Что едва не усугубило ситуацию, так это то, как отреагировали остальные члены встречи. Когда ярость улеглась, когда до него начал доходить масштаб того, что он сделал, он ожидал бунта. Он, по крайней мере, ожидал, что кто-то открыто усомнится в его способности руководить.
Но ничего не произошло. Казалось, что все они просто закрыли на это глаза, сожалея о том, что он сделал, но признавая, что эта вспышка безумия была частью общего дела. Он был свином, а со свинами приходится мириться с такими вещами.
Он был уверен, что именно об этом они все подумали. Даже, возможно, Блад.
Халлатт выжил. Нож не задел никаких важных органов. Скорпио не знал, объяснить ли это поразительной точностью Блада или же поразительной неточностью.
Он не хотел знать.
Как оказалось, Халлатт тоже никому по-настоящему не нравился. Дни этого человека на посту старейшины колонии были сочтены, и его откровенное недоверие к Хоури не помогло его авторитету. Но поскольку представителей Ресургема все равно хватало везде, вынужденная отставка Халлатта не была такой драматичной, какой могла бы быть. Обстоятельства его отставки держались в секрете, но что-то неизбежно просочилось бы наружу. Поползли бы слухи о насилии, и имя Скорпио наверняка фигурировало бы где-нибудь в рассказах.
Пусть это случится. Он мог с этим смириться достаточно легко. В прошлом у него были эпизоды насилия, и слухи о них становились все более преувеличенными по мере распространения. В конечном счете, они не причинили ему реального вреда.
Но те эпизоды насилия были оправданы. За теми действиями не было ненависти, не было попытки искупить грехи, за которые Скорпио и ему подобные были наказаны их человеческими старейшинами. Это были необходимые жесты. Но то, что он сделал с Халлаттом, было личным, не имеющим никакого отношения к безопасности планеты.
Он подвел самого себя, и в этом смысле он также подвел Арарат.
— Скорп? С тобой все в порядке?
Это была Хоури, сидевшая в затемненной части шаттла. Сервиторы Валенсина все еще следили за инкубатором Ауры, но Хоури несла свою собственную вахту. Один или два раза он слышал, как она тихо разговаривала с ребенком, даже пела ей. Это показалось ему странным, учитывая, что они уже были связаны на нейронном уровне.
— Я в порядке, — сказал он.
— Ты выглядишь озабоченным. Это из-за того, что случилось на айсберге?
Ее замечание удивило его. Большую часть времени выражение его лица было совершенно непрозрачным для посторонних. — Ну, есть небольшая проблема, связанная с войной, в которую мы втянуты, и тот факт, что я не уверен, доживет ли кто-то из нас до следующей недели, но в остальном...
— Нас всех беспокоит война, — сказала она, — но в тебе есть что-то еще. Я не замечала этого до того, как мы отправились на поиски Ауры.
Он заставил шаттл соорудить для него стул, высотой примерно со свина, и сел рядом с ней. Он заметил, что Валенсин дремлет, время от времени приподнимая голову, словно пытаясь не заснуть. Они все были измучены, все работали на пределе своих возможностей.
— Я удивлен, что ты хочешь поговорить со мной, — сказал он.
— А почему я не должна?
— Из-за того, о чем ты просила меня, и чего я отказался тебе дать. — На случай, если его мысль не была очевидна для нее, он указал на Ауру. — Я думал, ты возненавидишь меня за это. У тебя были все основания.
— Да, мне это не понравилось.
— Ну, тогда ладно. — Он протянул ей ладони, принимая свою судьбу.
— Но это был не ты, Скорп. Не ты помешал мне принять ее обратно в себя. Это была ситуация, в которой мы оказались. Ты просто поступил единственно разумным для тебя образом. Я еще не оправилась от этого, но не терзай себя из-за этого, ладно? Это война. Чувствам причиняют боль. Я справлюсь. У меня все еще есть дочь.
— Она прекрасна, — сказал Скорпио. Он сам в это не верил, но в данных обстоятельствах это казалось правильным.
— Действительно? — спросила она.
Он посмотрел на сморщенного, розово-красного ребенка. — Правда.
