— Да, майстер Гессе, — кивнул зондер; помявшись, обернулся на противоположную оконечность коридора, куда ушли его бывший собрат по служению и инструктор, и развернулся, устремившись к лестнице бегом.
* * *
Сентябрь 1397 года, Богемия.
Попытаться побеседовать с Рудольфом Адельхайда решилась лишь ближе к обеденному часу, все время до тех пор проведя в комнатах гостящих в замке дам.
С каждым новым посещением, с каждой новой беседой, с каждой следующей собеседницей все более становилось ясно, что принесенная фон Люфтенхаймером информация уже не является в полной мере тайной: чья-то служанка слышала, чей-то паж уловил обрывок разговора, чья-то горничная говорила с кем-то из обслуги, чьи-то родичи проживали в городе — словом, весть о ночном бесчинстве, устроенном последователями древних культов, уже неотвратимо расползалась по замку, возбуждая толки, пересуды и страхи.
В коридорах уже не попадались взбудораженные девицы, королевский дворец снова обезлюдел, и по пути к комнате Императора навстречу не попалось никого, кроме напряженных, настороженных стражей, многие из коих явно были осведомлены о происходящем куда меньше, чем какой-нибудь поваренок. Остановившись перед дверью, Адельхайда вслушалась — из-за створки, кажется, донеслись звуки нескольких голосов; или показалось?.. Она помедлила, прислушиваясь внимательней, и, ничего более не услышав, решительно, без стука, распахнула дверь.
Оба инквизитора были здесь: один стоял уже в двух шагах от двери, другой — напротив сидящего подле стола Рудольфа. На мгновение в комнате повисла тишина, присутствующие уставились друг на друга — следователи с подозрением, Адельхайда с растерянностью, Император — почти с испугом...
— О, господа дознаватели! — с подчеркнутым удовлетворением произнесла она, наконец, войдя и закрыв дверь за собою. — Как хорошо, что вы здесь. Я намеревалась поговорить с вами.
— А вы всегда врываетесь в императорские покои без стука, госпожа фон Рихтхофен? — осведомился один из инквизиторов, даже не пытаясь скрыть неприязнь, сквозящую в неестественно голубых глазах; Адельхайда оскорбленно нахмурилась:
— А вы всегда задаете женщинам такие вопросы, майстер инквизитор?
— Я задаю множество разных вопросов, — холодно усмехнулся тот. — Мужчинам и женщинам; как в комнатах, в которые они врываются, так и в тех помещениях, откуда они хотели бы вырваться.
— Не надо меня запугивать, — фыркнула она. — Сегодня первенство в запугивании у вас перехватила Дикая Охота. Вы знаете, о чем говорят все во дворце, майстер инквизитор? О том, что Прагу и нас самих защитили какие-то язычники с жареным кабаном. Люди напуганы. Женщины готовы падать в обмороки каждую минуту...
— Но не вы, — заметил второй инквизитор, и Адельхайда кивнула, холодно улыбнувшись:
— Не имею такой дурной привычки. И здесь я — в некотором роде как парламентер от всех них.
— И какова же ваша миссия?
— Женщины боятся! Их мужья не могут их защитить, потому что против таких сил никакая рыцарская выучка не выстоит, и то, что казалось им избавлением минувшей ночью, сегодня может оказаться самообманом.
— И они верят в эти слухи?
— Испуганная женщина готова поверить во что угодно, — многозначительно произнесла Адельхайда. — Но паника еще не захватила умы. Однако все хотят знать, что вы намереваетесь делать, как действовать, что вам удалось выяснить, что за люди вами арестованы и не надо ли всем нам бояться того, что возможные малефики пребывают в подвале королевского дворца, рядом с нами.
— Этого опасаться нечего, — заверил ее голубоглазый следователь, окинув собеседницу подчеркнуто оценивающим взглядом. — И все же кажется мне, что, говоря 'мы', вы несколько лукавите, госпожа фон Рихтхофен. И не только сейчас, не только сегодня. Не стану скрывать, что ваша персона привлекла наше внимание, ибо, согласитесь, вы не типичная женщина.
— Это только пока, — подчеркнуто доброжелательно улыбнулась Адельхайда, распрямившись. — Времена меняются, майстер инквизитор, и когда-нибудь быть типичной женщиной будет означать быть такой, как я.
— Сохрани нас всех Господь, — с чувством произнес второй инквизитор, и его напарник спросил уже без улыбки:
— Для чего вы говорите с нами, госпожа фон Рихтхофен? Вам самой — что от нас нужно? Вы так же, как ваши подруги, боитесь, что Дикая Охота разнесет Прагу по камешку? Или тоже думаете, что вчера нас уберегла языческая церемония, и надеетесь, что мы скажем вам об этом или, напротив, разубедим? Вы не кажетесь мне особенно напуганной.
— Да, у меня свой интерес, — кивнула она, подступив на шаг ближе и понизив голос. — Я полагаю, что люди в Праге также опасаются происходящего. Я слышала, что многие желают съехать из своих домов, кто-то даже решил их продать... Как полагаете, такие слухи имеют под собою основание?
— Какое именно для вас это имеет значение, госпожа фон Рихтхофен?
— Неужто не понимаете? — с искренним удивлением округлила глаза Адельхайда. — Если слухи верны — это будет означать, что недвижимость в Праге подешевеет.
— Стало быть, то, что мы узнали о вас, правда? — с еще большей неприязнью вымолвил голубоглазый. — И вы...
— Я не понимаю, чего я должна стыдиться, майстер инквизитор, — вздернув подбородок, перебила она. — Кто-то развлекается вышиванием, кто-то изучением древней литературы, а я убиваю скуку и заодно приумножаю состояние, оставшееся мне от мужа, так, как научил меня все тот же мой муж. Я никого не обманываю, не занимаюсь подлогами, не даю денег в рост, а участвую в честных торговых сделках. Если пражцы так или иначе буду продавать свои дома задешево, отчего бы им не продать их мне или кому-то по моей рекомендации? Или вам неприятно именно то, что этим занимается женщина? Лично я не вижу разницы между продажей своих драгоценностей, купленных у торговца, чем занимается каждая вторая обедневшая баронесса, и продажей чужого дома, купленного у его хозяина.
— У нас нет сейчас времени на чтение проповедей, госпожа фон Рихтхофен, — отозвался инквизитор, — и не имеется никакого желания объяснять вам, насколько неприлично наживаться на людском горе. Ведь закону ваши действия не противоречат, так?.. Да, я думаю, что недвижимость в Праге в ближайшие дни станет дешевле ношеного башмака, даже если мы разрешим ситуацию сегодня же. Желаю вам успехов на вашем поприще.
— Ваше Величество, — выговорил его напарник, склонив голову в коротком поклоне, и оба вышли, напоследок бросив на Адельхайду взгляд, граничащий с презрением.
— Господи, — выдохнул Рудольф, выждав полминуты тишины, и опустил голову на руки, упиравшиеся в столешницу. — Я было решил, что у меня приключится беда с сердцем прямо здесь.
— Теперь эти господа от меня отвяжутся, — улыбнулась Адельхайда, выглянув в коридор, снова закрыла дверь и задвинула засов. — Быть может, уделят некоторое время перемыванию моих косточек и обсуждению испорченных нравов нынешнего века, но подозревать меня в связях с малефицианским подпольем уж точно более не станут.
— Надеюсь, у них в головах не застрянет мысль о том, почему же все-таки вы вот так бесцеремонно врываетесь в мою комнату.
— Они запомнят только то, что я желала вытянуть из них сведения о ситуации в городе, — отмахнулась Адельхайда, присаживаясь напротив. — Если бы я явилась сюда с корзиной яблок, завела разговор о тайных донесениях конгрегатских агентов, а после сказала бы, что пришла лишь для того, чтобы принести вам яблок — именно это в их памяти и отложилось бы... Да пусть и задумаются над нашими с вами отношениями; вас такие подозрения настолько уж покоробят?
— Предпочел бы сами отношения, а не воспоминания или слухи о них, — буркнул Рудольф и вздохнул, бросив взгляд на дверь: — А ведь сюда отрядили, как я понимаю, лучших. Но вы, пусть и не с легкостью, все же водите их за нос. И я должен верить в то, что они способны провести это расследование и найти виновных...
— Я знаю их оружие, — передернула плечами Адельхайда, — а потому могу подобрать правильную броню. Я знаю, как они думают и какими пользуются логическими конструкциями для построения своих выводов, а потому могу услужливо подбросить им нечто, соответствующее одной из деталей этой конструкции.
— И как вы столь хорошо их изучили?
— Знаете, Ваше Величество, в наше время при хороших деньгах и правильных знакомых можно достать все; в том числе и нужные книги. В свете чего могу сказать вам то, что скажет любой инквизитор: 'Психология пытки' Альберта Майнца — великая вещь. Я бы назвала ее 'Молотом ведьм' нашего времени, если бы 'Молот...' не был пустопорожней фантазией душевнобольного старика, обделенного женским вниманием.
— И как книга о ведении допросов могла поспособствовать в вашем деле?
— Все просто, — улыбнулась Адельхайда легкомысленно. — Это не только книга о допросах, это книга о подходе к рассмотрению человеческих мыслей и мотивов, поступков и их обоснований. Надо лишь посмотреть на поведение конкретного инквизитора, потом покопаться в памяти и подобрать соответствующее его действиям высказывание Майнца. Если такие совпадения часты — стало быть, данный инквизитор следует заученным указаниям. Практика показывает, что таково большинство из них; и даже когда они поступают по-своему — на поверку выходит, что и это тоже имеет соотнесение с каким-либо из выводов Майнца. К слову, поступки большинства простых людей также довольно легко раскладываются на части, если сверяться с его трудами. Великий, уникальный был человек... Ну, а теперь, Ваше Величество, к делу. Расскажите, о чем вы беседовали с господами конгрегатами, каковы новости, есть ли подвижки, что произошло на самом деле этой ночью на улицах Праги? Ибо в одном я им не солгала: дамы в самом деле напуганы. Я говорю 'дамы', хотя ваши рыцари тоже из последних сил удерживают себя в рамках и, боюсь, впрямь могут поверить в то, что избавлением от Дикой Охоты они обязаны подгоревшей свинье.
— А вы полагаете, что в такой мысли нет и доли вероятности, госпожа фон Рихтхофен? — тихо уточнил Император, и она нахмурилась:
— Итак, с вами, как я вижу, говорил Рупрехт... И вы что же — восприняли всерьез его слова?
— Помните, я говорил вам, что не втискиваюсь в рамку принятых представлений о 'современном цивилизованном человеке'? — так же негромко вздохнул Рудольф. — Искусством есть вилкой я овладел, но стать всецело христианином, таким, как хотят конгрегаты, у меня не выходит. Если б все было, как в Писании — падали бы демоны к ногам священников, сгорали бы идолы от прикосновений святых... да и если б видел я этих святых... быть может, верил бы крепче и не думал бы о непозволительном.
— Дед, — коротко и недовольно выговорила Адельхайда. — В нем все дело. В вашем деде и венисе.
— Я вижу, что есть какие-то силы не только у святых икон, не только у Креста, — продолжил Рудольф по-прежнему тихо. — И я знаю, что Дикая Охота — она не пришла к нам с христианством, она была на нашей земле всегда. И всегда были... должны были быть какие-то средства защититься от нее у наших предков. Какие, я не знаю, но почему не такие?
— Потому что никак от нее не защищались, — терпеливо, словно ребенку, сказала Адельхайда. — От нее прятались. Бытовало поверье, что от Охоты можно спастись, просто отвернувшись от нее — кто ее не видел, с тем ничего не случалось. Где-то считалось, что неважно, видел ли ее кто или нет, и с самим увидевшим ничего не приключится — просто она предвещает войны и бедствия. Где-то она полагалась этаким явлением вроде зимы — каждый год в одну и ту же ночь. Многое говорится о Дикой Охоте, Ваше Величество, но нигде — ни о каких жертвах, могущих ее отвадить.
