Задумался, это хорошо. Как говорит моя ягая прапрабабушка, задумываться даже орку полезно, главное — чтобы мысли переварились, а не встали колом, как кость. Сидели вот так, думали, я аж задремала. Все же, такая теплая атмосфера вокруг Сашки, даже завидно. У меня самой аура холодная и хитрозакрученная, подвижный фрактал, и этого теперь не изменишь.
— Да, на потом... — очнулся, глаза поднял. — Давай так, чтобы я мог ориентироваться, какой у вас день и вчера с завтра не перепутать... Ты трубку куришь?
— Да я вообще не курю! — ну, вообще-то иногда прикладываюсь, конечно, но по необходимости и кайфа от этого не получаю. — Посмотрела на твои песочные часы и смекнула, что раскуренная трубка тлеет не больше пяти минут, и то вряд ли. Вот и стала изображать пагубную привычку. Кроме меня во всем корпусе только мэтр Лангскег смолит, но он в курилку не ходит — бороду в одну сторону, трубку в другую, а сам носом в реактивы лезет, и ничего — уже три сотни лет никак не взорвется. Хотя студиозусы ждут и надеются.
Покровительственно улыбнулся, ага, теперь его черед меня учить:
— Так вот, каждый раз, когда будешь готова к встрече, иди в курилку. Только каждый день на трубку навязывай по одной нитке. Завтра, скажем, белую. Послезавтра — белую и красную. Послепослезавтра — белую, красную и белую... ну, или синюю... контрастно чтобы было. Сколько ниток — столько дней. Так представлять легче. Я к тебе перемещусь, вдвоем больше уволочь можно. Хорошо?
— Хорошо. Пока возможность перетащить боеприпасы есть — будут нитки на трубке, сперва белая, потом — по цветам радуги, от красного до фиолетового. В другом случае — будет черная нитка или вообще буду без курева, это уж как придется. Не только я в будущем теряюсь — плетельщики не предполагают, куда судьба повернет, — да, и когда удастся выспаться — тоже. Может, воспользоваться нескордажем времен, тут поспать? — Слушай, а я тут долго могу пробыть? А то совсем разморило, хоть спички в глаза вставляй.
— Как минимум дня три. Раньше второй раз не понадобишься, мне еще с драконами разбираться.
Вот и хорошо, вот и ладушки. По ощущениям тут безопасно, интуиция выдает твердое "да".
— Тогда я вздремну чуток? Не напрягу слишком? — и, не дожидаясь, что Сашка ответит, сворачиваюсь калачиком на кошме. Просто поняла, что если не усну — сдохну. Потребность во сне — не столько потребность тела, сколько разума: переваривать информацию тоже иногда нужно.
Тут меня и вырубило часов на десять. Проснулась в темноте, одна, под лохматыми душными шкурами, уткнувшись носом в сашкин халат. Жаль, что только халат, а не сам Сашка. Я бы не возражала. Надышавшись в запас его запахом, поднялась, подмигнула серьезному, как училка, сычу и уставилась в темноту, визуализируя дымящую трубку. Через минуту ощутила сырость и глухое молчание курилки лаборатории магоемких сплавов. Сказка кончилась, продолжились трудовые будни.
Глава XIII. Братская помощь.
Улицы Энсторы ранним утром — такие нежные и хрупкие в промозглых сумерках поздней осени, с уже безлиственными палисадниками и черными стволами редких деревьев. Дома прячутся в тень, растворяются в дымке, выставив вперед лишь крыльцо да столбы ограды. Жмурятся геральдические звери на воротных щитах Алой улицы, тощие плечики парковых статуй вздрагивают от неосторожного взгляда. Поворачиваю на Свайную, спускаюсь к "Простецкому городу". Тут дома пониже, палисадники не огорожены, под водостоками — бочки. Разноголосая капель. Морось пропитала одежду, терпкий аромат мокрого камня и дерева заглушает редкие пока запахи пекарен и кухонь, позвякивает дужкой замка незапертая дверь.
