— Ах ты, негодная! — прикрикнула на собаку мама и, шутя, замахнулась камнем. Но Со испугалась и побежала мимо сидящей Ойты в лес. Мама позвала Со, но та, сильно обиженная, даже не оглянулась. — Пусть побегает, а то еще зашибем, — сказала мама, глядя на каменюку в своих руках.
Мы начали рубить твердый, обглоданный ветрами ствол. Сверху посыпалась шелуха отставшей коры и мелкие ветки. Звуки ударов наших камней о неподатливое дерево разлетались над холмами. Вроде бы не толстый ствол — толщиной всего-то в две руки — поддавался плохо: камни лишь надрывали волокна на поверхности и нисколько не заглублялись.
— Как каменное, — заметила Ойты, деловито шелуша подобранную где-то шишку. — Долго рубить будете. Тут и за день не управиться.
— Что делать, бабушка? — отозвалась мама, опуская камень на землю. — Что делать? Дрова нам нужны и много. Скоро холода, снег выпадет: куда пойдешь, где дров достанешь? Надо запастись...
— Да... — печально кивнула Ойты.
И мама, и я прекрасно знали, что старуха сильно переживает, что из-за неё мы вынуждены все время откладывать свой отход в сторону Бодойрын. Нога её, хотя и поджила, но все еще сильно болела, даже после недолгой ходьбы. Трудный и долгий переход — не для неё: сейчас она едва может добрести до озера в низовьях распадка, да и то, превозмогая острую болью, что поселилась в её ноге.
Мама рассеяно кашлянула, посмотрела на валявшийся под ногами камень, от тяжести которого у нее заболели руки. Утерла нос и шмыгнула.
— Больше натаскаем, заключила она и подмигнула приунывшей старухе, — теплей в пещере будет!
Ойты улыбнулась в ответ и вновь склонилась над шишкой, выколупывая орехи и складывая их в подол своей юбки. А мы вновь обрушили на дерево град ударов, которые, в конце концов, должны были сломить его и обрушить на землю. Стучали долго, выдохлись и умаялись. Мама бросила свое орудие у комля дерева и пошла к куче валежника, на которой восседала Ойты, опустилась на корточки.
— Надо таскать дрова к пещере, — сказала после долгого отдыха мама, упираясь в коленки ладонями и медленно разгибая спину. — Ты, Сикохку, носи, а я буду рубить.
Я кивнул. Быстренько набрал большущую охапку хвороста и побежал вниз по склону, подскакивая на камнях, покрытых толстыми подушками мха. Спустившись к жилищу, я сбросил свою ношу на землю у входа и побежал в гору. На пол-пути я сбавил свой бег: дыхание перехватило, в груди бешено стучало сердце: как жреческий бубен на празднике. Совсем запыхавшийся, шумно отдуваясь, я подошел к Ойты и матери. Остановился, чтобы перевести дух.
— Устал? — усмехнулась Ойты, поднимая на меня слезящиеся глаза.
Я вдохнул полной грудью и, подойдя к куче, стал торопливо собирать ветки и тонкие стволики пихт. Ойты засмеялась, что-то пробурчала, но я не стал ее слушать, а поднялся на ноги и зашагал вниз.
— Молодец! — крикнула вдогонку неугомонная старая насмешница. — Таким и должен быть настоящий мужчина: настырным и гордым!
Когда я вновь взобрался до того места, где стучала топором мама и мяла в крючковатых пальцах кедровую шишку Ойты, ноги мои подогнулись, и я устало привалился к гнилому зеленому стволу упавшего дерева. Лицо мое раскраснелось, изо рта шел пар. Я уронил голову на коленки, и сипло втягивал воздух; голова кружилась.
— Зачем бегаешь как сумасшедший? — спросила мама, откладывая вновь камень и потирая затекшую спину. — Береги силы: таскать — то еще много. Тут куча, там внизу еще одна...
Я не ответил, все еще не придя в себя. Мама, прохаживаясь взад-вперед, о чем-то оживленно беседовала со старухой; та смеялась, шутила. Я не слушал их, отвернувшись в другую сторону.
Вдруг, со стороны озера донесся заливистый лай Со. Я вздрогнул и поднял голову, смахнул с лица опавшую прядь. Лай повторился: на этот раз под конец он перешел в вой, после чего все надолго стихло. Мама и Ойты прекратили свою трескотню и тоже завертели головами, прислушиваясь.