— Я знаю, что вы женщина начитанная и образованная, — коротко улыбнулся Рудольф. — И поначалу меня это даже коробило, когда я приравнивал вас к себе самому. Вы умная, предприимчивая, хитрая, сильная... опасная...
— ... и поэтому вы тогда затащили меня в постель, чтобы самому себе доказать, что я при всем этом просто женщина, и для вас лично не опасна, — нетерпеливо перебила она и, увидев встречный взгляд, уточнила: — Разве не так?
— И вы так просто об этом говорите?
— Мне уже давно не двадцать лет, — передернула плечами Адельхайда. — Я не в том возрасте и не столь наивна, чтобы приходить в ужас от подобных открытий. Но вы снова это делаете, Ваше Величество: стоит лишь беседе принять неприятное вам направление, вы переходите на личности — либо отсыпаете мне комплименты, либо ударяетесь не в те воспоминания. Вы хотели сказать, что я, конечно, знаю много, но не могу знать всего; верно? Рупрехт уже говорил мне это.
— А вы сами такой мысли не допускаете, госпожа фон Рихтхофен?
— Даже если я ошибаюсь насчет обряда задабривания, подумайте о другом. Дикая Охота так не приходит. Ей принадлежат определенные дни для выхода в наш грешный мир, есть определенные обстоятельства... ей свойственно определенное поведение, самое главное. Ведь то, что происходит — это все равно что брабантские наемники вдруг вошли бы в ваши земли, но не стали бы грабить обозы или разорять города, а начали бы атаковать монастыри, дабы выгрести из библиотечных хранилищ философские труды и с тем удалиться счастливыми. Это немыслимо — то, что происходит в эти ночи. Кто был убит Охотой? Участники турнира? Почему? Потому что принимали участие в предосудительной забаве? Я уж не говорю о том, что Святой Престол может быть неправ, не упоминаю о том, что далеко не единодушно всею Церковью осуждается это действо; главное — а с каких пор языческие духи являются проводниками Господнего гнева, Ваше Величество? Почему вдруг Охота явилась карать грешников?
— По попущению? — предположил Рудольф неуверенно; она отмахнулась:
— Положим, так. Но почему именно на вашем турнире? И не забывайте о главном происшествии: actus, унесший столько жизней, произошел в тот же день. Неужто вы думаете, что это случай? Или саламандра тоже была послана Господом Богом либо по Его воле? А что взорвалось так невероятно — маленькая огненная тварь? Найдите мне свидетельство хотя бы из одной легенды, пусть и самой что ни на есть недостоверной, в которой бы появление сей сущности оканчивалось бы мощнейшим взрывом, сравнимым разве со взрывом порохового погреба. Вы такого не найдете, Ваше Величество, потому что здесь магия слилась с алхимией, с рукой человека: человек создал и спрятал под трибунами некое вещество, а саламандра была использована как запал, ибо постороннего, да еще и с факелом, не пропустили бы к трибунам стражи. Это — человеческая воля, вот что я пытаюсь вам объяснить. Во всем. Взрыв, Дикая Охота в неправильное время в неправильном месте с неправильными целями, ее явление в Прагу, эта ночь без единой жертвы — всё.
— Это я понимаю, — с усилием выговорил Рудольф. — Ее кто-то призвал. Но...
— Нет, — довольно резко оборвала Адельхайда и, увидев тень в глазах престолодержца, чуть сбавила тон. — Прошу прощения, Ваше Величество, но то, что вы собрались сказать — неверно, и сейчас нам с вами не до церемоний.
— Быть может, вы выйдете за меня замуж, госпожа фон Рихтхофен? — предположил он почти всерьез. — Вы и без того ведете себя так, словно мы женаты два десятка лет, вы заранее знаете, о чем я думаю и что стану говорить, вы осведомлены о таких моих тайнах, кои не ведомы и самым приближенным советникам. Да и лучшие годы жизни вы мне уже отдали.