За всю прогулку я встретила лишь четырех "ранних пташек", не считая городской стражи, и поняла, чем отличается город с таким скоплением менталистов от любого другого. Тут безопасно ходить по улицам, но народ шугается от форменной одежды, особенно черной, даже меня стороной обходит, хотя я-то сейчас в местном варианте хаки. Ни тебе воровской гильдии, ни наемных убийц, ни блекджека, ни... шлюхи есть. Помнится, первокурсников из публичного дома со скандалом вытаскивали. Вот почему в Академию стараются не брать учеников старше двенадцати лет — к четырнадцати годам у одаренного и необученного шалопая портится характер, и ему уже сложно привить дисциплину, а уж шестнадцатилетние недомаги пускаются во все тяжкие. Наколдовали они там "золото фей", хорошо, не деньги, а то бы попали за фальшивомонетчество. Любая хозяйка такого заведения обязательно сотрудничает с Конторой. Результат предсказуем. Если бы Контора не была заинтересована в этих двух сопляках, отправились бы они за решетку, а так только все каникулы на протяжении десяти лет при лабораториях пахали.
Да-а... Тоталитаризм махровый, магократический. Либерал бы не понял. Это я понимаю, со своим земным опытом, что можно было бы завернуть гайки намного сильней, контроль над умами — он многих затягивает, как наркота. И если в Империи не случилось какого-нибудь варианта антиутопии — это результат того, что власть стабильна уже три сотни лет и как-то... разумна, что ли. Или настолько сильна, что народ для нее не является потенциальным врагом? Не знаю. Может, благодаря самой личности бессменного главы Конторы, у местной власти несколько иные приоритеты, чем на Земле? У Дерека отсутствует явное властолюбие или фанатизм, он будто и не руководит, а исполнители делают то, что надо, по собственной воле. Это работа плетельщика или одна из функций его артефакта? Не исключено, но на себе, во всяком случае, стороннего влияния не ощущала. Тогда, скорее, работает плетение судеб.
Даже основные институты Империи на первый взгляд кажутся насквозь провинциальными. Менталисты, наряженные слугами и охранниками, министры и высшее дворянство, поразительно напоминающие директоров известных мне по земному опыту предприятий, император, благодаря живости характера сокращающий дистанцию со всеми, с кем лично общается, до одной-единственной ступеньки, впрочем, принципиальной: приказы такого начальника непременно должны быть исполнены. Понятие вассалитета тут сильно отличается от земного-средневекового, я бы вообще его так не называла, скорее, делегирование полномочий и возложение ответственности. Исполнение с большой свободой маневра, результат важнее инструкций, причем, промежуточные звенья в чрезвычайных ситуациях могут и выпадать. "Служу императору" произносится намного реже, чем "служу Империи".
Совещания кабинета министров, как я заметила, проходят в зале с весьма скромным убранством. У главы Конторы удобное и хорошо обставленное жилье, но с виллами и островами на одно рыло земных правителей — не сравнить. Даже дворцовая роскошь, которая бросается в глаза, в масштабах Империи стоит немного, а то, что бесценно: магомеханические конструкты и артефакты, обеспечивающие связь, управление и безопасность — сделаны тут же, в лабораториях Академии или Конторы. А уж стойла для быков в черте города... Большая деревня, а не столица. Работа Конторы временами выглядит неловко, топорно, порой, даже комично. Интересно, рассказывают ли о ней анекдоты? Только эта "леворукая тактика" срабатывает всякий раз лучше часового механизма и поражает цель точнее канхага. Вот не знаю, как у Дерека оно получается, хочу разобраться. Но это — позже.
Сейчас на повестке дня — братская помощь Кароду. Официально одобренная, кирпичами удобренная. Бронетехникой не разжилась, оружием не снабдили, сказали — "что сперла — твое, иди, и мы тебя как бы не видели". И, самое смешное, я ведь пойду. Вот только похожу по городу и с ним попрощаюсь. Пусть не мои годы тут прошли, но память-то о них есть. Чувствую, что вот таким, какой он сейчас, я его в последний раз вижу. Перемены идут, видно, как прогибается реальность под их неслышным топотом, страшно и завораживающе интересно — а что там, после? "Загляни за занавес..."