— Неужто, медведя спугнула? — со страхом и беспокойством в голосе пробормотала Ойты.
— Не дай то духи! — взмолилась мама и бросила взгляд на наши рубильные камни, оставшиеся поодаль.
— Пойдемте, посмотрим, — предложила Ойты, после недолгого, но напряженного молчания.
Мама взяла свой камень, я свой. Мы помогли встать Ойты, а потом заспешили вниз, петляя между тесно растущими деревьями и подростом.
Выйдя на небольшую прогалину, мы остановились и вновь прислушались. Где-то в вышине шумел ветер, доносивший протяжный скрип трущихся друг о друга деревьев. Внизу шумел бурный после вчерашнего проливного дождя ручей. Видно ничего не было: кругом сочная зелень хвойного леса. Наша собака голоса больше не подавала.
— Не вернуться ли нам? — прервала тревожное молчание Ойты, ероша посохом влажный мох. — Еще поработаете.
— Нет, — покачала головой мама. — Сначала в пещеру пойдем, отдохнем немного, поедим. После мы с Сикохку перетащим все дрова к жилищу. А дерево рубить затра будем.
Мы возобновили спуск. Но не сделали и десяти шагов, как наверху, у покинутой нами только что стойкой сухостоины и кучи валежника, загремел лай Со. А вслед за этим чуть в стороне между деревьями промелькнуло два серых тела. Ойты издала невнятное восклицание; мама отступила на шаг и подняла к груди свой камень; я чуть не осел к земле, почувствовав слабость в ногах.
— Волки, — выдавила из себя мама.
Справа раздался треск, будто кто-то вломился в гущу молодого, но крепкого лесного подроста. Я увидел мелькнувший хвост Со. Собака тявкнула. Мама позвала её. Со рыжим комом бросилась к нам. Но внезапно ей наперерез выскочил матерый волчище темной, почти что черной масти, и сделав два мощных прыжка, ударил нашу собаку мощной грудью. Со полетела кубарем, ударяясь о камни и торчащие корни; взвыла, как укушенная. Показался второй волк. Он бежал сзади, Со не видела его: приподнявшись на лапах, она затрясла головой, приходя в себя после падения. Черный волк, не давая ей опомниться, вновь налетел на Со и схватил клыками за загривок.
— А-а-а! — закричала мама и, вскинув над головой камень, побежала на выручку собаке.
Со визжала, как перепуганный щенок, крутилась, извивалась, стелилась по земле, стараясь вырваться из страшных зубов своего врага. Но волк был много сильнее неё и гораздо массивнее; он цепко держал свою добычу, намереваясь немедля расправиться с ней. Второй волк был уже близко. В это самое мгновение мама и кинулась на подмогу Со. Хищник, боровшийся с Со, испуганный ее приближением, разжал окровавленную пасть и отпрыгнул в сторону, второй замедлил бег и свернул. Оба грозно зарычали, скаля белые зубы. Воспользовавшись заминкой преследователей, собака, издав истошный, жалобный вой, сорвалась с места и дала стрекоча. Не дожидалась, пока мама к ним приблизится, волки погнались за ускользающей жертвой. Мама закричала и, что есть силы, метнула им вслед свой камень. Грозное оружие врезалось в землю меж гибких тел, взметнув в разные стороны черные комья. Волки разбежались в разные стороны и скрылись среди влажной зелени леса.
Мы с Ойты стояли, широко открыв рот. Все, что свершилось на наших глазах, произошло столь быстро, что мы не успели ни понять, ни предпринять чего-либо. Мы смотрели то на маму, в бессильной ярости вцепившуюся в свои волосы, то друг на друга, глупо хлопая глазами и робко пожимая плечами. Мама пнула ногой лежавшую палку и та отлетела к красноватым кустам смородины, росшим неподалеку.
— Ну, чего же вы стоите?! — закричала она и быстрыми шагами направилась в нашу сторону. Подошла, выхватила у меня камень и заспешила вниз, куда скрылись Со и оба волка. — Собаку ведь потеряем!
Я покосился на Ойты.
— Беги с мамой. Мне за вами уж точно не угнаться, — сказала старуха и хлопнула меня по плечу.
