— Столько, сколько надо.
— И в универ?
— Если понадобится, ты в ней спать будешь, — отрезала старушка, ясно давая понять, что мое нытье ей надоело. Пришлось прикусить язык и засунуть усталость куда подальше. Она какое-то время сверлила меня взглядом, словно ждала продолжения сцены, а, не дождавшись, удовлетворенно кивнула. — Так-то лучше, милочка. Учись держать язык за зубами.
Это только малая часть "репрессий", как говорила старушка, которые применялись ко мне.
Старуха заставляла меня правильно двигаться — не сразу, а через какое-то время. Я такое только в кино видела пару раз, но она на полном серьезе вручила мне огромный пыльный талмуд, водрузила его на мою макушку и заставила мерить расчетливыми и небольшими шагами гостиную.
— Вы всерьез думаете, что я как дура буду ходить с книгой на голове?
Она улыбалась, легко передергивала плечами и уверенно заявляла:
— Ну да.
Туда-сюда, туда-сюда...Я ходила как маятник, и уже чисто на автомате разворачивалась, шла и снова разворачивалась, до тех пор, пока книга не падала вниз. И бабка не гнушалась телесных проявлений неудовольствия. Не била, но тычки и подзатыльники были обычным делом, если не справлялась. Поначалу я не справлялась часто.
Сколько лет это длилось? Да я не знаю, если честно. Но через год у меня получилось нормально ходить.
— Ты должна плыть, — наставляла старушка, эмоционально размахивая руками перед моим лицом. — Как по воздуху. Брось свои вихляния голой задницей — это не красиво.
— Мужикам нравится.
— Им и путаны нравятся.
— Это?..
— Проститутки, милочка, проститутки. А еще мужики, как ты выразилась, самогонку любят и папиросы. Что теперь, самогонкой становиться? Ты, в первую очередь, себя любить должна.
— Я себя люблю.
Она нервничала из-за моей тупости, о чем не уставала повторять. Вот и сейчас раздраженно выдохнула и потянулась за своим мундштуком.
— Любить не просто так, а за дело. Ты должна на себя со стороны смотреть и влюбиться. До безумия. Иди к зеркалу.
Настороженно прищурилась и напряглась, справедливо не ожидая ничего хорошего. Все ее просьбы, а уж приказы — тем более — были если не плачевными, то затратными точно. Причем во всех смыслах.
— Зачем?
— Надо. Живо к зеркалу.
Вздохнув, внутренне собралась и шагнула к зеркалу в медной старой раме, которое показало мое измученное тело в полный рост.
— Что ты видишь?
— Себя. Что же еще?
— Тебе нравится то, что ты видишь? — Элеонора Авраамовна выпустила аккуратные колечки дыма и изящным движением отставила мундштук с тлеющей в нем сигаретой в сторону. — Что ты на меня вылупилась?! Туда смотри.
В зеркале отразилась гибкая, худая фигура, облаченная в широкие спортивные шорты, не стеснявшие движений, лифчик и корректирующий корсет, который я еще пока носила. На ногах красовались неудобные, жесткие туфли с тупым носом и высоким каблуком, которые мне на время "занятий" дала старуха. И я даже не удивилась, узнав, что эти туфли относятся к первой половине прошлого века. По ним видно.
А так все как обычно — мое лицо, мои глаза и мои губы. Ничего радикально нового я не увидела и не разглядела. Поэтому, некоторое время помявшись, выдавила не слишком уверенное:
— Ну да. Ничего так.
— Ничего так! — передразнила старуха и излишне сильно стряхнула сигарету. Пепел посыпался прямо на только что выдраенный мною паркет. — Слышишь себя? Ничего так! Это плохо. У тебя должно дух захватывать от того, что ты в зеркале видишь! Каждый раз. На протяжении всей твоей никчемной жизни.
— Почему никчемной? — обиделась я.
— Потому. Давай дальше.
