Фьюу! Фьюуу! От одного звука кружусь веретеном, пропуская светлые росчерки мимо. Кто-то стреляет в меня? Вот он, чуть в стороне от общей каши, за телом издыхающей лошади, тлеющим как головня в поломанных кустах. Маленький огонек, думаешь, тебя не видно? Фью! Стрела уходит в сторону, еще бы не промазать, когда смерть летит тебе в глаза! Ах, кусты, да что мне кусты, щепки, лохмотья листьев, что мне твой нож, ведь у тебя внутри жар и свет, дай мне! Дай!
Плямс! Удар в лицо, глаза залепило. Плямс! Во рту вкус земли. Вслепую отталкиваюсь от мягкого, живого — в воздух. Гррр! Проморгалась — ага! Еще один сладенький. Грязью швыряется. Хорошо ли ты бегаешь? Мечик у тебя. Ну, конечно. А сам-то! Уух, какой огненный! Не бежишь? Ну тогда — лови меня!
Он вскинул мечик — а сам как факел; тонкий силуэт в пылающем мареве, ни следа страха, чистый огонь. Пятно лица, веснушки, глаза — расплавленное золото, в золоте — плеща крылами, быстро разрастаясь — черная тень.
Погоди.
Нет.
Этого — нельзя.
Выворачиваюсь в воздухе, на излете догоняет меня тусклое лезвие меча. Боли нет, но ветер раздирает крыло как старую простыню.
Почему нельзя?
Потому!
Вверх! Меня заваливает на сторону, болтает. Еще выше.
Почему нельзя? Я хочу!
Еще выше!
Земля засыпана солью, здесь и там разбросаны угли тел, некоторые еще тлеют. Пара искорок. Черный брат волочет добычу к лесу. Запад сочится тьмой. Чуть дальше — бурое зарево города. Прямо подо мною — иззелена-серая петля реки, водяная вена. Порванное крыло хлопает, во рту печет от жажады. Поднимаю к лицу руки в коросте крови. Золото превратилось в ржавчину. Жжет под языком. Пить хочу!
Пей.
Вон сколько воды.
Вон ее сколько.
Кружусь юлой, бултыхаюсь в воздухе, сама себе лгу, вон ее сколько, пей, но я же не воды хочу, я же...
Поздно.
Хлопая разорванным крылом, кувыркаясь и вопя — вниз, в воду, в серое стекло, в непроглядный лед, в пропасть, в полночь, туда, откуда явилась, сгинь.
* * *
Глина разъезжается под пальцами, под коленями, скользкие вихры осоки, рыжая пена, осколки раковин. Громоздкая мокрая путаница юбок, не устоять даже на четвереньках, хлопаюсь на бок. Кашляю, корчась, плююсь гадкой тиной, рыбьей кровью, желчью. В легких ворочается затонувшая коряга. Подохнуть бы здесь... чтобы глина всосала без следа. Оох, мамочка...
Лесс, вставай. Посмотри, что ты натворила. Что вы там с Малышом на пару натворили. Ратер. Пепел. Эрайн. Да вставай же ты, уродка убогая! Вставай, чучело! Давай, одну руку, потом вторую... теперь зад свой подыми...
В затылке повернулся какой-то винт, меня сложило пополам и вырвало. Стало немножко полегче, я отползла в сторону и кое-как поднялась. Как могла отжала подол. В глазах плавала муть, я едва видела болотистую низину, заросшую камышом и ракитой. В камышах что-то шевелилось.
Кто-то там был живой.
Шатаясь из стороны в сторону хуже пьяной, спотыкаясь об каждую кочку, я побрела в сторону шевеления.
Сперва наткнулась на дохлую лошадь — живот вспорот, с ребер одним лоскутом сорвана шкура, все четыре ноги переломаны, белые кости торчат как ошкуренные ивовые прутья. Чуть дальше, в затоптанной осоке — сапоги, носками вверх, потом какое-то свекольно-бурое месиво, потом плечи и голова в кольчужном капюшоне — затылком к небу. Если бы меня не прочистило на берегу, то вывернуло бы сейчас.
Потом я набрела на человека, лежащего ничком, раскинув руки и ноги. Куртка из воловьей кожи на спине у него была вздыблена и разорвана, из прорех текло красное. Я наклонилась пощупать у него под челюстью, и он глухо застонал. Ага, живой. Надо бы остановить ему кровь, но я поплелась дальше.
