Если это когда-либо и значило что-то для Антуанетты, то это была история, которую она давным-давно забыла. — А вы? — спросила она.
— Какое-то время я был одним из них. Пока это удовлетворяло мои насущные потребности. Мы были на Марсе, сражались с конджойнерами, но не могу сказать, что мое сердце полностью отдавалось этому.
Антуанетта наклонилась вперед. По крайней мере, стол был абсолютно настоящим. — Джон, нам действительно нужно кое о чем поговорить.
— О, не будь такой занудой. Я только что начал болтать со своими приятелями-солдатами.
— Все эти люди мертвы, Джон. Они умерли — по самым скромным подсчетам? — триста или четыреста лет назад. Так что хватит предаваться ностальгии, ладно? Вам нужно, черт возьми, хорошенько сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас.
Он подмигнул ей и кивнул в сторону одной из сидящих за столом людей. — Видишь Коленкову? Ту, у которой две головы?
— Ее трудно не заметить, — вздохнула Антуанетта.
— Тот, что у нее на плече, — ее брат. Они вместе записались на службу. Он получил попадание, его пристрелил паук-уборщик. С немедленным обезглавливанием. На Деймосе для него готовят новое тело. Пока что его голову могут прикрепить к аппарату, но всегда лучше, если она будет с нормальным телом.
— Готова поспорить. Капитан...
— Итак, Коленкова носит голову своего брата, пока не будет готово новое тело. Они могут даже пойти в бой в таком виде. Я видел, как это происходило. Пауков мало что пугает до чертиков, но я думаю, что двухголовые солдаты могут сделать свое дело.
— Капитан. Джон. Послушайте меня. Вам нужно сосредоточиться на настоящем. У нас тут, на Арарате, возникла ситуация, хорошо? Я знаю, вам она известна — мы уже говорили об этом.
— О, все это, — сказал он. Он был похож на ребенка, которому напомнили о домашнем задании в первый день каникул.
Антуанетта ударила по столу так сильно, что у нее на кулаке остались синяки. — Я знаю, вы не хотите этим заниматься, Джон, но мы все равно должны поговорить об этом. Вы не можете уйти просто так, когда вам захочется. Вы можете спасти несколько тысяч человек, но в процессе погибнут многие, многие другие.
Компания изменилась. Она по-прежнему сидела за столом в окружении солдат — и даже узнала некоторых из них в лицо, — но теперь все они выглядели так, словно пережили еще несколько лет войны. К тому же ужасной войны. У капитана вместо здоровой руки был неуклюжий протез. Скафандры больше не были сделаны из слюны насекомых, а представляли собой скользящие пластины, смазанные маслом. Они были сверхотражающими, как капли замерзшей ртути.
— Гребаные демархисты, — сказал капитан. — Давайте оставим все это навороченное биотехнологическое дерьмо до того момента, когда оно нам действительно понадобится. Мы действительно надавали паукам по морде. Потом нам отозвали лицензии, заявив, что мы нарушаем условия добросовестного использования. Все эти аккуратные, извивающиеся штучки просто растаяли за ночь. Биоскафандры исчезли. Посмотрите теперь, с чем нам приходится работать.
— Я уверена, у вас все получится, — сказала Антуанетта. — Капитан, послушайте меня. Жонглеры образами уводят корабль в безопасное место. Вы должны дать им время.
— У них было время, — сказал он. Это был отрадный момент осознания, связи с настоящим.
— Этого недостаточно, — сказала она.
Стальной кулак его новой руки сжался. — Ты не понимаешь. Мы должны покинуть Арарат. Над нами открываются окна.
У нее защипало в затылке. — Окна, Джон?
— Я чувствую их. Я многое чувствую. Черт возьми, я же корабль.
Внезапно они остались совсем одни. Только капитан и Антуанетта. В ярком блеске его светоотражающей брони она увидела птицу, пересекающую небо.