И я занималась дальше. Честно сказать, вначале, пока еще результата, так сказать, налицо не было, дело двигалось со скрипом. Но после первых ощутимых плодов, созревших и заметных глазу, изменения пошли куда бодрее.
Во мне изменилось буквально все. Осанка, походка, манера держаться. Даже голос. Старуху мой голос категорически не устраивал, и она заставила меня начать говорить по-другому. Это очень трудно. В конце концов, голос — не осанка, которую можно скорректировать специальным корсетом и привычкой. Мне приходилось контролировать себя каждую минуту — с утра до ночи. Каждый день каждой недели. Я сбивалась — чаще всего в университете, вдали от старухи. И хуже всего, не замечала этого сразу, только через какое-то время. Злилась на себя жутко, психовала, снова регулировала голос, делая его бархатным, ровным, с ноткой — всего лишь ноткой — чувственности и эротизма, для того чтобы только раздразнить, заинтриговать, а не вывалить всю подноготную перед лицом.
Элеонора Авраамовна говорила, что голос должен с ума сводить, чтобы мужчина полцарства отдал за какое-нибудь произнесенное слово. Хотя бы одно. Голос должен быть таким, чтобы мужика удалось притянуть к женщине со страшной, непреодолимой силой, потому что, по ее словам, мордашек красивых много, а зрение — не единственный орган чувств, даже у такой примитивной особи как мужчина. И это вершину я преодолела — не сразу, но все-таки.
В конечном счете, картинка собралась во что-то новое, продемонстрировала кого-то другого, пусть лицо, волосы и глаза остались теми же. Потребовался не год, и не два, и наверное, не три — если честно, я и сама не знаю, когда миновала финишную черту, но перед Романом я предстала леди. Красивой, умной — не девушкой — женщиной. У меня появились собственные шарм и грация — понятия, о которых я и представления не имела даже в прошлой жизни. Я смотрела в зеркало и восхищалась собой: чувственными губами, изогнувшимися в таинственной полуулыбке, манящими глазами, которые, как теперь мне объяснили, могут затягивать как омуты, — и ведь они затягивали, и многих, — фарфоровой бледной кожей, пусть она и была результатом нездорового детства и оставшихся болячек. Кого это интересует? Главное — какое это производит впечатление. А впечатление я производила.
Я очень долго не знала, да и не горела желанием узнавать, откуда столько знаний и опыта у Элеоноры Авраамовны. Мне хватало того, что она, не особо жадничая, делится ими со мной.
Она вложила в мою бестолковую голову правила поведения — не те основы, что я изучила в прошлой жизни, наблюдая за Ксюшей и ее знакомыми, а настоящие правила, самые отточенные и безупречные, так что не смогла бы придраться и особа королевской крови.
Она вложила в мою голову знания — именно те знания, что помогли мне получить выгоду — во всех смыслах — из не слишком привлекательного для меня дела. Старуха обеспечила меня прекрасной материальной базой, и пусть я была напрочь лишена эстетического созерцания, вкуса и созидания в том смысле, которое применимо к искусству во всех его проявлениях, чутье и та самая база выручали меня всю жизнь, помогая выбрать единственно верное и прибыльное решение из множества проектов и вариантов.
Я не могу сказать, что во всем — исключительно ее заслуга. Я сама по себе училась и черпала многое, где могла и не могла, по крупицам собирая полезные знания и изо всех сил стараясь не уступать окружавшим меня людям. Тогда было неясно видно — но планка у меня стояла очень высокая, просто очень, и приходилось изо всех сил тянуться. Наверное, это правильно, потому что, оглянувшись назад, посмотрев вниз с вершины, на которую удалось взобраться, у меня захватило дух от того, какой путь я проделала и как высоко залезла. И с этой вершины подавляющая часть людей мне уступала, что не могло не радовать.
Мною было получено множество советов — начиная от стиля, внешнего вида и заканчивая сферой человеческих отношений.