Вернулась в Контору, как к себе домой. На съемную квартиру что возвращаться? Там Лейна с пузом, семейное гнездышко вьет, пока я с ее муженьком железяки день и ночь клепаю. Хоть и не измена, а все равно ей обидно. Ладно, закончили мы с гранатами, все, за исключением переправленных на Карод, сданы в оружейку, а мы — свободны. Мэтр Лангскег потопал домой, а я перебралась назад в вип-камеру. А что, тепло и кормят, удобства есть, защита преодолима только божественной силой, а без окон — ничего, не век же тут куковать, зато никто не подгадит в мое отсутствие. Ника и Вейлин знают что делать, дождутся. Я им еще накануне все рассказала. Несколько более того, чем нужно, но тут уж из-за Вейли пришлось, в его глазах такой жгучий интерес полыхал, что я поняла — с распросами он с меня живой не слезет.
Переоделась, нацепила брети через всю спину, тяжесть не маленькая, взяла вещмешок с разным барахлом... присели перед дорожкой... Положила на стол капустный лист, горсть свежей слачи. Раскурила трубку с залихватским бантиком на чубуке, пристроила между капустой и ягодами, подмигнула Нике — и перетянула себя в сашкину юрту. В этот раз переход получился просто замечательно, и Саныч, с уговоренным опознавательным знаком — вышитой налобной повязкой, одобрительно хмыкнул. К моему сожалению и его радости, особо поговорить нам не удалось: пошли смотреть конечный пункт перехода. То есть, он его уже нашел и думал, что этого достаточно. А мне нужен был не только пейзаж, но еще и запахи, тактильные ощущения и сам вкус того места — этакое ощущение его настоящести, единственности, сути. Иначе выведу в какую-нибудь параллельную реальность. Я ему все это и высказала сразу. Так что Саныч подхватил меня под мышки и портанулся туда. Оба плюхнулись носом в колючее сено.
Сено оказалось противным остистым злаком, вроде ковыля, и я минут пять выбирала его цапучую ость из волос и одежды. Потом разогнулась и посмотрела вокруг. Везде, сколько хватало глаз, простиралась золотисто-белая в полуденном свете сухая и жаркая степь. Волнами стелился под ветром ковыль (буду называть его так, хоть он и намного противнее), сходство с морем нарушали лишь островки какого-то гигантского зонтичного растения, растопырившего бурые локаторы высохших листьев и выставившего к небу черные антенны соцветий. Нечеловеческий пейзаж, у меня аж в горле запершило и слезы на глаза навернулись. Сашка, довольный, обвел горизонт хозяйским взглядом, взял меня за плечо и развернул на 180 градусов. Прямо по курсу виднелся островок леса. Мощные приземистые деревья, более всего напоминающие дубы, скучковались вокруг смешанного источника силы: стихий Земли и Жизни. Первая локализовалась в линзе впадины, второй же тянуло, прямо как сквозняком в открытую дверь.
Я выставила ладони — кожу начало покалывать, совсем как у озер Тримерна. Так и пошла, вытянув руки, будто зомби в ужастике. Чуть не свалилась в укрытую сеном рытвину, вляпалась в какой-то колючий шар, который потом за мной шагов пять волочился, оступилась с холмика, накиданного особо крупной крысой, подвернула ногу. Упасть не успела — Сашка за шкирку схватил, да так и держал, пока не дошли. Это не помешало мне с крейсерской скоростью влететь в подлесок — и наконец-то вздохнуть! После нашей сумрачной осени такое солнце не только ослепляет, оно еще и плавит мозги.
