Опять же, даже вспоминать иногда ни к чему. Турки поработают. А мы либо их поддержим, либо вам ножку подставим — как удобнее будет. Поспособствуем.
Так что Бенедикт в чем-то даже обрадовался.
Вроде бы ситуация сложная. Русский царь, при посредстве императора Священной Римской Империи сватается к дочери португальского короля. Совет да любовь?
Ну да...
Так невеста-то католичка. А царь... а он — кто?
Православный?
Неубедительно. Это почти что и не христианин. Псалмы читают на варварском языке, реформы какие-то проводят, да и к тому же...
Софья не зря старалась. Слухи о ее проклятии поползли, что та квашня. Липкие, раздувающиеся, самые разные...
Царевна прокляла иезуитов...
Полоцкий проклял царевну...
Царевна весь орден пообещала раздавить, и царь ее в том поддержал...
Правды там было маловато, ну так откуда ей взяться в слухах и сплетнях? Зато подробностей... чуть ли не до того, что царевна кровь у Симеона из горла пила. Софья только посмеивалась. Пусть боятся, меньше проблем будет. Хотя основная часть и не боялась. Ну подумаешь там — дохлый иезуит? А чего это он на эшафоте оказался?
Царя убил?
Аааа... простите, такое и в цивилизованной Европе не одобряется. Там такого, неодобренного, много. Мытье, учение, цареубийство...
И те слухи доползли до папы римского. И сейчас Климент требовал от царевича, во-первых, удалить от себя сестру-ведьму. Во-вторых, пустить на Русь иезуитов.
Это — для начала, потом еще что-нибудь попросить можно. А то ведь принцесса пока хворает...
— Соня, ты к этому недостаточно серьезно относишься, — Алеша смотрел задумчиво. — Они ведь... и правда тебя ведьмой считают.
— И пусть считают. В Европу я не поеду, а на Руси меня не достанут. А вот ответить стоит. Знаешь что, братец, а давай-ка мы напишем ответ Кеше?
— Выкладывай? — Иван отлично знал жену и понимал, что такое шкодное выражение ее лица...
— Маркиза де Монтеспан. Ля Вуазен. Аббат Гибур.
— И?!
— Черная месса.
— Что?!
— Как!?
Софья усмехнулась, мысленно поблагодарив 'Анжелику'. К чему тут история, когда эту книгу, наверное, половина России читала, а вторая — фильм смотрела?
— Эта компания служит черные мессы. И проводит их аббат Гибур. Маркиза молится о том, чтобы удержать короля. А проходит это под чутким руководством Катрин Монвуазен. Или ля Вуазен, как-то так. Можем написать папе и поинтересоваться, чем ему не угодила я. Тем, что пресекла бесчинства такого же 'аббата'?
— Соня, но откуда?!
Алексей лишний раз убедился в гениальности сестры. Царевна невинно пожала плечами.
— Алешенька, ну мы ж не просто так посольства рассылаем?
— Но узнать такое?!
— Мы вкладывали дикие суммы в обучение наших людей. Вот тебе и отдача.
Софья даже сильно не лгала. Она умолчала лишь о том, что сама дала задание своим ребятам. Указала кто, что, как... им оставалось только добыть доказательства — эх! Где ты, фотоаппарат!?
Хотя над его аналогом работали в Университете. Камера-обскура, нитрат серебра, кто не баловался фотоделом в Советском Союзе? У Софьи в общаге таких 'любителей' десятка два было, они даже у коменданта комнату отвоевали, чтобы фотки проявлять!
Сэр Ньютон воспринял идею с восторгом. Как и дряхлый уже Глаубер... Пусть пока получался театр теней, но профили-то были узнаваемы!? Дайте время, мы такое фотодело развернем!
И доказательства были. Показания свидетелей, пара писем... все хранилось у Софьи в отдельном ящичке. Снять копии — и отправлять.
Пусть Кеша подумает над тем, что у него в Европах творится. А Симеона... а вот на это его и спишем. До Руси далековато, то ли он украл, то ли у него украли, но шуба-то была!
