— Только из самых лучших побуждений, — на слове "лучших" тетя сделала ударение, — и сам бакалейщик, мистер Смолтон, и пекарь, и еще парочка лиц — все они, как один, поведали Фини, что видели вас на скачках! Это правда?!
Не смея поднять глаза, мы обе одновременно кивнули и уставились на блюдо со сладкими пудингами, стоявшее как раз посередине между нами.
— Ах, каналья! — взвилась тетя. — Этот мальчишка получит от меня горящей головешкой между глаз! Сумел-таки усыпить вашу бдительность! А вы?! С каких пор вы стали подвластны дурным влияниям?! Захотели примерить на себя ослиные уши и покорно поплелись вслед за лисом, который рад-радёшенек понукать двумя ослицами с ветряными мельницами вместо мозгов! Вот уж никогда б не подумала, что вами так легко манипулировать...
От переизбытка чувств голова тетушки мелко, но энергично тряслась. Не выдержав накала страстей, ее утренний чепец из кремового тюля съехал на затылок, открыв торчавшие во все стороны, словно ежиные иголки, длинные хвостики папильоток.
Мои губы бесцеремонно поползли вверх. От неуместного веселья стало ужасно неловко. Я еще ниже опустила голову, мозоля взглядом яблочно-ромовый пудинг. Со стороны, наверно, казалось, что мне не терпится наброситься на него и проглотить, не жуя, точно опасаясь, что кто-то другой опередит меня.
— Ну что ж... — после кратковременного безмолвия изрекла тетя Гризельда. — Не люблю сюрпризов во всех их проявлениях! Я ожидала попытки задурить вам головы, но и помыслить не могла, что они закончатся успехом. Оказывается, можно ошибаться и в тех, в ком безгранично уверен! Печально...Но надеюсь, вы обе осознали всю степень вашей глупости и получили весомый урок, который в следующий раз, когда вам вздумается выставить себя ослицами, заставит вас подумать о последствиях!
Немного поостыв и сменив раскаты громовержца на более мирный тон, она добавила:
— То, что вы целы и невредимы, главное. Говорят, там была потасовка. Это обычное дело, для таких мест. Слава богу, что вы не застали ее? Вы ведь ушли раньше, не так ли?
Ей пришлось дважды переспросить нас, поскольку мы обе оцепенели, как при встрече с бешеной собакой, которая, замерев и вперив в нас налитые глазки, подрагивала носом, чуя сладчайший вкус страха.
— Вы что языки проглотили?! Вы ушли раньше или нет?
— Нет, — выдохнула Сибил и сжалась, точно ожидая испепеляющей молнии.
Тетя повела бровью. Но и только.
— Все началось из-за нас, — с трудом выдавила подруга, — точнее мистера Клифера и Николса.
Я все еще цеплялась взглядом за пудинг, словно он мог признаться в слабости характера вместо меня. Мне кажется, я бы солгала тете. Но откровение Сибил сделало невозможным мое позорное спасение. Пришлось собираться с духом и пересказывать все, что произошло. Ну, почти все. Я смалодушничала, так и не объяснив, почему вдруг Дамьян взъелся на молодого Ливингтона, и тетя решила, что это его очередная забава — унизить достойного человека. Сибил могла бы возразить ей, поскольку, несомненно, поняла причину его ничтожной мести, но промолчала.
Уже через час тетя Гризельда чеканила семимильным шагом, держа курс к дому Ливингтонов, а мы, как послушные мопсы на коротком поводке, резво семенили следом.
На нас поглядывали со всех сторон. Не с осуждением, нет, но с каким-то сорочьим любопытством Готовые ловить на лету наши слова, взгляды, жесты и среди всего бесполезного выискать то сомнительное, что непременно вызовет жгучий интерес у соседских кумушек, и передать это им в самом лучшем виде.
— Вот и до вас очередь дошла, ласточки мои! — проскрипела тетя, едва шевеля губами. — Улыбайтесь! И смените, в конце концов, эти постные мины. А то подумают, что я вас все утро мариновала! Тогда уж толков точно не избежать.
