Очередь передвинулась еще на двух человек: явные командировочные с фанерными чемоданчиками, потертые костюмы, заляпанные туфли, мятые от ночевки в поезде кепки. Выговор с мягким “г" — ростовчане, наверное.
Трудами “Дирижаблестроя" и Наркомата путей сообщения страна понемногу объединялась. Правда, очень уж понемногу и не так, чтобы очень уж охотно. В первой части той самой статьи, для продолжения которой я с утра справку составлял, товарищ Сталин сокрушался:
“
Я помню годы 1905—1917, когда среди рабочих и вообще трудящихся национальностей Закавказья наблюдалась полная братская солидарность, когда узы братства связывали армянских, грузинских, азербайджанских и русских рабочих в одну социалистическую семью. Теперь, по приезде в Тифлис, я был поражен отсутствием былой солидарности между рабочими национальностей Закавказья. Среди рабочих и крестьян развился национализм, усилилось чувство недоверия к своим инонациональным товарищам: антиармянского, антитатарского, антигрузинского, антирусского и всякого другого национализма теперь хоть отбавляй. Старые узы братского доверия порваны, или, по крайней мере, сильно ослабли.
"
Дескать, против царизма единым фронтом выступали молодцы-закавказцы. А нынче уже грузин армянину не товарищ стал, куда это годится! Надо соединять все нации под знаменем коммунизма, а не делиться по национальным квартирам! Иначе одолеют нас буржуи, обступившие молодые республики подобно зимним волкам, окружившим кошару!
... А вот и моя очередь. Эбонитовая коробка телефона, прорезь для монеток, расшатанный диск номеронабирателя. Дождался гудка, ответа дежурного. Вызвал наркоматовскую машину, черную трубку на белый никелированый рычаг повесил. Вышел подальше от раскопа на угол Тверской и Никитского переулка. Тут уже положили новый тротуар, шли потоком обычные пешеходы.
За симпатичной девушкой в куртке-юнгштурмовке, брюках и шнурованных ботинках, щелкали по стыкам плитки поворотные колесики чемодана, напиханного аж до того, что прогнулась выдвижная ручка. На выпуклом боку чемодана гордо сияла наклейка “Комсомольский стройотряд".
Мужик с бляхой вокзального носильщика на грязно-белом переднике фыркнул вслед:
— Ишь ты, “радистка" пошла. Вовсе у нас работы не станет с этими колесными сундуками!
Затем носильщик покрутил головой и канул вглубь переулка, в пельменную, которую я отсюда чуял безо всякой вывески, даже головы не поворачивая — по вкусному запаху.
15. Капиталисты и радиолампы
в начало
Вкусный запах жареного мяса волнами окутывал двор, достигал даже плиточной дорожки для экипажей. Подъехали несколько мощных “Испано-сюиз" ручной сборки, голубой “Бугатти", алый “Альфа-ромео", даже один экстравагантный электромобиль мастерской самого Николы Теслы — наверняка, из Нью-Йорка. Там, на побережье, падки до модных новинок. Воистину, мир сошел с ума! Правильно говорят: “Ревущие двадцатые". Ведь кто бы мог подумать, что придется принять специальный закон, чтобы ограничить непристойные передачи по радио!
Десять лет назад никто бы заикнуться не посмел, а сейчас вокруг столько всего, что голова кругом... Вернувшиеся с войны солдаты щедро выбрасывают жалованье на что угодно — лишь бы чувствовать себя живым, ощущать, что сегодня ты можешь! Без приказа! Совсем без приказа! Только по собственной воле! Купить что угодно, даже начерта не нужный тебе лакированный гроб, громко именуемый “Форд-Т".
А здесь добропорядочный Средний Запад; вот чем тебе нехорош “Даймлер-Мотор-Гезельшафт" в триста сил? Или вот “Фиат" этого года, отличная же машина. Зачем тебе “Тесла-Форд", к нему же прицеп с батареями таскать придется? Впрочем, заправочные и зарядовые станции, мотели, кафе и всякие автодорожные услуги растут нынче в Америке, словно грибы после дождя...