А что до иезуитов — да не пускать их сюда, и точка!
— Не пускать — нельзя.
Софья потерла лоб.
— Можно. Но лишь с принцессой. Вот Изабелла приедет — тогда и иезуитов милости просим. А нет, так у нас народ дикий. Мы не католики, мы не гугеноты, мы православные, мы и в морду дать могем. Оглоблей, например.
— Злая ты, Соня, — муж явно шутил. Но все-таки...
— И как ты с ней уживаешься? — Алексей тоже принял озадаченный вид.
Царевна зашипела гадюкой.
— Что? Не нравится?! Вот уйду от вас — и уеду к Людовику! Шикарный мужчина! Отобью его у маркизы, отмою за полгодика — и будет мне счастье. Да какое! Вшивое, блохастое... мечта женщины!
— Да давай я тебе здесь блох со вшами насобираю, — от доброй души предложил братик. — Или тебе заграничные нужны?
— Уууу... злыдни. Так пишем?
— Пишем!
* * *
Илона Зриньи молча смотрела на мужчину напротив. А Имре, наоборот, излагал свои соображения.
То есть — они у них были одни на двоих.
У него есть люди.
У Илоны — земли и деньги.
Ему нужно преумножить, ей — сохранить.
У него нет детей, у нее двое, и если она сейчас не выйдет замуж, то может получить впридачу к детям опекуна. Или их вообще могут отнять. Официально она подданная Леопольда, а как тот относится к дочери Зриньи, родственнице Франкопанов и жене Ракоци... ну, для него хуже только сочетание — жена Вельзевула, родственница Люцифера и дочь Сатаны.
И то — вряд ли.
Сейчас Леопольд занят войной с Турцией. Да, пока гром еще не грянул, но недобрый ветер уже веет над Австро-Венгрией. Туркам надо больше времени, чтобы собраться и прийти, потому что их — громадье. Более ста тысяч.
И в этой круговерти у них есть шанс на успешный заговор. Сбросить с себя ярмо ненавистного австрийца...
Предложение?
Илона выходит за него замуж. И они объединяют силы, средства...
То, что ей сорок лет, а он на четырнадцать лет моложе, как раз не страшно. Подумаешь, проблема? Им же не любиться, а сражаться вместе. Хотя даже сейчас вы весьма привлекательны... нет?
Ну, нет — так нет. Храните верность умершему мужу, госпожа, принуждать вас никто не будет. Мне не вы нужны, а свобода моей страны.
Ну и корона в перспективе.
Поможете?
Илона честно попросила время на размышления, и Имре Тёкели отбыл восвояси. Ненадолго, на месяц, не более. Впрочем, Илона не обольщалась, это только первая ласточка. И самая хищная.
Любовь?
Да о чем вы говорите!? Когда в политике было место для этого чувства?!
Но и соглашаться...?
Выживет ли Ферек при таком предприимчивом отчиме? Все-таки наследник Ракоци, единственный, прямой... и не умрет ли через некоторое время сама Илона? У нее ведь дочь, стоит Юлиане вырасти до подходящего возраста — и ее матери можно устраивать случайное падение с лестницы. Например.
Страшно.
Очень страшно.
А еще родня давит, а еще... да много чего — еще. Хорошо хоть свекровь убралась вслед за мужем, эта стервь сейчас бы всех с ума свела. Не любила Илона свою родственницу, Софию Батори, и вполне взаимно.
Какое бы решение приняла женщина — непонятно, ибо на второй неделе ее размышлений в ворота замка тихонько постучался бродячий менестрель — и был впущен внутрь.
И даже задержался на несколько дней.
Пел, показывал фокусы, рассказывал интересные истории, слегка, не переходя определенных границ, тискал служанку, сумел рассмешить даже Илону, вытащив из уха коменданта замка Паланок, роскошную алую розу.
А на третий день, Илона столкнулась с ним на башне. В своем любимом месте, где сидела ночами, размышляя о своей дальнейшей судьбе.