— Я боялась, что ты возненавидишь ее, Скорп, из-за того, чего она стоила.
— Клавейн не стал бы ее ненавидеть, — сказал он. — Для меня этого достаточно.
— Спасибо, Скорп.
Минуту или около того они сидели в тишине. Наверху, за прозрачным корпусом, продолжалось световое шоу. Что-то — какое-то оружие или устройство в околоараратском пространстве — прочерчивало линии по небу. Там были дуги, углы и прямые линии, и каждой отметине требовалось несколько секунд, чтобы слиться с пурпурно-черным фоном. Что-то не давало ему покоя в этих строчках, подумал Скорпио, какое-то ощущение, что в них скрыт какой-то смысл, если бы только у него хватило сообразительности разгадать его.
— Есть что-то еще, — тихо сказал он.
— Что касается Ауры?
— Нет. Вообще-то, это касается меня. Тебя там не было, но сегодня я обидел человека. — Скорпио опустил взгляд на свои маленькие, как у ребенка, туфли. Он немного перепутал высоту сиденья, так что его носки не доставали до пола.
— Уверена, что у тебя были на то причины, — сказала Хоури.
— В том-то и проблема, что не было. Я причинил ему боль из слепой ярости. Что-то внутри меня сломалось, что-то, в чем я обманывал себя, что держал под контролем последние двадцать три года.
— У всех нас бывают такие дни, — сказала она.
— Я стараюсь этого не делать. Двадцать три года я только и делал, что пытался прожить день, не совершая подобных ошибок. И сегодня у меня ничего не вышло. Сегодня я все бросил в минуту слабости.
Она ничего не сказала. Он воспринял это как разрешение продолжать.
— Раньше я ненавидел людей. Я думал, у меня были на то веские причины. — Скорпио протянул руку и расстегнул застежки на своей кожаной тунике, обнажив правое плечо. За три десятилетия старения, не говоря уже о том, что со временем раны постепенно затягивались и становились все более старыми, шрам стал менее заметным. Но все же это заставило Хоури на мгновение отвести взгляд, прежде чем она решительно посмотрела на него в ответ.
— Они сделали это с тобой?
— Нет. Я сам сделал это с собой, используя лазер.
— Не понимаю.
— Я выжигал что-то еще. — Он провел пальцем по линии шрама, отмечая каждую впадинку и выступающий бугорок на коже. — Там была татуировка в виде зеленого скорпиона. Это был знак принадлежности. Сначала я этого не понял. Я думал, это знак почета, то, чем можно гордиться.
— Прости, Скорп.
— Я ненавидел их за это и за то, кем был. Но я отплатил им тем же, Ана. Видит бог, я отплатил им тем же.
Он снова принялся застегивать тунику. Хоури наклонилась и помогла ему с застежками. Они были велики и рассчитаны на неуклюжие пальцы.
— Ты имел полное право, — сказала она.
— Я думал, что покончил с этим. Думал, что выбросил это из головы.
Она покачала головой. — Этого никогда не случится, Скорп. Поверь мне, ты никогда не избавишься от этой ярости. То, что случилось со мной, не может сравниться с тем, что они сделали с тобой — я этого не говорю. Но я знаю, каково это — ненавидеть то, что ты никогда не сможешь уничтожить, то, что всегда недосягаемо. Они забрали у меня мужа, Скорп. Безликие армейские клерки облажались и отобрали его у меня.
— Мертв? — спросил он.
— Нет. Просто вне досягаемости, не на том гребаном конце тридцатилетнего перелета на субсветолете. На самом деле, то же самое. Только, полагаю, еще хуже.
— Ошибаешься, — сказал он. — Это так же плохо, как и все, что они сделали со мной.
— Может быть. Не знаю. Не мне проводить подобные сравнения. Но все, что знаю, это то, что я пыталась простить и забыть. Я смирилась с тем, что мы с Фазилем больше никогда не увидимся. Я даже смирилась с тем, что Фазиль, вероятно, давно мертв, где бы он на самом деле ни оказался. У меня есть дочь от другого мужчины. Полагаю, это считается шагом вперед.