Переговаривающиеся джентльмены собирались в просторном доме, как бы вырастающем из окружающего ландшафта. Четыре крыла сходились к центральной гостиной, вокруг весело прыгающего в камине огня. У очага дворецкий с классическими рыжими бакенбардами умело повелевал небольшой армией слуг, сервирующих простой и внушительный ужин, достойный настоящих мужчин. Виски, мясо, немного зелени и снова мясо, и снова виски.
Вдоль нешлифованного камня стен как бы лениво прохаживался охранник в образе скучающего cowboy, картинно положив руку на некартинный кольт. Еще несколько boy’s ненавязчиво появлялись в широких окнах, тускло поблескивая вороненными длинными стволами.
Над стенами жадно протянулись к холмам и деревьям плоские крыши террас. Хозяин дома раскачивался в кресле на такой вот плоской крыше западной террасы, лениво махал рукой гостям:
— Окей, мальчики, рад вас видеть! Мясо сейчас будет!
Мальчики, многим из которых перевалило за сорок, а некоторым и за полвека, проходили по безукоризненно-чистой плиточной дорожке, занимая предупредительно придвинутые кресла. Кивком благодарили за поднесенный стакан виски — хозяин дома не признавал модных напитков, сладких напитков, женских ликеров... Короче, ничего не признавал, кроме виски собственной выделки.
Некоторые из “мальчиков" посещали Сасебо, Осаку и Нагасаки. Они теперь удивлялись сходству дома в сердце Среднего Запада с храмами страны микадо. Архитектор дома, легендарный Френк Ллойд Райт, мебель тоже проектировал сам. Дом Уиллитса он выстроил задолго до Великой Войны, и постарался сделать все так, словно бы дом вырос посреди Иллинойса сам собой, еще до индейцев.
Джентльмены расселись вокруг огня, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Собралась всего дюжина человек, но именно эта дюжина, по словам полковника Хауза, “на самом деле управляла Америкой".
Наконец, хозяин дома спустился с крыши. Все приглашенные приветствовали его поднятием стаканов.
— Курите, джентльмены, — выполнив этой фразой долг вежливости, хозяин устроился в таком же кресле-качалке, только уже перед камином и погрузился в якобы равнодушную дремоту.
Джентльмены, однако, прекратили посторонние разговоры, отставили стаканы и посмотрели все на упомянутого полковника Хауза:
— Итак, сэр?
Полковник обвел глазами собрание:
— Все ли согласны, что следует молчать о нашей встрече? Что не следует упоминать никаких имен, адресов, никакой конкретики? Джентльмены! Я не знаю, противостоит ли нам изощренный ум злого гения... Либо и в самом деле инопланетная машина, как пишет большевицкая пропаганда. Я призываю вас на некоторое время забыть о себе. Забыть о больных почках, о попытках очередной жены отпилить половину состояния, о беременности вашей леди-секретаря. Забыть о расколоченной младшим сыном “Бугатти", о поверенных и наследстве. У нас не будет наследства, если мы ошибемся. Надо ли мне напоминать, что если некто, излишне вложившийся в германские ценные бумаги, поторопит нас и вынудит к поспешным действиям, он может испортить все дело?
— Право, мы не дети! — обиделся банкир с выправкой флотского офицера; собственно, на флоте он когда-то и служил.
— Простите, — без малейшего раскаяния отозвался полковник. — Сами понимаете, предупредить обязан... Мы противостоим бездушной функции и должны уподобиться ей же, иначе нам не победить. Si non caste, tamen caute...
— Если не целомудренно, то хотя бы осторожно?
— Да, вы перевели верно, — полковник опустил веки. Вздохнул:
— С целью согласны все?