Что она думала в тот миг?
Враг?
Подослали?
Убийца?!
Мысль взметнулась, накрывая волной паники, Илона схватилась за кинжал, но тут же услышала тихий голос.
— Прошу вас, госпожа, я безоружен. Я послан к вам от русского царя. Вот, возьмите?
Илона покачала головой — и тогда мужчина принялся расшнуровывать ворот рубахи. Как-то вывернул ее, подпорол — и на холодные каменные плиты пола лег конверт из тонкой кожи.
— Письмо и доказательство внутри. Я удаляюсь, госпожа.
Илона отступила от выхода — и темная тень исчезла. И только тогда женщина осознала, что они сейчас говорили по-латыни. И как!?
Она готова была поклясться, что ее собеседник получил блестящее образование! Это была не простонародная, мусорная, латынь, нет, он говорил так, словно учился где-нибудь в колледже.
Иезуиты?
Илона осторожно взяла конверт платком.
Вскрывать его сама она не будет, попросит служанку. Мало ли...
* * *
Конверт оказался без подвоха. Более того, когда его открыли, из конверта выпало несколько десятков негранёных изумрудов, и лист пергамента. И печать. Большая, которую не подделать.
Печать русского государя, его герб...
Илона взяла лист в руки, бросила взгляд на текст.
Латынь. С одной стороны. С другой же... русский?
Илона знала девять языков: венгерский, немецкий, хорватский, словацкий, польский, сербский, французский языки, изучила древнегреческий и латынь, но русский?
Так, немного, пару-тройку слов. Но и этого хватило.
Что ж, посмотрим, что ей пишут?
Первые две строчки она пропустила. Как и полагалось, они были посвящены восхвалениям госпожи замка Паланок, ее красоте и мужеству. Важное начиналось потом.
Алексей Алексеевич писал то, что елеем проливалось на измученную душу женщины. Осторожно, полунамеками, так, чтобы посторонние мало что поняли, не называя имен, он писал, что только род Ракоци достоин править Венгрией. И лучше иметь на границе хорошего друга, чем подлого императора. А потому, именно сейчас у Илоны удобный момент.
Сама она не победит. Но наверняка есть мужчины, готовые геройствовать во славу ее прекрасных глаз? А уж в остальном... дать денег, войско, оказать поддержку именно сейчас... да, условие будет простым.
Когда на трон сядет законный король Венгрии из рода, овеянного вековой славой, будет подписан мир с Русью. И кое-какие земли отойдут к полякам. Не так много, кстати говоря, Илона и больше бы отдала. Да, и в знак мира, надо будет заключить брачный договор. Между кем из ее детей и кем из русских царевен или царевичей — надо будет еще подумать, но все же, это — обязательно.
Разумеется, это только предварительный проект.
Парень, который принес письмо — один из вернейших царских слуг, так что просьба не обижать его. Все остальное он расскажет, коли спросите.
Илона долго сидела, задумавшись. А потом...
— Позови ко мне менестреля.
Служанка пискнула — и умчалась за дверь. Чтобы вернуться через несколько минут с менестрелем, который тут же принялся кланяться и спрашивать, сыграть ли что, прекрасной госпоже? Веселое, али грустное, али...
Илона задумалась, потом попросила спеть что-нибудь печальное — и менестрель завел старинную венгерскую песню. А она приглядывалась.
Вот ведь... и не скажешь, что не венгр!?
Все, все в нем просто кричит о выходце из простого народа, получившем капельку лоска, но, в общем-то, простоватом и неуклюжем парне. Обильно смазанные воском усы, завитые локоны, горячие темные глаза, рубаха вроде бы и из недешевой материи, но в пятнах и кое-где залатана, запах чеснока, бараньего жира и дешевого благовония, а сапоги не особо хорошие, дрянь сапоги...
Совсем не таким он был на башне.
Откуда что взялось?
Как ему это удается?