Он знал, что отец ее ребенка тоже мертв, но это не было заметно по тону ее голоса, когда она упомянула о нем.
— Я не двигаюсь дальше, Ана. Просто остаюсь в живых.
— Я знала, что ты поймешь, Скорп. Но ты также понимаешь, что я говорю о прощении и забвении, не так ли?
— Этого не случится, — сказал он.
— Никогда, даже за миллион лет. Если бы один из этих людей вошел в эту комнату — один из тех дураков, которые испортили мне жизнь из-за минутной невнимательности, — я не думаю, что смогла бы остановиться. Я хочу сказать, что гнев никуда не делся. Он становится меньше, но в то же время становится ярче. Мы просто прячем это в глубине души и раздуваем, как маленький огонек, которому мы никогда не дадим угаснуть. Это то, что заставляет нас двигаться вперед, Скорп.
— Я все равно потерпел неудачу.
— Нет, ты этого не сделал. Ты чертовски хорошо старался держать это в себе двадцать три года. И вот сегодня ты это потерял. — Внезапно она разозлилась. — И что с того? И что, черт возьми, с того! На этом айсберге ты прошел через такое, чего я не пожелала бы ни одному из этих клерков, Скорп. Я знаю, что значил для тебя Клавейн. Ты прошел через ад прямо здесь. Удивительно не то, что ты однажды сорвался, а то, что тебе вообще удалось сохранить самообладание. Честно, Скорп. — Ее гнев сменился настойчивостью. — Ты должен быть помягче с собой, чувак. Что там произошло? Это была не прогулка по парку. Ты заслужил право нанести несколько ударов, хорошо?
— Это было нечто большее, чем просто удар.
— Этот парень выкарабкается?
— Да, — неохотно ответил он.
Хоури пожала плечами. — Тогда успокойся. Что сейчас нужно этим людям, так это лидер. Чего им не нужно, так это чтобы кто-то хандрил с нечистой совестью.
Он встал. — Спасибо, Ана. Спасибо тебе.
— Я помогла или только еще больше все испортила?
— Ты помогла.
Сиденье снова вплавилось в стену.
— Хорошо. Потому что, знаешь, я не самая красноречивая из людей. В душе я просто брюзга, Скорп. Я далеко от дома, у меня в голове какие-то странные мысли, и не уверена, что когда-нибудь пойму дочь. Но на самом деле я все еще всего лишь пехотинец.
— В мои правила никогда не входило недооценивать пехотинцев, — сказал он. Теперь, естественно, настала его очередь чувствовать себя немногословным. — Я сожалею о том, что с тобой случилось. Надеюсь, что однажды... — Он огляделся по сторонам, заметив, что Васко движется по непрозрачной линии пола к нише Ауры. — Ну, я не знаю. Просто нужно найти что-нибудь, чтобы сделать эту ярость немного меньше и ярче. Может быть, когда она станет достаточно маленькой и яркой, то просто исчезнет.
— Это было бы хорошо?
— Я не знаю.
Она улыбнулась. — Я тоже. Но, думаю, мы с тобой единственные, кто это выяснит.
— Скорпио? — спросил Васко.
— Да?
— Ты должен это увидеть. Ты тоже, Ана.
Они разбудили Валенсина. Васко отвел их в другую часть шаттла, затем внес некоторые изменения в корпус, чтобы улучшить видимость ночного неба, создав переборки и увеличив яркость проходящего света, чтобы компенсировать отраженный свет от крыльев шаттла. Он сделал это с легкостью, которая наводила на мысль, что он работал с подобными системами полжизни, а не несколько дней, как это было на самом деле.
Вверху Скорпио видел только те же появляющиеся и исчезающие световые пятна, которые он заметил ранее. Ноющее чувство, что они что-то значат, все еще беспокоило его, но теперь эти царапины имели для него не больше смысла, чем раньше.
— Я не вижу этого, Васко.
— Я попрошу корпус увеличить время ожидания, чтобы следы исчезали дольше.
Скорпио нахмурился. — Ты можешь это сделать?
— Это просто. — Васко похлопал по холодной гладкой поверхности внутренней части фюзеляжа. — Нет почти ничего, чего бы не могли сделать эти старые машины, если знать, как правильно попросить.
— Так сделай это, — сказал Скорпио.
Все четверо подняли головы. Даже Валенсин теперь полностью проснулся, его глаза за стеклами очков превратились в щелочки.
Чтобы разглядеть световые пятна наверху, требовалось больше времени. Раньше одновременно были видны только два или три объекта. Теперь их были десятки, ярких, как выжженные заходящим солнцем на сетчатке изображения.
И теперь они определенно что-то значили.
— Боже мой, — сказала Хоури.
ТРИДЦАТЬ
Арарат, 2675 г.
На поляне все изменилось. Небо над головой стало черным, как полночь; птицы больше не перелетали с дерева на дерево, а сами деревья образовывали лишь темную рамку ночного неба, нависая со всех сторон, словно надвигающиеся грозовые тучи. Животные замолчали, и Антуанетта больше не слышала приглушенного шипения водопада. Возможно, этого никогда и не было на самом деле.
Когда она снова обратила свое внимание на капитана, он сидел за столом в одиночестве. Он снова переместился на несколько лет вперед, повторив еще один фрагмент своей истории. Когда она видела его в последний раз, в серебристом бронескафандре, одна из его рук была механической. Теперь процесс механизации продвинулся еще дальше. Из-за скафандра было трудно судить, какая часть его тела была заменена протезами, но, по крайней мере, она могла видеть его голову, поскольку шлем лежал перед ним на столе. Голова у него была совершенно лысой, на лице не было волос, за исключением усов, свисавших по обе стороны рта. Это был тот же рот, который она запомнила по первому появлению: плотно сжатый, прямой, вероятно, не слишком склонный к светской беседе. Но это было, пожалуй, единственное, на что она могла ориентироваться. Она совсем не видела его глаз. Они были скрыты под какой-то сложной повязкой, которая тянулась от одной стороны его лица к другой. Под жемчужным покрытием повязки поблескивали оптические элементы. Кожа на его голове была испещрена тонкими белыми линиями. Плотно приклеенная к его черепу, она открывала неровные выпуклые пластины прямо под кожей.
— Что-то не так, верно? — спросила Антуанетта.
— Посмотри вверх.
Она подчинилась и сразу же увидела, что за те несколько минут, в течение которых она изучала последнее появление капитана, что-то изменилось. Небо прорезали световые полосы. Она подумала о том, что кто-то делает быстрые, аккуратные, как у мясника, надрезы на мягкой коже. Сначала царапины казались случайными, но затем она начала различать, как формируется узор.
— Джон...
— Продолжай искать.
Царапины стали появляться все чаще. Они стали мерцать, затем стали неистовыми, а затем стали почти постоянными.
Царапины образовывали буквы.
Буквы образовывали слова.
Слова гласили: УХОДИ СЕЙЧАС ЖЕ.
— Я просто хотел, чтобы ты знала, — сказал Джон Брэнниган.
В этот момент она почувствовала, как задрожал весь пол поляны. Она едва успела это осознать, как почувствовала, что ее собственный вес увеличивается. Ее вдавливало в грубо сколоченное деревянное сиденье. Давление было мягким, но в этом не было ничего удивительного. Корабль массой в несколько миллионов метрических тонн не мог просто так выпрыгнуть в космос. Особенно если учесть, что он двадцать три года простоял в километровой толще воды.
По ту сторону залива, освещая море и сушу до самого горизонта, на Арарате ненадолго наступил день. Сначала все, что мог увидеть Васко, — это гору пара, обжигающий поток перегретой воды, охвативший сначала нижние борта корабля, а затем и всю покрытую зеленью конструкцию. Сквозь клубы пара пробивался бело-голубой свет, похожий на свет фонаря в пачке оберточной бумаги. Он был болезненно ярким даже сквозь затемняющий фильтр фюзеляжа шаттла. Он становился фиолетовым и оставлял неровные розовые тени на сетчатке его глаз. Даже вдали от края столба пара вода отливала яркой бирюзой. Это было красиво и странно, ничего подобного он не видел за двадцать лет своего существования.