Над овальным полированным столом прошелестела волна угрюмых кивков. Нью-йоркский адвокат, представляющий здесь нескольких сенаторов, промахнулся вилкой мимо тарелки и вернул серебро на фарфор под цепкими взглядами. Полковник Хауз жестом пригласил его высказываться. Адвокат оправил галстук, поморгал набрякшими веками на прыгающее в очаге пламя и озвучил позицию своей группировки:
— До сих пор мир был одним целым. И правила игры нас устраивали. Что на Уолл-стрит, что в джунглях Гондураса имелось универсальное мерило успеха — деньги. Все просто. Сейчас возникли страны... Упомянутая Германия, Венгрия, какие-то мелкие республики: Тарнобжег, Фиуме. Позвольте мне не утомлять вас перечислением.
Чувствуя по запаху, что мясо уже дожаривается, джентльмены согласились.
— ... И, разумеется, Россия. В их мире — мы называем его “второй мир", чтобы четко отличать от нашего, “первого" — деньги больше не являются меркой, эталоном, даже, черт побери, мечтой. А коль так, мы не можем их... Э-э... Включить в нашу зону влияния.
— Скупить, — хмыкнул старый хозяин дома, подходя к столу. — Так проще, а избирателей тут вокруг, кажется, не наблюдается?
Прошелестела волна коротких смешков.
— Кушайте, мальчики, — велел хозяин, проводя рукой над шеренгами тарелок, подаваемых молчаливыми слугами. — Чтобы победить коммунистов, надо хорошо кушать. И не пропадать же мясу, мои парни старались. Вот отличный “рибай", толстый кусок без кости, с жировой прослойкой, срезанный с реберной части. А рядом “стриплойн" — тонкий слой мяса без кости со спины. Да, вот этот, почти треугольный. Попробуйте “филе-миньон", самый сочный, нежный и вкусный. Из единственной в теле быка круглой мышцы. В Нью-Йорке вам такого не подадут нигде! Для горожан все это “стейк", они не различают сорта.
Хозяин с явной гордостью почесал выдающееся пузо и продолжил:
— С внутренней части лопатки нарезали стейков “Англетер". Мой повар учел, что некоторые мальчики... Уже взрослые. Смотрите, целое блюдо “ром-стейков" — очень тонких, тщательно отбитых, не опасных даже для моих старых зубов.
Не то, чтобы собравшиеся не знали, чем различаюся сорта стейков, как называются и с чем подаются. Но кто же помешает хозяину распустить хвост перед гостями? Так что джентльмены даже наградили вынос блюд сдержанной овацией.
Старик вернулся в кресло, прихватив тарелку именно с “ром-стейками". Прочие также расхватали себе мясо по вкусу. Довольно долго все жевали в сосредоточенной тишине, вдыхая запах корицы и перца.
— Сэр... Нам незачем побеждать коммунистов. И даже в мыслях так лучше не выражаться, — тихо сказал полковник Хауз, когда мясо уже начали запивать “копченым" виски с тонким ароматом дыма.
— Ты прав, сынок, — хозяин дома икнул и утер губы салфеткой, которую тут же бросил в камин. — Перед убоем бычка я тоже чешу его за ушком.
Снова волна ухмылок.
— Сэр, — поинтересовался высокий, худой владелец автоконцерна, “личный враг" Форда, — я не вижу здесь представителя... Э-э... Островитян.
— Сэра Уинстона мы не позвали.
— Отчего же? Опыт человека, лично встречавшегося с... Объектом... Нам неоспоримо полезен, — банкир-офицер тоже вытер губы и тоже сжег салфетку в камине.
— Сэр Уинстон трижды встречался и говорил с... Объектом. — Полковник Хауз почти незаметно вздохнул. — Как знать, нет ли на сэре Уинстоне где-нибудь заковыристого клейма?
— Даже так?
Полковник не ответил. Джентльмены раскурили кто трубку, кто сигару. Кто-то налил в свой стакан золотистого пшеничного самогона — того самого хваленого виски — и засыпал колотым льдом. Кто-то, подобно полковнику Хаузу, просто недвижимо глядел перед собой.
— Следовательно...