Скажу честно, использовать их все так и не удалось. Зато удалось добиться того, чего я хотела — и первым шагом был университет, во время учебы в котором я практиковалась и оттачивала свое мастерство. На практику отводилось пять лет, и от каждого года я взяла все, что было возможно.
Глава 52
Начало учебы подкралось совсем незаметно. Хуже того — в моем кармане были сущие копейки, которых хватило бы только на проезд. Меня все это совершенно не устраивало. С поступлением было связано столько планов, надежд и возможностей, многие из которых зависели от первого впечатления. А первое впечатление — это внешний вид и приветливость. Допустим, приветливость и зашкаливающее дружелюбие я еще могла изобразить, но что делать с внешностью? К тому моменту Элеонора Авраамовна только начала лепить из меня совершенство, сделала лишь первые шаги — нарядила в неудобный корсет, к примеру — а все остальное? Старые протертые джинсы с барахолки не слишком подходили, а на новую одежду, пусть даже не самую дорогую и качественную, денег не было.
Пришлось идти на поклон к старухе. Она сидела в гостиной, впрочем, как всегда, попивала чай с тортом, который ей кто-то из сонма гостей притащил, и притопывала в такт слегка скрипящему граммофону, который стоял на колченогом высоком табурете в углу. Я рядом остановилась, начала переминаться с ноги на ногу, но старуха в мою сторону даже головы не повернула. Наконец, не выдержав, громко кашлянула перед ее лицом и почти сразу же увидела ее недовольную гримасу.
— Чего тебе?
— У меня это...просьба личного характера.
— Нет!
— Но я же еще ничего не сказала! — возмущенно воскликнула я, уперев руку в бок.
Старуха отставила кружку, от которой поднимался пар, на стол и сложила руки на животе, откинувшись на спинку кресла.
— Сказала и достаточно. "У меня это...", "Ну ты типа...", "Короче...". Все твои слова, начинающиеся с этих выражений, я буду пропускать мимо ушей, милочка. Ты не в своем селе, ты в столице.
Я дышала тяжело и громко, как паровоз, только что не кипела от ярости, и буравила взглядом седую, чуть вьющуюся и значительно поредевшую макушку бабульки. А она, как ни в чем не бывало, прихлебнула напиток, довольно причмокнула губами и, лукаво блеснув глазами, уставилась на меня. Ладно, будь по ее.
— Не соблаговолите ли выслушать меня, о...— надо было что-то придумать, но в голову лезла одна нецензурщина. -...светлейшая? — в конце концов, выкрутилась я и вдобавок, чтобы окончательно ее поразить, сделала издевательский книксен, стараясь, чтобы тот был похож на виденный мною по телевизору.
— Уже лучше. Только бы еще тон менее издевательский и вообще шикарно. Чего тебе?
— Вы можете за сентябрь заплатить мне сейчас, а не через две недели. Я отработаю все.
— Нет.
— Опять нет?
— Ты думала, что эти неуклюжие расшаркивания меня разжалобят? Увы. Нет, Александра, я все сказала. Никаких авансов и прочих послаблений. Скажи спасибо вон за это, — кивнула она на толстые эластичные лямки, слегка выглядывающие из-под разношенной мужской футболки. — Такой корсет не три рубля стоит.
— Какая вы щедрая, — поняв, что на этом фронте ничего не выйдет, наигранное и гипертрофированное уважение слетело с меня легкой шелухой, оставив недовольство и бессилие. Старуха ко мне интерес потеряла, начала хрипло подпевать голосившей певицы, а потом и вовсе отвернулась.
Эпитеты эпитетами — я могла хоть до посинения ругать каргу, но деньги было нужны и очень быстро. Работать где-то, кроме как на нее, бабка запрещала, но на учебу и в университет без каких-либо нареканий отпускала, причем на неопределенное время.
— Сходи-сходи, — соглашалась она с моими словами и изучающе прищуривалась, вглядываясь в мои глаза. — Толку, конечно, никакого, но и вреда не будет. Глядишь, чего-нибудь твоя пустая голова там и поднаберется.
