Теперь в ее глазах стояли слезы, и он понял, что накрыл ладонь на своей руке своей собственной рукой.
— А потом ты вернулся домой к этому. — Она махнула свободной рукой, указывая не на танцевальный сарай вокруг них, а на мир за пределами долины. — Конечно, ты видел и делал то, чего тебе не хотелось бы делать!
— Это не... — Он сделал паузу. — Это не так просто, не так просто. — Его голос стал глубже. — Я не "пришел домой к этому". Я начал это.
Он пристально посмотрел ей в глаза, пораженный тем, что сам признался в этой горькой правде ей, кому бы то ни было. Он попытался остановить себя. Он знал, что должен остановиться, но не мог.
— Ты не знаешь, — сказал он ей, слова лились из него потоком. — Я начал это. Чжоухэн и я — мы вернулись домой вопреки приказу. Мы нашли мужчин, которые были сыты лордами и леди, а Церковь помогала этим аристократам топтать каблуками их лица. Мы нашли их и обучили. И мы те — Чжоухэн и я, мы те, кто украл винтовки, которые они использовали, чтобы захватить Шэнг-ми. Мы тоже были там ради этого, и я мясник, который все это начал!
Он почувствовал следы от слез на своих щеках, почувствовал, что наклоняется к ней.
— Это то, что я сделал. То, что я сделал, превосходит все, что я когда-либо делал в джихаде. Ты думаешь, я злюсь на себя? Ну, вот почему!
— О, Тэнгвин, — полушепотом произнесла она. Эта свободная рука потянулась вверх, коснулась его лица. — О, Тэнгвин! Ты не начинал это, ты только руководил этим. Это произошло бы в любом случае — это должно было произойти после джихада, после того, как император отказался позволить воинству даже вернуться домой. Поверь мне, если бы он был жив, Чжюнгквэн гордился бы тем, что стоял рядом с вами, когда вы брали эти винтовки! Он пришел из долины, Тэнгвин. Он знал, что крепостные были такими же детьми Божьими, как и все остальные, еще до того, как присоединился к воинству. И он видел, как они изменились, как они выросли, как они научились думать о себе, когда граф Рейнбоу-Уотерс и его офицеры обращались с ними как с людьми, а не как с животными! Он написал мне о том, как он гордится тем, что служит такому человеку, как граф... и о том, что империя должна измениться, когда воинство снова вернется домой!
Ее голос дрожал от страсти, которой он никогда от нее не слышал, но ее рука была нежной, как крыло мотылька, на его лице.
— То, что случилось с твоей семьей, случилось с Бог знает сколькими другими семьями за эти годы, — сказала она, — и никто за пределами этих семей никогда не говорил за них, никогда не пытался остановить это. Но ты что-то с этим сделал. Ты сказал, что это должно прекратиться не только для твоей семьи, но и для каждой семьи. Ты сказал, что это должно было закончиться. И это никак не могло закончиться, если только кто-нибудь не остановит это, чего бы это ни стоило. Ничто настолько масштабное, как это зло, которое длилось так долго, не могло быть остановлено без насилия. И все кровопролитие, и все зверства, и весь ужас происходят из-за этого. Потому что это был единственный способ остановить это, и потому что, когда с мужчинами и женщинами всю их жизнь обращаются как с животными, некоторые из них в это поверят. Когда появится шанс, они нанесут ответный удар, как животные. Они сделают все отвратительные вещи, которые когда-либо делали с ними, с кем-нибудь — кем угодно — другим. И пока они это делают, другие мужчины будут видеть только возможность убедиться, что именно они наступят каблуком на чью-то шею, когда дым рассеется.