Мама уже исчезла, растворилась в лесу. Я побежал за ней. Вновь послышался вой Со. Он доносился не снизу, а откуда-то сверху: видимо, смышленая собака сделала большой круг, пытаясь оторваться от наседающей погони. Мы развернулись и побежали вверх. Натолкнулись на Ойты, но не остановились.
— Возьми какую-нибудь палку, — на ходу крикнула мне мама.
Я пошарил глазами по сторонам, увидал торчащий сук и, подбежав к дереву, попытался отломить его от ствола пихты — не тут-то было: смолистый сучек лишь гнулся, но не поддавался. Я оставил его, судорожно завертелся, заметил какую-то упавшую лесину, подскочил, ухватился за тонкую макушку. Сухое дерево треснуло и я упал на спину. Поднялся и увидел, что мама уже далеко опередила меня и вот-вот скроется из глаз. Снизу вопила Ойты.
Я взбирался в гору и слышал, что за деревьями происходит борьба: визг, рычание, лай, мамины крики. Вот уже где-то совсем недалеко. Осталось обогнуть густую поросль молоденьких пихт. Я уже мог различить, что происходит за ними на том месте, где лежала груда валежника, собранного нами: я видел мельтешение мохнатых тел, кувыркающихся на земле, видел маму, пытающуюся разобраться в этом клубке; над головой она держала наготове камень, чтобы опустить его на спины волкам, но скорее всего боялась задеть Со. Я обежал заросли и оказался возле мамы, точно в обрядовом танце, кружащей вокруг сцепившихся намертво собаки и двух волков. Я дико закричал и поднял палку, утыканную острыми, точно наконечники стрел, сучками, бросился на подмогу нашей собаке. Первый мой удар оказался неудачным: заметив угрозу с моей стороны, волк вовремя увернулся и тем самым избегнул удара. Этим воспользовалась мама и метнула в него камнем: грузный булыжник с глухим стуком угодил хищнику в бок. Волк взвизгнул и припал к земле. Потом поднялся и нетвердой походкой стал отходить прочь. Но второй волк еще терзал нашу собаку. Мама попыталась откинуть его ногой, но получила решительный отпор: черный волк хватанул её за лодыжку, показалась кровь. Мама не удержала равновесия и упала на бок. Я вновь поднял свое оружие и швырнул его в зверя. Тот отпрыгнул. Со тут же поднялась на лапы и бросилась под мою защиту. Чувствуя, что добыча ускользает от его зубов (мама к этому времени уже поднялась и твердо стояла на ногах, готовая к продолжению борьбы: в руках её уже был зажат камень, которым она прогнала первого волка), волк обиженно зарычал и пригнул голову к земле. Его глаза, устремленные на нас, горели диким зеленоватым огнем безумной жажды крови.
Со стороны ветер донес протяжный волчий вой, потом еще и еще один. Мама оглянулась, все еще держа камень наготове. Я стоял за её спиной, а у моих ног лежала на животе и грозно скалилась вся перепачканная кровью и мокрой землей Со. Волк стоял недолго: видя, что не сможет совладать с нами, он начал тихонько отступать. Пятился задом, угрожающе рычал, а потом скользнул меж низко склонившихся ветвей ели. Мама опустила камень.
— Стая на подходе. Надо скорее бежать к пещере. Там еще где-то Ойты... — мамино лицо исказилось от муки.
— Тебе больно? — спросил я, глядя на сбегающую по её ноге мелкими струйками кровь.
— Нет... — отмахнулась мама. — Помоги Со, — велела она мне, заметив что собака пытается встать, но не находит для этого сил: лапы её подворачивались, голова тыкалась в мох и Со, поскуливая, оседала. — Не для того отбивали мы её от волков, чтобы теперь им же и оставить.
Я попытался поднять истерзанную собаку, но не смог: она так жалобно скулила, пыталась скалить зубы, одновременно облизывая мои руки, что я совсем растерялся. Я боялся причинить ей боль.
— Дай я сама возьму, — сказала мама, отодвигая меня в сторону и подавая в руки камень. — Ты будешь идти впереди, но следи и за тем, чтоб на нас со спины не напали. Нужно спешить. Как бы волки на нашу бабушку не напали...
Мы побежали вниз: я впереди, с камнем в руках, а мама позади, взвалив на плечи, хныкающую, будто больной ребенок, собаку. Мы спускались все ниже и ниже, но Ойты не было. Куда же она подевалась: может, от страха спряталась куда?