Тридцатого августа, с самого раннего утра, я уже стояла на пороге квартиры и менторским тоном рассказывала хозяйке, что сегодня нам срочно требуется в университет. На весь день — до самого вечера.
— Зачем? — нахмурив морщинистый лоб, подозрительно поинтересовалась бабуська.
— Написать расписание, — принялась демонстративно загибать пальцы, перечисляя "список дел" на сегодня, — уточнить насчет стипендий, еще какие-то штуки...Откуда я знаю? Нам только все расскажут.
— Ну ладно. Придешь, будь любезна, почистить серебро. Которое в красной коробке.
— Конечно-конечно.
Оставив бабку за спиной, я пошла в люди — искать что-то такое быстрое, одноразовое и прибыльное. У меня были определенные наводки — я смотрела по сторонам, читала объявления и запоминала их, но теперь предстояло найти что-то конкретное. Через час я стояла около метро, натянув кепку на глаза, уворачивалась от бесконечного потока спешащих людей и совала им в лицо рекламные листовки. А в шесть вечера — поехала в сэконд-хэнд, чтобы выбрать там самую дешевую и по возможности самую презентабельную одежду. Ее было немного, прямо скажем, но из вороха разноцветного белья мне удалось откопать несколько стоящих и недорогих вещей. В какой раз за последнее время я была благодарна своему тщедушному и худому телу — у меня был почти детский размер, несмотря на рост, а здешние покупательницы преимущественно — гренадерские дамы, раз в пять толще меня в обхвате.
Толкотня была страшная, отовсюду лезли загребущие, огромные ладони, что-то с треском выхватывали у тебя прямо из рук и пихали в спину. Меня чуть не задавили, честное слово. Под всеми этими потными, большими телами мои кости трещали и еле сдерживали решительный натиск. Но я устояла.
Пока тетки переругивались друг с другом из-за необъятной блузки грязно-красного цвета с кружевом на манжетах, я спокойно вытащила подходящие мне по размеру черные брюки со стрелками, по фасону больше напоминающие мужские, самую обычную белую футболку, пиджак вельветовый с кожаными локтями, джинсы — они были очень дешевыми, и я не устояла — и еще пару каких-то тряпок. Тетка одна ко мне кинулась, пиджак вырвала из рук, к лицу своему поднесла, но прикинув размер и поняв, что ей он налезет разве что на руку, небрежно отдала обратно. Я даже смолчала, не отреагировала никак, а спокойно обхватила охапку с вещами и двинулась к кассе, напоследок не устояв перед...кое-чем.
Наверное, именно тогда я своровала в последний раз. Потом — не приходилось, но тогда...Честно заплатив за пять вещей, я вынесла незамеченным целую кипу одежды. Она мне под руку попалась, и раздумывать, тем более ковыряться в ней, выбирая подходящие шмотки — не было времени. Надо было думать, и думать быстро. В итоге я ее украла. Все просто. Зато, возвращаясь тем вечером домой, я точно знала, что мне удастся произвести правильное впечатление на правильных людей. Это главное.
Элеонора Авраамовна не была ни дурой, ни слепой. И сразу догадалась, что в университет я не ходила, а если и ходила, то не на весь день. Наорала на меня, отправила драить полы, а сама принялась рыться в моих покупках. Моих.
— Откуда же у тебя деньги, милочка? — ее слова гноились едким сарказмом.
— Было немного.
— Да неужели? И это все ты купила на одну зарплату?
— Ну да. Элеонора Авраамовна, вы же платите мне такие большие деньги — триста рублей, как-никак. К тому же кормите и вот, — щелкнула тугой лямкой, — даете в безвозмездное пользование вещи. У меня поистине райская жизнь.
— Поговори мне еще! — прикрикнула она на меня и воинственно потрясла пиджаком. — Сейчас ничего не будет.