— Но ты не животное, Тэнгвин Сингпу. Ты не хочешь, чтобы твоя пятка была на чьей-то шее, и ты умрешь, чтобы держать чью-то пятку подальше от людей, которые тебе небезразличны. Ты вернулся домой не только для того, чтобы отомстить за то, что случилось с твоей семьей. Ты вернулся домой, чтобы спасти Пойин, а потом развернулся, чтобы спасти всех остальных в империи! — ее тон был яростным, в глазах блестели слезы. — Не смей называть себя при мне "мясником"! Не смей!
Она остановилась, дрожа, ее глаза горели влажным огнем, и он уставился на нее. Уставился на нее и понял, что никогда по-настоящему не видел ее до этого момента. Что он не позволил себе увидеть ее.
Он вытер слезы с ее щеки большим пальцем и криво улыбнулся ей.
— Ну, тогда хорошо, — тихо сказал он, — я не буду.
— Хорошо! — яростно сказала она, тряся его за руку. — Хорошо.
— Возможно, есть еще кое-что, что я должен сказать тебе, — продолжил он, его улыбка была еще более кривой, чем раньше.
— Возможно, — согласилась она с ответной улыбкой.
— Вспыльчивый характер для такой мелкоты, — заметил он. — Может стать опасным.
— Возможно, — снова согласилась она.
— В жизни не так много того, что стоит иметь таким, как есть, и просто немного опасно, — тихо сказал он.
Они стояли, казалось, очень долго, глядя друг на друга, одни в своем уголке мира, заваленном тюками сена. Они стояли так до тех пор, пока скрипки не заскрипели и оркестр не заиграл предупреждающую мелодию.
Сингпу поднял голову, оглянулся через плечо, увидел, что начинают формироваться пары, и снова посмотрел на Яншвин.
— Ну, тогда! — сказал он более оживленно.
— Ну? Что значит "ну"? — она бросила вызов.
— Ну, они готовятся танцевать, — сказал он ей с усмешкой. — Так что думаю, пришло время, наконец, кому-то перетанцевать этого старого болтуна в танце ветра, и думаю, что сегодня вечером это можем быть только мы!
— Возможно, — согласилась она в третий раз и рассмеялась, когда они направились к танцполу.
АВГУСТ, Год Божий 908
.I.
Город Сиддар, республика Сиддармарк, и город Черейт, королевство Чисхолм, империя Чарис
— Ты с ума сошел! — на тунике дородного мужчины был нашит наплечный знак гильдии ткачей. — Он разрушает республику!
— И ты идиот, если думаешь, что это то, что он делает! — руки более высокого молодого человека были мозолистыми, очевидно, от тяжелой работы, но его туника не указывала на принадлежность к гильдии. — Он просто пытается добиться некоторого возможного прогресса. Да, и присматривать за людьми, делающими настоящую работу! Это такие люди, как вы, "разрушают" республику.
— Ты имеешь в виду проклятых банкиров Шан-вей! — прорычал другой мужчина. Его одежда была более тонкого покроя, чем у двух других, но была поношенной. Очевидно, и он, и она знавали лучшие дни.
— Ну? — потребовал первый мужчина. — Если это делают банки, то кого, черт возьми, еще я должен винить в этом? Он был главой казначейства до того, как его сделали лордом-протектором, не так ли? И он продолжает делать то же самое глупое дерьмо, что и они!
— Никто не назначал его лордом-протектором, — к нему однако присоединился четвертый мужчина. — Ну, может быть, это сделал тот ублюдок, который убил лорда-протектора Хенрея.
— Ему больше власти, — прорычал третий мужчина, который ненавидел банкиров.
— Хватит об этом! — молодой человек повернулся к нему. — Меня не волнует, насколько сильно вы были не согласны с лордом-протектором Хенреем, этого достаточно!
— Я только имел в виду...
— Не извиняйся! — рявкнул член гильдии. — Человек, вероятно, всего лишь пытался спасти республику! Возможно, это не такая уж плохая идея для его преемника!
Молодой человек повернулся к нему лицом, выражение его лица было опасным.
— Такие разговоры могут навлечь на человека неприятности, — зловеще сказал он.
— Почему? — усмехнулся член гильдии. — Никогда никого не поощрял к этому. Просто выражаю свое мнение. Одна из тех "гипотетических мыслей", о которых говорят бедаристы! У каждого есть право на свое мнение, не так ли? Ты собираешься что-то с этим делать, если тебе не нравится мое?
— За половину фальшивой медной марки я это сделаю!
Молодой человек сделал шаг к члену гильдии, затем остановился, когда тяжелая рука опустилась ему на плечо.
— Ничего подобного! — предостерегающе сказал городской стражник.
— Но он сказал...
— Я слышал, что он сказал. — Стражник повернулся, чтобы рассмотреть члена гильдии. — Для меня это звучало не просто как "мнение". Конечно, я мог ошибаться... или нет. И если это не так, я действительно считаю, что это является подстрекательством к убийству, — холодно добавил он, и член гильдии покраснел. — Слышал и этого другого парня. — Стражник ткнул большим пальцем в бедно одетого мужчину. — И мне самому тоже не очень понравилось его мнение. Однако мне не разрешается выражать свое личное мнение при исполнении служебных обязанностей в день выборов. Если бы я мог, думаю, у меня нашлась бы пара слов для них обоих. — Он бросил на них обоих свирепый взгляд, затем повернулся к молодому человеку. — Но ты же не хочешь поднимать на них руку, особенно здесь. — Он ткнул дубинкой в табличку о голосовании над входом в таверну. — Подобные вещи в день выборов заставят вас по крайней мере месяц превращать большие камни в маленькие.
— Возможно, оно того стоит, — пробормотал молодой человек.
— Может быть, и так, — согласился стражник. — Я тоже не должен иметь своего мнения по этому поводу в день выборов. Но если вы полны решимости сделать это, по крайней мере, подождите, пока вы все трое не проголосуете. Вы же не хотите, чтобы вас арестовали до того, как вы проголосуете, не так ли?
— Нет, — признал юноша.
— Хорошо. Так что не смей... не сметь никому из вас, — он взмахнул дубинкой в жесте, который включал их всех, — заставлять меня говорить с вами снова, прежде чем вы это сделаете. Потому что, если вы это сделаете, вы будете разговаривать с судьей, а не с наблюдателем за выборами, быстрее, чем вы сможете плюнуть. Поняли?
Ему ответили кивками, некоторые из них были угрюмыми, и он строго смотрел на них, возможно, еще десять секунд. Затем он вернулся на свое место на тротуаре, наблюдая за длинной очередью, которая тянулась вдоль улицы и за углом.
— Лэнгхорн! — Милтин Фишир застонал, держась за правое запястье и разминая испачканные чернилами пальцы.
Он сидел за широким столом с огромной буквой "Б" на стене позади него, и очередь перед ним остановилась на несколько долгожданных мгновений, пока двое зарегистрированных наблюдателей за опросами, каждый из которых представлял своего кандидата, спорили о том, имеет ли право следующий человек в очереди проголосовать на этом участке. Он был благодарен за отдых и возможность немного развеять писательскую судорогу, но с их стороны было глупо тратить время на спор. Избиратель, о котором идет речь, все равно должен был показать свое удостоверение Фиширу, а Фишир все равно должен был проверить свой список, чтобы найти его имя и номер удостоверения, прежде чем ему разрешат проголосовать. И у наблюдателей за опросами будет возможность перепроверить записи Фишира до того, как его бюллетень будет подсчитан.
И таких бюллетеней должно было быть много.
— Сколько здесь этих людей? — он не требовал ни от кого конкретно.
— Больше, чем было в прошлый день выборов, меньше, чем будет в следующий день выборов, — философски заметил Кларик Замсин со стула рядом с ним. Фишир впился в него взглядом, и Замсин пожал плечами. — Ты знаешь, что это правда. Во всяком случае, если экономика снова не превратится в дерьмо.
Взгляд Фишира на мгновение собрался, но затем он пожал плечами и кивнул с гримасой. Лорд-протектор Грейгор после джихада настоял на том, чтобы предусмотренные конституцией имущественные стандарты как для занятия должности, так и для голосования были снижены, чтобы отразить изменения, охватившие республику. Однако он понимал, что такого рода изменения не могут произойти в одночасье, поэтому он и палата делегатов подготовили график постепенного смягчения стандартов. Это означало, что число квалифицированных избирателей будет увеличиваться с каждыми всеобщими выборами в течение четырех последовательных избирательных циклов. Это была всего вторая после его смерти кампания, и она была такой уродливой, какой Фишир не помнил никогда.
Политические кампании Сиддармарка и в лучшие времена имели тенденцию быть... шумными. Очернение было повсеместной нормой для информационных бюллетеней и газет, и в остальном строгие законы республики о клевете внезапно перестали применяться, особенно прямо здесь, в Сиддар-Сити. Политические митинги всегда посещались, и в этом году их особенно хорошо посещала городская стража, которая потратила довольно много времени — и немало ушибла голов — на то, чтобы ситуация не вышла из-под контроля, когда встречались соперничающие митинги.
Пару раз они терпели неудачу в этой попытке. И в какой-то момент потребовалось более двух дней, чтобы полностью навести порядок.
Очистка от этого заняла две пятидневки, и Фиширу не хотелось думать о том, сколько тысяч марок ущерба это нанесло.
Даже сейчас он мог слышать скандирование сторонников оппозиционных кандидатов с улицы. Закон Сиддармарка запрещал кому-либо блокировать избирательный участок; однако ни один закон не запрещал им стоять по обе стороны от оцепления городской стражи и обзывать друг друга.
Они много чего делали, — ворчливо подумал он.
Он закончил загибать пальцы и поднял глаза, когда наблюдатели за опросом прекратили спорить, а избиратель, который терпеливо ждал, прошел мимо них и протянул свой сертификат.
— Ваша фамилия? — вежливо спросил Фишир.
— Бакмин, — сказал мужчина. — Эллин Бакмин.
Вопрос был формальностью, поскольку на сертификате было указано имя его предъявителя, но Фишир все равно всегда спрашивал. Уже сегодня он подставил подножку трем мошенникам-избирателям, которые были слишком глупы, чтобы запомнить имя в своих поддельных или украденных сертификатах. Всегда случалось что-то такое, чаще всего спонтанное, хотя на этот раз, казалось, этого было больше — и больше того, что было куплено и оплачено, и всех троих охранник увел, чтобы они предстали перед магистратом. У них был бы выбор: принять обязательные пять месяцев тюремного заключения от магистратского суда или потребовать полного суда присяжных. Конечно, если присяжные признают их виновными, они отсидят целый год, а не только половину.
Это был один из способов быстро разобраться с овцами и козами, поскольку "завсегдатаи" знали, что нужно взять свои пять месяцев и покончить с этим. В конце концов, всегда будут еще одни выборы.
Он пролистал страницы своей части списка для этого участка, нашел "Бакмин, Эллин", указанный по адресу: Блэксмит-лейн, 306, и сверил указанное имя, адрес и номер свидетельства с тем, что у него в руке. Все совпало, и он вернул сертификат Бакмину. Затем он взял следующий распечатанный бюллетень из стопки рядом с собой, записал номер рядом с именем Бакмина в списке, поставил свои инициалы внизу карточки, оторвал ее от перфорированной линии и бросил в прорезь в верхней части запертого ящика у своего локтя, а остальную часть бюллетеня передал для голосования Бакмину.
— Через арку, — сказал он — без необходимости, он был уверен — и ткнул большим пальцем через плечо.
— Спасибо, — буркнул Бакмин и направился в указанном направлении с бюллетенем в руке.