За кустами уловила движение.
— Ратер? Пепел?
— Эй! — откликнулся кто-то незнакомый. — Кто там? Сюда! Помогите нам.
И — кукушоночий голос, теплой волной разлившийся в груди:
— Леста-а!
Подобрав липнущую юбку, поспешила на зов.
Тут камыш был вытоптан, земля разворочена, валялись окровавленные обрывки, лошадиный труп с переломанными ногами и два человечьих тела. Над ними, опираясь на обломанное копье, стоял мужчина, у него под ногами возился еще один, а еще один сидел чуть поодаль, закрыв ладонями лицо.
— Эй, девица! — человек с копьем прищурился, разглядывая меня. — В реке, что ли, отсиживалась? Давай-ка, беги скорее в город, зови людей. Побыстрее. У нас раненые. — Поморщился и выругался: — Пассскудва!
Тот, кто возился с телом, поднял рыжую голову:
— Леста, твоему певуну, похоже, каюк.
— Что?
Я кинулась вперед, споткнулась о ноги лежащего, грянулась на колени. Серое лицо в оспинах грязи, рот разинут, подбородок в крови. Плечи и грудь сплошь залиты кровью. Я сунула руку Пеплу под челюсть, стараясь нашарить пульс. Ничего не чувствую! Пощупала запястье — ничего. Не раздумывая, пальцами распялила несомкнутые веки, надавила на слепой зрачок — он остался круглым. Ну хоть что-то... Раскопала кровавую слякоть у певца на груди, прижалась ухом. Пожалуйста. Пожалуйста, Господи, что тебе стоит...
Есть!
Тукает там, внутри. Тихонечко, но тукает! Закрыв глаза, шарю по мокрому, липкому, стынущему под руками. С Капова кургана... это я прискакала на буланом коне, это у меня в руках игла и нить, я зашью твои раны, я запру кровавые ворота, я замкну засовы, закрою входы-выходы, и ни капли драгоценной не упадет зря, и весь твой жар и свет, и все твое золото останется при тебе, кому хочешь его дари, а просто так не теряй... конь булан, кровь, не кань, конь рыж, кровь, не брыжж, дерно дернись, рана вместе жмись, белым телом обернись, нет от кости руды, нет от камени воды, по сей день, по сей час, по мой уговор, словам моим замок и запор, замок — в камень, запор — в пламень.
— Дышит! — обрадовался над моей головой Кукушонок. — Ты гляди-ка, дышит! Оклемается, как думаешь?
— Бог даст... — я запустила руки в кровавое месиво. — Дырки большие, но не глубокие... Ребро сломано... два ребра. Три. — Прислушалась к дыханию. — Легкие, вроде бы не задеты.
Вытерла измаранную щеку мокрым рукавом, посмотрела на Кукушонка.
— Ратери, за помощью тебе бежать. Я тут сделаю, что смогу. Раненых перевяжу, кровь остановлю. Ты сам-то цел?
— Ни царапки!
— Поспеши, парень, — подал голос мужчина с копьем. — Бери людей с ворот, пошли кого-нибудь в замок. Пусть лекаря возьмут... пассскудва! Давай, ноги в руки...
— Ага! — Ратер подхватился и понесся к городу.
— А ты, господин, — я задрала голову к нависшему надо мной рыцарю. На одежде его не видно было крови, только зелень и грязь. С когда-то белого нарамника скалилась собака. — Ты ранен?
— Нога сломана. — Он кивнул на сидящего поодаль. — Посмотри, что с ним?
Человек, скорчившись, прятал лицо в ладонях, раскачивался из стороны в сторону и тихонько подвывал. Я подошла к нему.
— Господин хороший, дай-ка на тебя посмотреть. — Из-под ладоней у него текло красное, котта на груди промокла. Я попыталась отвести окостеневшие руки. — Эй, ты слышишь? Мне надо взглянуть. Я помогу. Ну-ка, пусти меня. Я тебе помогу.
Позволил. Похоже, ему попало на излете Эрайновым хвостом, да прямо по лицу. Несколько глубоких горизонтальных порезов, левая щека вспорота, на спинке носа дыра, в глазницах каша. Но у Мораг было гораздо хуже.
— Глаза?.. — прохрипел несчастный.