— Вы — корабль. Хорошо. Так что перестаньте ныть и начните вести себя как подобает, начиная с чувства ответственности перед своей командой. В том числе и мной. Что это за окна?
Он немного подождал, прежде чем ответить. Она только что добилась своего или заставила его еще глубже погрузиться в лабиринты регрессии?
— Возможности для ухода, — сказал он в конце концов. — Чистые каналы. Они то открываются, то закрываются.
— Вы могли ошибиться. Было бы очень, очень плохо, если бы вы ошиблись.
— Я так не думаю.
— Мы ждали, надеялись на знак, — сказала Антуанетта. — Какое-то сообщение от Ремонтуа. Но ответа не последовало.
— Может быть, он не может передать сообщение. Может быть, он пытался, и это лучшее, что вы можете получить.
— Дайте нам еще несколько часов, — попросила она. — Это все, о чем мы просим. Достаточно времени, чтобы отвести корабль на безопасное расстояние. Пожалуйста, Джон.
— Расскажи мне о девочке. Расскажи мне об Ауре.
Антуанетта нахмурилась. Она помнила, что упоминала об этой девочке, но не думала, что когда-либо называла капитану ее имя. — С Аурой все в порядке, — осторожно ответила она. — А что?
— Что она может сказать по этому поводу?
— Она считает, что мы должны доверять жонглерам образами, — сказала Антуанетта.
— И что еще?
— Она продолжает говорить о месте, которое называется Хела. Что-то связанное с человеком по имени Куэйхи.
— И это все?
— Вот и все. Возможно, это вообще ничего не значит. Дело даже не в том, что Аура обращается к нам напрямую — все это передается через ее мать. Не думаю, что Скорпио воспринимает это всерьез. Честно говоря, я тоже не уверена. Они очень, очень хотят думать, что Аура — это что-то ценное, потому что она обошлась им очень дорого. Но что, если это не так? Что, если она просто ребенок? Что, если она знает немного, но далеко не так много, как всем хотелось бы?
— А что думает Малинин?
Это удивило ее. — Почему Малинин?
— Они говорят о нем. Я слышу их. Я слышал об Ауре то же самое. Все эти тысячи людей внутри меня, все их шепотки, все их секреты. Им нужен новый лидер. Это может быть Малинин, это может быть Аура.
— Не было даже официального объявления о существовании Ауры, — сказала Антуанетта.
— Ты серьезно веришь, что это имеет какое-то значение? Они знают, все они. Ты не сможешь сохранить такой секрет, Антуанетта.
— У них уже есть лидер, — сказала она.
— Им нужен кто-то новый, яркий и немного пугающий. Кто-то, кто слышит голоса, кому они позволят руководить собой во времена неопределенности. Скорпио — не тот лидер. — Капитан помолчал, погладил свою фальшивую руку покрытыми шрамами пальцами другой. — Окна все еще открываются и закрываются. Я чувствую, что ситуация становится все более напряженной. Если за всем этим стоит Ремонтуа, он, возможно, не сможет предоставить нам больше возможностей для побега. Скоро, очень скоро, мне придется сделать свой ход.
Она понимала, что зря потратила время. Сначала она подумала, что, показывая ей это место, он приглашает ее на новый уровень близости, но его позиция нисколько не изменилась. Она изложила свою точку зрения, а он только слушал.
— Мне не следовало беспокоиться, — сказала она.
— Антуанетта, послушай меня сейчас. Ты нравишься мне больше, чем ты думаешь. Ты всегда относилась ко мне с добротой и состраданием. Поэтому я забочусь о тебе и о том, чтобы ты выжила.
Она посмотрела ему в глаза. — Ну и что, Джон?
— Ты можешь уйти. Время еще есть. Но его немного.
— Спасибо, — сказала она. — Но, если вы не возражаете, я, пожалуй, останусь на прогулку.
— Есть какие-то особые причины?