Уф... Что за сила устроилась в этом колке? Настроена дружелюбно, и сейчас принюхивается, словно пес, причувствуется к моему источнику и ко мне. Выпускаю свой — чуть-чуть, несколько "стебельков", пусть познакомятся. Осматриваюсь. Дубы с заостренными бронзово-бурыми листьями оказались не меньше своих земных аналогов, просто их нижняя часть была скрыта от нас потому, что сам останец расположен в круглой низменности, почти яме. Толщина стволов внушала уважение, узловатые корни крепко вцепились в рыхлую супесь, а редкие опавшие листья были глянцево-жесткими и прочными на изгиб. Так и сказала бы — "бронзовый лес", по аналогии со сказочным железным, но подлесок испортил все впечатление. Там созрели ягоды, вроде наших бересклета, шиповника и боярышника, то есть, одни кусты усыпаны алыми каплями на длинных висюльках, а другие повыше, и в гроздьях крупных, как яблочки, ягод. А где ягоды — там и едоки. Наверно, местный бересклет не столь ядовит, как наш — половину урожая давно общипали. Вся дубрава звенит от птичьего щебета, на земле ковер из семечек и помета. Ну, никакой торжественности!
— Пошли, — сказал Сашка. — Посмотришь источник.
Я поднялась и вцепилась в его локоть. Нога еще немного побаливает — а вот не надо было садиться, растяжения быстрее выздоравливают на ходу. Через пару минут все пришло в норму, но от сашкиной руки я так и не отцепилась, наоборот, вложила пальцы в ладонь, как примерная девочка. И закрутила несколько сквознячков из своей силы вокруг нас — пусть не ветер, но хоть какой-то обдув. Рунами и глифами так близко к чужому источнику решила не пользоваться, из соображений приличия, а к неоформленной силе он отнесся благожелательно. Сразу стало прохладнее, и Саныч вопросительно взглянул на меня. Да я вообще не понимаю, как ты по этой жаре в стеганом халате ходишь. Я бы давно уж в собственном поту сварилась.
Около источника стало прохладнее, там бил родник, окруженный каменной чашей, на ручей его сил не хватало — все, что перелилось через край, тут же впитывала земля, зато эфирные потоки выходили фонтаном — равномерным, широким, может быть, и не дотягивающим до мощи тех, что на Ирайе имеют промышленное значение, зато без спонтанных завихрений, которые составляют главную опасность мощных неструктурированных потоков. Где-то на периферии в брызгах толклись мелкие растительные духи, воздушников не наблюдалось, для них эта энергия тяжеловата. Да и Саныч поежился, хотя, наверно, от сырости, он эфир слабо чует. А я смочила ладони и прислушалась — источник заинтересовался мной, и как бы спрашивал, одновременно "что?", "зачем?" и еще одно отношенческое, для чего слов нет. Ответила — тоже без слов, мыслечувством: "Приведу сродных тебе, любят природу, уважительны к духовному миру, но не эльфы". В ответ — согласие, словно ему все давно известно и решено.
Потом мы просто сидели до сумерек рядом с чашей, Сашка — думая о чем-то своем, я — распахнув чувствование и проникаясь состоянием этого места. Хорошо рядышком тихо сидеть и никуда не торопиться, погрузившись в безмолвие, пропускать сквозь сознание пылинки света, птичий свист, звон и шелест ранней осени. Да и не так тут жарко и солнечно, это я слишком долго под землей просидела, вылезая наверх то ночью, то в сумерки. Глаза и тело помаленьку привыкли, даже разморило слегка — завалилась на Сашку, а он меня рукой приобнял, не сильно, но приятно-то как! Я его тоже обнимаю, не руками, аурой. Рукой много не ущупаешь, а эфирное поле при желании проникает как вода, до самой кожи. Целители запускают ее и дальше, но мне-то к чему? Мне ж только прижаться.
Когда солнце ушло за горизонт и сизые сумерки заполнили чашу, в которой стояла дубрава, мы встали, размяли ноги и вышли из нее. Тумана не было, только легкая дымка стелилась вдоль опушки. Горько пахло полынью и остывающей почвой. Еще часа четыре обходили дубраву, закончили путь уже заполночь. В темноте было легко идти, все кочки под ногами интуитивно прочитывались, значит, местный источник нам благоволил, обозначил их силой. И вот, настал момент, когда все ощущения и впечатления, сложившись и войдя друг в друга, переплавились в единый образ этого места, верно отражающий его суть.