Песня следовала за песней, потом Илона жестом отпустила служанок и приказала певцу пройти в ее кабинет. За вознаграждением.
Что тот и сделал.
И даже в кабинете не вышел из роли, пока Илона не бросила резким жестом на стол письмо. Глухо застучали, посыпались изумруды, собранные небрежной рукой.
— Как твое настоящее имя?
— Прокопий, сын Аввакума.
— Мне это ни о чем не говорит.
— Государь хотел послать кого иного, но лучше меня не нашлось, госпожа.
Менестрель разительно изменился. Ничего он не делал, не стирал краску, не принимал поз, не произносил выспренных речей, просто чуть шевельнулся, поменялось выражение лица — и вмиг перед Илоной оказался если и не дворянин, то господин достаточно знатный.
— Какого вы рода?
— Мой отец служит Богу, а сейчас является одним из царских ближников.
— Он князь?
— Он просто служит Богу.
Прокопий подозревал, что легко не будет. Но и выбора не было. Специалистов его уровня было пока человек десять — и все были заняты. Потому он и отправился в путь. Спешил, как мог, менял коней, и только в пяти днях пути от замка Паланок позволил себе измениться. Исчез польский пан, едущий по своим спешным делам, вместо него появился бродячий певец, коих тысячи и десятки тысяч. И прошел в замок, как один из множества, не привлек ничьего внимания, поговорил с боярыней, передал письмо... осталось рассказать то, что объяснил ему государь.
Да, вот так вот тоже случается.
Отец всю жизнь посвятил Богу. Сын же...
Оказавшись в Дьяково, дети протопопа принялись учиться. И на Прокопия быстро обратили внимание, а то как же? Ум, память, отличное физическое развитие, а главное — способность к перевоплощению. Когда устраивали шуточные постановки, представления или нечто подобное — он первым оказывался.
Добавьте к этому непреклонный характер, любовь к родине и фамильное неистовство — что удивляться, что это многообещающее сочетание Софья принялась готовить, как разведчика?
Немного их было, человек десять, ну так ведь не количеством берут, а умением!
Было у Прокопия и еще одно достойное внимания качество...
— Священник... католик?
— Православный.
— А если я сейчас прикажу заковать вас в цепи и пытать?
Илона спрашивала почти всерьез. Слишком страшно было поверить, слишком неустойчиво было ее положение, слишком...
Мужчина пожал плечами.
— Воля ваша.
— Не боитесь?
— Не то, чтобы... вы позволите?
Илона вскинула брови, глядя, как мужчина достает из за воротника обычную иголку, разве что длинную, хищно отблескивающую металлом, а затем снимает с пояса флягу. Протирает и иглу, и ладонь чем-то бесцветным — и глубоко всаживает острие в руку. Так, что кончик поблескивает металлом через кровь. Игла просто пробивает ладонь.
— Вы...
— Да, госпожа?
И при этом мужчина оставался абсолютно спокоен. Не изменился в лице, ничего, просто улыбался...
— Вам не больно?
— Нас учили терпеть боль, госпожа.
Вообще-то полностью враньем это не было. Просто у Прокопия был повышенный болевой порог, вот и все. Кстати, как и у его отца.
Мужчина мог и не такое стерпеть, но не раскрывать же фамильный секрет? К тому же, в этом даре были и плюсы, и минусы.
Да, Прокопий мог стерпеть боль — и боль серьезную. Но он мог и не заметить опасности, пока не станет слишком поздно и запустить болезнь. Умереть от горячки — или истечь кровью, кто знает?
— Вот даже как... И много таких...
— Простите, госпожа, сие дело государево.
Илона медленно кивнула. И вдруг перешла на французский.
— Как я могу быть уверена, что вы не шпион иезуитов?
— Вам мало этого? — короткий кивок на письмо? Ответ последовал на великолепном французском, парижский диалект. — Тогда я ничем не могу доказать, что я — русский. Разве что ежели найдется православный священник...
— Отче наш? — теперь Илона говорила по-русски.