— Да, — сказала она, оглядываясь по сторонам. — Это, пожалуй, единственное приличное судно в городе.
Скорпио прошел по шаттлу. Он сделал прозрачными почти все поверхности фюзеляжа, за исключением полосы, обозначавшей пол, и участка, где Валенсин ждал с Хоури и ее ребенком. При всем выключенном необходимом освещении он видел внешний мир так, словно парил в вечернем воздухе.
С наступлением темноты стало очевидно, что космическая битва разгорелась совсем рядом с Араратом. Облака рассеялись, возможно, из-за чрезмерного выброса энергии в верхние слои атмосферы Арарата. Сообщения о падении объектов поступали слишком быстро, чтобы их можно было обработать. Огненные полосы проносились от горизонта до горизонта каждые несколько минут, когда неопознанные объекты — космические корабли, ракеты или, возможно, предметы, для которых у колонистов не было названия, — вторгались глубоко в воздушное пространство Арарата. Иногда они раздавались залпами; иногда твари двигались жутким строем, сомкнутыми рядами. Траектории были подвержены сильным, выглядевшим невероятными скачкам и разворотам. Было ясно, что главные действующие лица битвы применяли механизмы подавления инерции с безрассудством, от которого у Скорпио мурашки бежали по коже. Аура уже рассказала им об этом через уста своей матери. Очевидно, что присвоенная инопланетная технология была немного более управляемой, чем в то время, когда Клавейн и Скейди испытывали нервы друг друга во время долгого путешествия от Йеллоустоуна к Ресургему. Но все еще находились люди, которые рассказывали страшные истории о тех временах, когда технологии шли наперекосяк. Доведенный до предела, механизм подавления инерции творил ужасные вещи как с плотью, так и с разумом. Если они использовали его как обычный военный инструмент — просто еще одну игрушку в песочнице, — то ему было страшно подумать, что сейчас считается опасным и ультрасовременным.
На мгновение он подумал об Антуанетте, надеясь, что у нее с капитаном что-то получилось. Он был не слишком оптимистичен в отношении того, что ей удастся переубедить капитана, когда тот примет решение. Но все еще было не совсем ясно, намерен ли тот поднять корабль в воздух. Возможно, увеличение оборотов приводных двигателей конджойнеров было просто его способом убедиться, что они в хорошем рабочем состоянии, на случай, если они понадобятся в какой-то момент в будущем. Это не обязательно означало, что корабль отправится в путь в ближайшие несколько часов.
Такой отчаянный, тоскующий оптимизм был чужд Скорпио даже сейчас, и был бы совершенно чужд в те годы, когда он жил в Городе Бездны. В душе он был пессимистом. Возможно, именно поэтому он никогда не был силен в планировании на перспективу, не умел думать дальше, чем на несколько дней вперед. Если вы склонны верить на врожденном уровне, что ситуация всегда будет становиться все хуже и хуже, какой смысл вообще пытаться вмешиваться? Все, что оставалось, — это извлечь максимум пользы из сложившейся ситуации.
Но он надеялся, несмотря на множество свидетельств обратного, что корабль останется на Арарате. Что-то должно было быть не так, чтобы он начал так думать. Что-то должно было крутиться у него в голове. Далеко ему искать тоже не пришлось.
Всего несколько часов назад он нарушил двадцатитрехлетнюю дисциплину, которой придерживался сам. В присутствии Клавейна он прилагал все усилия, чтобы соответствовать стандартам старика. В течение многих лет он ненавидел обычных людей за то, что они сделали с ним за годы его рабской службы. И если этого было недостаточно, чтобы разжечь его враждебность, ему стоило только подумать о том, кем он был: этой раскачивающейся, комичной помесью человека и свиньи, этим компромиссом, который обладал всеми недостатками обоих и ни одним из преимуществ ни того, ни другого. Он знал о множестве своих недостатков. Он не мог ходить так же хорошо, как человек. Он не мог удерживать предметы так, как они. Он не мог видеть или слышать так же хорошо, как они. Были цвета, которые он никогда не узнал бы. Он не мог мыслить так же плавно, как они, и у него не было развитой способности к абстрактному воображению. Когда он слушал музыку, все, что он слышал, было сложными последовательными звуками, лишенными какой-либо эмоциональной составляющей. Оптимистичный прогноз продолжительности его жизни составлял примерно две трети от продолжительности жизни человека, который не получал никакой терапии долголетия или модификации зародышевой линии. И — как говорили некоторые люди, когда думали, что свины их не слышат, — у таких, как он, даже вкус не такой, как задумала природа.
Это было больно. Это действительно чертовски больно.
Но он осмелился подумать, что оставил все свои обиды позади. Или если не за своей спиной, то, по крайней мере, в маленьком, закрытом мысленном отсеке, который он открывал только в критические моменты.
И даже тогда он держал обиду под контролем, использовал ее, чтобы придать себе сил и решимости. Положительным моментом было то, что это заставило его стараться быть лучше, чем они ожидали. Это заставило его заглянуть внутрь себя и найти в себе качества лидера и сострадание, о наличии которых он и не подозревал. Он покажет им, на что способен свин. Он покажет им, что свин может быть таким же государственным деятелем, как Клавейн, дальновидным и справедливым, жестоким и добрым, насколько того требуют обстоятельства.
И в течение двадцати трех лет это тоже срабатывало. Обида сделала его лучше. Но все это время, как он теперь понял, он все еще находился в тени Клавейна. Даже когда Клавейн уехал на свой остров, этот человек на самом деле не отрекся от власти.
За исключением того, что теперь Клавейна не стало, и всего через несколько десятков часов после вступления в этот новый режим, всего через несколько десятков часов после того, как Скорпио столкнулся с жестким контролем реального руководства, он потерпел неудачу. Он набросился на Халлатта, на человека, который в тот момент ярости олицетворял собой все человечество в целом. Он знал, что это Блад бросил нож, но был почти уверен, что на нем была его собственная рука. Кровь была лишь продолжением замысла Скорпио.
Он знал, что на самом деле ему никогда не нравился Халлатт. В этом отношении ничего не изменилось. Этот человек был скомпрометирован своим участием в тоталитарном правительстве Ресургема. Доказать ничего нельзя, но более чем вероятно, что Халлатт, по меньшей мере, был осведомлен об избиениях и допросах, казнях, санкционированных государством. И все же эвакуированные из Ресургема должны были быть представлены в той или иной форме. Халлатт также сделал много хорошего в последние дни исхода. Люди, которых Скорпио считал разумными и заслуживающими доверия, были готовы свидетельствовать в его пользу. Он был запятнан, хотя против него не было выдвинуто никаких обвинений. И, если внимательно изучить данные, в личной истории почти каждого, кто прибыл с Ресургема, было что-то неприятное. Где была проведена граница? Сто шестьдесят тысяч эвакуированных прибыли на Арарат из старого мира, и очень немногие из них не были связаны каким-то образом с правительством. В подобном государстве правительственный механизм затрагивал больше жизней, чем оставлял в покое. Вы не могли бы есть, спать или дышать, не будучи хоть в какой-то мере причастным к функционированию машины.
Поэтому ему не нравился Халлатт. Но Халлатт не был чудовищем или беглецом. И из-за этого — в тот момент, когда его охватила ярость — он набросился на порядочного человека, который ему просто не нравился. Халлатт довел его до крайности своим понятным скептицизмом по поводу Ауры, и Скорпио позволил этой провокации задеть его за живое. Он был готов наброситься на Халлатта, но это мог быть кто угодно. Даже кто-то, кто ему действительно нравился, например, Антуанетта, Ксавье Лю или кто-то из других старших-людей, если бы провокация была достаточно серьезной.