— Бабушка! Где ты? — прокричала мама.
Снизу донеся ответ старухи:
— Я здесь. У пещеры...
Мама облегченно вздохнула. Мы миновали разросшиеся частоколом тонкие ёлки и увидели чуть пониже сверкающую воду ручья; на тропе, позади него, стояла всклокоченная Ойты, поблескивая белками глаз. Мы перешли ручей и посмотрели на лес, из которого только что вышли. На опушке остановились пять крупных волков: они тянули носами воздух и настороженно и зло смотрели на нас. Мы поспешили к пещере.
Эти две встречи с серыми хищниками явились началом малоприятного, но к счастью для нас недолгого общения с волчьей стаей. С той поры, едва мы с мамой выходили из пещеры, сразу замечали серые тени среди кустов у ручья или на опушке мрачного леса. Волки следовали за нами повсюду, куда бы мы не пошли, но держались в отдалении, мгновенно исчезая в чаще, как только мы нарушали невидимую границу, установленную зверями. Проверяя петли, мы убеждались, что вскоре вовсе останемся без мясной пищи: волки съедали почти всех зайцев, что путались в наших силках. Мы пробовали переносить ловушки, но это не помогало: вездесущие волки не спускали с нас глаз и, поэтому, прятать от них ловушки было пустым занятием. Редко, выпадали дни, когда мы успевали снять улов до пронырливых и хитрых хищников; большей частью возвращались в пещеру с пустыми руками, где нас встречала грустными вздохами Ойты и слабым биением хвоста о пол израненная Со.
Собаке изрядно досталось: большой волк разорвал ей загривок, прокусил шею, но не слишком глубоко, порвал одно ухо, отхватил клок шкуры на боку. Когда мы принесли её в пещеру сразу же после схватки, уложили на мягкое ложе и стали осматривать повреждения, что нанесли ей волки, я, признаться, глядя на её измазанную кровью шерсть, считал что Со осталось недолго: думал издохнет до заката. Так думала и мама. Пока старуха и мама промывали собаке раны, я, сидя в стороне, тихо плакал, мотая сопли и слезы на кулак. Мне было жаль нашу милую, иногда смешную и такую умную собаку. Покойный Го-о всегда хвалил Со за её уменье распутывать звериные следы и неутомимость, говорил что такую собаку надо еще поискать. И вот теперь она лежит на земле, недвижимая, грязная, испуская какой-то тяжелый незнакомый запах страданий и страха. Она еще дышит, сердце все еще бьется в её груди, но слабо, едва заметно. Из ран вытекает густая темная кровь... Я плакал до тех пор, пока не уснул.
Проснулся лишь к вечеру, когда снаружи уже потемнело и в рваных просветах облаков заиграли звезды. Первым делом я проверил дышит ли еще Со. Она была жива и это приятно удивило меня, ведь в мыслях я уже похоронил её. Я присел рядом с маминым ложем, где лежала собака, и долго сидел, легонько поглаживая её мягкую спину. Со спала.
— Будет жить, — уверенно сказала мне Ойты. — Раны не такие серьезные, как нам показалось поначалу. Вот только крови вытекло много. Немало времени пройдет, прежде, чем она снова будет твердо стоять на лапах.
Я выскользнул под звездное небо и быстро вернулся. Сердце мое учащенно забилось. Я был рад, что наша Со жива и поправится, пусть не скоро, но поправится. Но было и еще кое-что, что заставляло мою кровь быстрее струиться по жилам. Я узрел Видение. Пока я спал, на меня снизошло Просветление: я сразу понял, что это не просто сон, но настоящее Знамение. Сны были сначала и после него. Но они, как это часто бывает, улетучись из моей головы. А Видение осталось. Яркие образы будоражили сознание и я едва сдерживался, присев у очага, чтобы, перед тем как рассказать обо всем маме и Ойты, все переосмыслить и подобрать нужные слова. Я напряженно следил за игрой пламени в очаге и попытался сосредоточиться. Лицо мое, наверное, выдавало тяжкие внутренние муки, ибо Ойты заподозрив что-то неладное, поинтересовалась, не повстречал ли я входа в пещеру Горного Духа. Я помотал головой и ответил:
