья.
Кильон двинулся по дорожке, пригибаясь, чтобы избежать выстрелов с обеих сторон. На другом конце ее приземлился рейдер, на которого немедленно напали защитники с ятаганами в руках. Другой присоединился к своему товарищу, сбросив крылья как раз вовремя, чтобы поучаствовать в жестокой схватке. Теперь Кильон точно понял, что Куртэйна имела в виду под рукопашным боем. Это было столкновение металла с металлом, лезвия с лезвиями. Победа была бы не за теми, кто умел бы стрелять с наибольшим мастерством, а за теми, кто умел бы рубить и колоть с наибольшей энергией.
Затем он оказался внутри корпуса, спускаясь по металлической лестнице, его руки дрожали так сильно, что он едва мог ухватиться за перила. Что-то изменилось, и ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это было. Некогда мрачное хранилище теперь превратилось в собор зимнего света, оболочка была пробита в стольких местах, что казалось, будто мы снова на открытом воздухе. Одна из газовых камер сдулась, спущенный мешок лежал в складках, и горстка летчиков изо всех сил пыталась произвести аварийный ремонт второй камеры. Один мужчина лежал мертвый на полу; по его позе со сломанными конечностями Кильон заключил, что он, должно быть, упал с одного из арочных лесов жесткого каркаса дирижабля. Из-за сражения, происходившего над ним, он почти ничего не слышал, кроме стука обутых в сапоги ног по мосткам и случайного приглушенного грохота носимой пушки рейдера. Он уже почти спустился, когда выстрел пробил оболочку, не задев газовые баллоны, но вырвав часть лестницы прямо у него из-под ног. Ему пришлось протиснуться через щель, надеясь, что молния не ударит дважды. К тому времени, когда он добрался до гондолы, его трясло сильнее, чем когда-либо.
Ему не нужно было говорить, куда идти. Наиболее тяжело раненые летчики были доставлены в лазарет, в то время как те, кто был просто ранен, были размещены в штурманской рубке. В гондоле не было мертвых, что удивляло его до тех пор, пока он не понял, что Куртэйна без колебаний избавилась бы от бесполезного груза, если бы это означало дальнейшее выживание воздушного корабля.
Предварительные приготовления к операции укрепили его нервы. Он осмотрел своих пациентов, перевел одного человека из лазарета в штурманскую рубку, а другого — обратно на его место и приступил к работе. Повреждений было много и они были разнообразными, но почти все были вызваны выстрелами из носимой пушки, пробившими оболочку или менее хорошо защищенные части гондолы. Только один летчик выжил после прямого попадания, но он потеряет одну ногу ниже бедра: даже с помощью лучших лекарств в Неоновых Высях ее сейчас нельзя было спасти. Другие были ранены осколками дерева, металла и стекла, что привело к глубоким порезам, рваным ранам, простым и сложным переломам и обильному кровотечению. При обычных обстоятельствах лишь немногие из полученных травм вызвали бы беспокойство. Но все эти летчики страдали от сочетанных заболеваний, связанных с высотой, остаточной зональной болезнью и побочными эффектами антизональных лекарств, которые они, как предполагалось, принимали. Некоторые из самых эффективных лекарств в арсенале Кильона убили бы их мгновенно, поэтому он был вынужден обходиться менее сильнодействующими лекарствами, опираясь на мудрость, почерпнутую им из записных книжек Гэмбисона.
Как всегда, когда он работал, внешний мир сузился до крошечного жужжащего отвлекающего фактора, мухи, застрявшей между оконными стеклами. Он периодически осознавал продолжающееся сражение; он справлялся с дрожью и кренами при непрерывном снижении воздушного корабля; он осознавал, что сверху спускают других раненых; но ни в коем случае эти проблемы не влияли на его способность исцелять, или там, где исцеление было невозможным, обеспечивать комфорт умирающим. Не всех раненых удавалось спасти, даже с ангелом у их постели.
Только во время затишья, когда убирали со стола одного пациента и готовили другого, он нашел время спросить: — А как же Кэйлис и Нимча? С ними все в порядке?
— Они в безопасности, — сказал Эграфф.
— А Мирока?
— Прекрасно. Мы вытащили ее из башни, кричащую и брыкающуюся, но больше она ничего не могла там сделать, как только заклинило орудия. Сейчас мы поставили ее сигнальщицей.
— А Куртэйна?
— Она скорее умрет за рулем, чем позволит кому-нибудь сменить ее. Я чувствую, что должен заставить ее отдохнуть: технически это было бы в пределах моих прав как другого капитана. С другой стороны, я не уверен, кому еще я бы доверил привести нас сюда.
— Ты?
— Я знаю свои ограничения, доктор.
Кильон кивнул: не было смысла льстить этому человеку, когда они оба знали, что Куртэйна была лучшим пилотом. — Мы все еще на курсе к Копью?
— Мы только что отбили последнюю пятую волну — скоро мы должны прорваться через зону. Мальчики-черепа все еще стреляют в нас с земли, но теперь у них больше не осталось воздушных шаров. Насколько я понимаю, мы не слишком сильно потеряли высоту. — Эграфф заколебался, напряжение было написано на его лице. — Ты хорошо справился там, наверху, доктор. От тебя этого не ожидали, но мы все благодарны.
— Ты не думал, что я могу убивать так же хорошо, как лечить.
— Теперь мы знаем. И ты тоже. Иногда мы сами удивляемся тому, на что способны, когда дело доходит до драки.
— Возможно, — сказал Кильон, отворачиваясь, прежде чем Эграфф успел надавить на него по этому вопросу.
Он снова погрузился в работу, чистил и резал, шил и пилил, делая все возможное с помощью имеющихся в его распоряжении ограниченных инструментов. Звуки боя стихли некоторое время назад; он не мог точно сказать, когда услышал последний выстрел, или последний крик, или ему передали последнего раненого. Время от времени снизу доносился грохот, похожий на отдаленный раскат грома, но "Раскрашенная леди" плыла дальше, не обращая внимания. Зона дорого обошлась ей — лишила самой сути того, чем она когда-то была, — а битва обошлась ей еще дороже с точки зрения ее оставшейся в живых команды. Но она выстояла, и ветры по-прежнему вели ее к месту назначения.
Сделав все, что мог, он избавился от своего окровавленного фартука, вымыл руки и вернулся на мостик. Он предположил, что прошло не более полутора часов с тех пор, как он в последний раз стоял здесь, но такой промежуток времени теперь казался смехотворно коротким для событий, которые он должен был вместить.
Прежде чем он успел сказать хоть слово или кто-то заметил его присутствие, он увидел Копье. Куртэйна широко распахнула бронированные ставни, чтобы обеспечить максимальный обзор вперед. Солнце сместилось, и теперь свет, падающий на его город, был сияющим, цвета кованого золота позднего вечера. Он был таким огромным, таким ошеломляюще высоким, таким гипнотически насыщенным изобилующим человеческим потенциалом, что у него перехватило дыхание. Он никогда не видел его таким. Даже когда он был ангелом, он никогда не удалялся далеко от дружественных тепловых потоков Небесных уровней, и когда он бежал из города вместе с Мирокой, он не позволял себе оглядываться назад, пока они не разбили лагерь, к этому моменту Копье было гораздо дальше. Но теперь оно заполнило полнеба и приближалось с каждой секундой, и он знал, что никогда больше не сможет покинуть его.
— Я думаю, это тот выступ, где нас хочет видеть Талвар, — сказала Куртэйна. — Верно, Мирока?
Мирока кивнула. — Прямо по курсу, почти вровень? Это ваше место посадки. — Лицо у нее было грязное от выхлопных газов башни, за исключением области вокруг глаз, где на ней были защитные очки. — Привет, Резака. Слышал, они не давали тебе покоя в операционной.
— Я сделал все, что мог.
— Кто-нибудь еще умер у тебя там, сзади? — спросила Куртэйна.
Он поморщился от ее тона. — Боюсь, тебе, возможно, придется подождать еще немного, чтобы сбросить еще больше балласта.
— Термальные источники должны начать подхватывать нас, как только мы достигнем базы. — В переговорную трубу она сказала: — Я хочу, чтобы все, что не дышит, сейчас оказалось за бортом. Даже если это все еще работает. Оружие, инструменты, часы, карты и альманахи — все это в сброс. Неважно, насколько они древние и ценные.
— Этого хватит? — спросил Кильон, когда она повесила трубу обратно на крючок.
— Это все, что у нас осталось. Если бы я могла собрать всех в оболочке и освободить гондолу, я бы это сделала. Черт возьми, если бы я думала, что у меня избыточная масса, я бы первым делом сбросила себя.
— Я тебе верю.
Он почувствовал переход от одного вдоха к другому, первый намек на медленное разжимание кулака, который сжимал его череп с тех пор, как они вошли в зону. Куртэйна посмотрела на него, ожидая от него подтверждения того, что он чувствовал то же самое, что и она, и что это было не просто принятие желаемого за действительное. Он кивнул один раз.
— Это продолжалось дольше, чем я ожидал.
— Талвар сделал все, что мог, — сказала Куртэйна. — Если бы нас не предупредили заранее, черепашки сейчас ковырялись бы в наших костях. Тебе нужно что-нибудь сделать?
— Нет смысла принимать какие-либо медицинские решения, пока мы не будем уверены, что полностью преодолели границу. Но если условия на другой стороне будут похожи на те, с которыми мы сталкивались раньше, экипаж сможет продолжать работу без каких-либо дополнительных лекарств с моей стороны.