— Доктрину Монро мы можем отбросить не раньше, чем флот будет к этому готов, — отозвался седой краснолицый адмирал. — Здесь помогла бы какая-нибудь международная конференция. Скажем, ограничить наибольший тоннаж флота в соотношении пять-пять-три. Пять и пять нам с... Островом. Три — японцам. А в нужный срок мы из этой конференции выйдем.
Адвокат наклонил голову:
— По вновь открывшимся обстоятельствам, как у нас говорят.
— А Франция?
Адмирал переглянулся с генералом, оба кивнули и моряк ответил:
— А что, джентльмены, мы сами будем воевать с большевиками? К чему ограничивать Францию? К тому же, без нашего кредита они ничего и построить не смогут!
— После подсчета потерь во Франции говорят прямо: “Лучше пусть нас победят, чем снова Верден!"
— Значит, нужно подождать, пока вырастет новое поколение, только и всего, — пожал плечами под клетчатой ковбойкой хозяин дома. Полковник Хауз проглотил ругательство. Именно такими словами говорил невысокий черноволосый анархист в Зеркальной Галерее Версаля, на конференции. “Когда народится новое поколение, не знавшее холода штыка под сердцем..." Безусловно, всего лишь модный штамп, острая фраза, подхваченная журналистами.
Но все же, все же, все же...
Призы достаются тем, кто на арене, а не тем, кто кричит с трибуны.
Надо вмешаться. Пора вмешаться.
И неважно, насколько пафосными речами обставят это народные вожди. Толпа понимает лишь простой и доходчивый слог. Как у великого Тедди Рузвельта: “Следование доктрине Монро может вынудить к выполнению обязанностей международной полицейской державы". В переводе на всеобщий — “правьте железной рукой или уходите, мы сами наведем здесь порядок".
Не слушать Рузвельта себе дороже. Один из немногих американских президентов, именуемых народом кратко, инициалами: ТД. После покушения только проворчал: “чтобы убить сохатого, одного заряда маловато", и с пулей в ребре полтора часа читал предвыборную речь. Но ладно там покушение. Тедди, единственный за много лет, почти образовал партию “сохатых" — прогрессистов. Последователи Тедди в красных косынках самую малость не подвинули с пьедестала обе главные американские партии: как “ослов"— демократов, так и “слонов"— республиканцев. Если уж такой человек требует: вперед! — прятаться и отворачиваться определенно не стоит.
Но все же, все же, все же...
Полковник Хауз одолел неприятное ощущение под ложечкой — должно быть, стейк оказался чересчур острым для залеченной будто бы язвы — и уточнил:
— Итак, цель?
— Цель простая, — банкир-офицер залпом допил стакан, погремел кубиками льда, прокашлялся и отчеканил:
— Чтобы без нашего кредита никто ничего не мог. Как Франция. Пускай гордится тоннами руды, угля и стали. Пускай производит всякие там самолеты, машины, цеппелины, что там еще бывает. Пускай храбрые герои пересекают океаны, открывают полюса и ставят рекорды. Пускай несут риски обвалов по шахтам, забастовок, инфляции, штормов и катастроф. Пускай министры отважно сражаются с профсоюзами, суфражистками, леваками, анархистами, лишь бы все это происходило не на нашей респектабельной улице. Нам ни к чему черный угольный дым, лязг паровозов и крики голодного бунта. Мы всего лишь скромные заемщики. Мы поможем юному гению пробиться в жестоком океане конкуренции. Мы протянем руку помощи маленькой, но гордой, республике...
— Средства?
— Как обычно, — пожал плечами владелец автоконцерна. — Французы и японцы кое-чем нам обязаны. А островитяне и вовсе спать не могут из-за германских репараций, Англию долго раскачивать и не придется. Сэр Уинстон, к счастью для нас, отошел от активной политики. Он разводит пчел и не помешает нам.
— Но чем же старый бульдог так плох?
— Тем, что не старый, — хмыкнул полковник Хауз, наконец-то позволив толике чувства окрасить строгое вытянутое лицо. — Он прекрасно чувствует realpolitik, и предпочел бы въехать в рай на спине... Объекта. С Черчилля бы сталось устроить с Москвой не союз, так нейтралитет.