— Кровью залило, правый точно цел. Левый... надо промыть, сейчас не понятно. — Я соврала. Глаз у него вытек. Но сказать об этом у меня язык не повернулся. — Нос тебе пришьют, щеку заштопают. Не надо выть, ты еще легко отделался.
Особенно если сравнивать с тем, кого винтом скрутило. Я остановила бедняге кровь. Больше я ничего не могла для него сделать.
Перрогвард за это время успел подковылять к ближайшему трупу.
— Сэн Гавор, — сказал он торжественно. — Легкой дороги твоему духу, мир твоему праху. И да примет тебя Господь в светлых садах Своих. — Помолчал, сутулясь, помотал головой. — У-у, пасскудва! Тварь проклятая... Пополам человека переломила, как соломинку. Эй, девушка, — он оглянулся на меня. — Поищи вокруг, может кто живой остался.
— Там был один живой, — я указала в камыши. — И один мертвый. И лошадь. Тоже мертвая.
— Мы всемером ехали. Плюс приятели твои, но они никуда не делись. Еще двоих найти надо. — Он посмотрел на мою перекошенную физиономию и вздохнул. — Я сам поищу. Только подбери мне какую-нибудь палку подходящую.
— А дракон? — Я вспомнила, что мне положено бояться чудовищ. — И эта... это...
— Дракон не вернется. А если вернется, то не сейчас. Он сейчас в лесу конину жрет... и спасибо, что только конину. А тварюка с крыльями в реку ухнула. Мальчишка рыжий ее подранил. — Перрогвард помолчал. — Откуда она взялась? Нам ничего про эту дрянь не говорили. То ли мара, то ли бесовка... Явилась, как из-под земли...
Я нашла перрогварду палку и чуть не расплакалась — это оказался пеплов посох. Ореховый, ладонями выглаженный, с безыскусной резьбой. Целенький. Псоглавец, ворча, уковылял, а я вернулась к своему бродяге.
Кровь пропитала одежду, ржавые лохмотья прилипли к ранам. Я начала осторожненько разгребать их, чтобы они не успели присохнуть. Крови Пепел потерял порядком. Похоже, это был удар лапой или хвостом, но, слава Небу, не в полную силу. Видимо, Пепел успел отпрыгнуть или увернуться, и отделался кучей порезов разной глубины и несколькими сломанными ребрами. Да-а-а, повезло. Я видела, что прямой удар делает с хрупкой человечьей плотью.
Вытерев окровавленные руки о подол, я принялась раздергивать завязки нового пеплова плаща. Плащ погиб. Превратился в ворох мокрых от крови ленточек. За плащом последовала рубашка, я разорвала ее надвое, полностью открывая певцу грудь. Добыла из-под грязного роба край своего волшебного платья и, едва касаясь, промакнула загустевшую кровь. Мелкие раны слепились, в больших застыло багровое желе, но драгоценная жидкость больше не текла, и меня это радовало. Ничего, дружок, выкарабкаешься. А незачем было грудью на лезвия кидаться. Соображать надо, дракону ведь все равно: что ты, герой-защитник, что охотники — один черт, всех потопчет...
На шее у Пепла я заметила темный от крови шнурок, а солька или оберег, который на нем висел, завалился куда-то за плечо, в грязные лохмотья. Я потянула за шнурок, но оберег застрял. Сунув в тряпки руку, я нащупала что-то продолговатое, толщиной с палец, обрезок ветки, что ли? Вытащила штуковинку на белый свет — да, похоже, обрезок тростника, липкий от крови. Ой, нет, это дудочка, вон дырочки просверлены, только она вся измарана, аж каплет... Последний закатный луч лизнул мне пальцы, и между исчерна-красных пятен блеснуло золото.
Сердце кольнуло так, что онемела левая рука.
Это была она, моя память, моя удача. Моя заблудшая душа. Моя немая птица.
Моя золотая свирель.
* * *
— Не могу, господин хороший, никак не могу, — повторял Ратер в десятый раз. — Видит Бог, хотел бы, однако ж батька меня в Галабре ждет, обещал я ему возвернуться, да не один, а сеструхой.
— Это она, что ли, твоя сеструха? — Перрогвард кивнул на меня.
На носилках он ехать отказался, и вояку посадили на старую кобылу. Перрогвард держался прямо, лихо командуя приведенной Кукушонком толпой. Теперь, по пути к городу, он уговаривал парня пойти к нему в оруженосцы. То есть, постричься в монахи и надеть собачий ошейник. Не сразу, конечно, в монахи, но все равно...
Ратер покосился на меня и тряхнул лохматой головой:
— Моя сеструха, моя. С певцом бродячим сбегла, еле отыскал. Пока к батьке не доставлю, глаз не спущу.
Означенного певца мой новоявленный брат тащил на носилках в паре с каким-то перепуганным мужиком. Мужик то и дело вздрагивал и озирался. Чудовищ боялся, наверное. Я шла рядом, выразительно держась за грудь, а на самом деле сжимая сквозь одежду свою бесценную свирель. Покоробившийся от крови шнурок натирал шею, но это было не важно. У меня горело сердце, у меня горела ладонь, свирелька дрожала в руке и жгла пальцы как пойманная саламандра. Я едва видела, куда мы идем. Но на рыцаря поглядывала — шут его знает, что там творится в его перрогвардской голове под кольчужным капюшоном.
— Твоя воля, парень, — Монах тоже покосился на меня. Очень неодобрительно покосился. — Но если надумаешь, приезжай в Холодный Камень, там обитель наша. Спросишь брата Хаскольда. Приму тебя, по душе ты мне. Видел я, как ты дракона от этого дурня вашего отвлек, и как меч на дьявольскую мару поднял. Молодец, ничего не скажешь. Нам такие нужны.
— Отвлек? — я уставилась на Кукушонка.
— Отвлек, — вместо него ответил рыцарь. — Швырнул ему грязью в морду, ослепил. Что этот твой менестрель жив остался, брата благодари. И мару тоже он прогнал. Мечом сэна Гавора. Ладно, — перрогвард отстегнул кошель и бросил его Ратеру. — Держи, храбрец. Заработал. Запомни, Холодный Камень, спросишь брата Хаскольда.
Почти у самых ворот нас встретили люди из замка. Спасибо перрогварду, он нас не забыл и заставил двоих человек оттащить Пепла в ближайшую гостиницу. Прислуга споро забегала — вести о нападении адских тварей опередили нас, к ним еще прибавился громкий слух о кукушоночьем героизме. Я попросила принести мне горячей воды, уксуса, кусок вощеного тика, полотно на повязки и вытолкала всех из комнаты. Включая Кукушонка.
Руки сами делали привычное дело: обмыть и перевязать больного (как когда-то говорила Левкоя: "Ручки помнят!"), а дурная моя голова мало-помалу начинала соображать. И кое-что приходило на ум, и кое-какие вопросы прояснялись, и некоторые ответы я уже знала наверняка, не получив еще отчета от безмолвного моего бродяги.
Откуда у него свирель?
Оттуда! От Амаргина, вот откуда. Пепел сам сказал что видел его. "Значимый человек. Значительный. Необыкновенный". Как же! Этот значительный человек велел ему, Пеплу, уходить, не дождавшись меня под воротами тюрьмы. Бросить меня в одиночестве, ведь я сама должна была справиться с навалившейся бедой. Пепел послушался и ушел. Еще бы он не послушался распроклятого мага! Тут слушай, не слушай, все равно сделаешь так, как Амаргин пожелает. Пепел ушел и унес золотую свирель, которую зловредный колдун отдал ему на сохранение. И, небось, запретил мне ее показывать. Чтобы я вволю покорячилась, из шкуры вон повыпрыгивала, хоть лбом ненавистную стенку пробила, а в грот забралась. Я и забралась, господин учитель. Ты ведь этого от меня хотел?
Стоп.
Холе-е-ера! Это не было случайностью! Это все ты! Это ты ее украл, Амаргин! Ты все подстроил! Чтобы я вывернулась наизнанку, чтобы я...
А не ты ли тот самый колдун? Не ты ли спрятал Каланду, подсунул кукол в гроб и затеял всю эту ерунду, только для того... Ну и пусть. Хорошо. Хорошо! Ты это или не ты — я принимаю вызов. Я залезу в этот чертов грот, пусть для этого мне придется сто раз утонуть.
Но почему же Пепел не отдал мне свирельку после? Когда Ратера отпустили? Вот об этом я его спрошу...
Артефакт. Она и была тем артефактом, который помогал певцу меня найти. Тем магнитным камнем, что указывал на меня. Она была рядом, а я...