— Их и так не избежать, — ввернула я, как можно шире растягивая губы и прикидывая, сколько времени нам еще добираться до коттеджа Ливингтонов, — так ведь и челюсть вывихнуть можно!
Душевная чуткость тетушки была далеко не соразмерна ее монументальной величавости и боевому пылу. Однако сегодня ее чуткость не знала границ и была поистине неистощима. Вследствие чего, тетя решила, что интересоваться состоянием здоровья джентльмена, поколоченного покрепче тренировочной куклы, — это не та тема разговора, которую прилично затрагивать "с порога", поскольку она требует особого подхода и исключительной деликатности.
Поэтому, в качестве достойного повода к визиту мы выбрали любимицу Ливингтонов — лопоухую таксу Марго, недавно разродившуюся, на радость хозяевам, тремя здоровыми щенками.
Как оказалось, мы были далеко не единственными, кто возжелал в это утро полюбоваться на приплод докторской любимицы. Столько щедрого внимания, скольким одарили ее в первый же визитный час в этот день, собака не испытала и за всю жизнь.
— Больше всего ей, бедняжке, досталось, конечно же, от миссис Додд, — озабочено сказала хозяйка. — Дадли пробыла здесь дольше всех и буквально закидала нас вопросами о малютках. Скажу честно, ее настойчивая забота только обеспокоила нашу Марго.
— О, тогда мы не задержимся! А то еще навредим вашей пси...собаке, — высказалась тетя, враждебно поглядывая на новоиспеченную семейку. Она совершенно не переносила маленьких собачек и их визгливого тявканья. Однако, чтобы доставить удовольствие миссис Ливингтон, вместе с нами склонилась над корзиной, где в шерстяном одеяле копошились крошечные лысые комочки, а гордая мамаша устало развалилась, открыв лоснящееся брюхо со взбухшими сосцами. От корзины несло смешанным запахом молока и мокрой шерсти.
— Вряд ли сегодня у нее выдастся хоть одна свободная минутка! — лукаво заметила хозяйка.
На что тетя Гризельда с умным видом воскликнула:
— Ни единой! Щенки — это чрезвычайно волнующее событие!
В гостиной нас встретил доктор Ливингтон, который на время утренних визитов закрыл свой рабочий кабинет и принимал любопытствующих гостей с растерянной улыбкой и сползшими на нос круглыми очками. После того, как мы разместились в рядок на диване, он уверил нас, что новорожденные чувствуют себя хорошо и могут похвастаться отменным аппетитом.
Счастливое прибавление в докторской семье мы обсуждали минут десять, после чего тетя Гризельда, решив, что достаточно потратила время на "достойный повод", не мудрствуя спросила:
— А как здоровье вашего сына? Мы слышали, он попал в неприятное положение на празднике.
В первый момент и доктор, и его жена оторопело глядели на бестактную гостью, с тугими оборотами соображая, правильно ли они разобрали слова. Но вдруг мужчина расхохотался, демонстрируя крупные зубы под щеточкой усов. Напряжение, застывшее в ровных спинах и стиснутых пальцах, отпустило.
— Ну, Гризельда, вы даете! Ваша прямота выше всяких похвал!
— Что вы, и мне пришлось вильнуть.
— Да, но другие так и не осмелились задать этот вопрос, хотя приходили только ради него. А наша собачонка интересовала их не больше, чем десятая жена китайского императора!
— Неужели и Дадли Додд ушла ни с чем! — оживилась тетя.
— Абсолютно! — кивнул доктор, поправляя очки.
— Ха, генерал сдает! — брякнула тетушка, торжествующе сверкнув бусинками глаз.
В следующий момент дверь в гостиную отворилась, и вошел Николс. Конечно же, мое неопытное в таких делах воображение рисовало приблизительную картину того, во что может превратиться здоровое розовое лицо, когда по нему пройдутся с десяток тяжеловесных кулаков, но действительность превзошла даже самые смелые фантазии.
В вошедшем в комнату существе признать молодого Ливингтона можно было только по родству его тощей фигуры с колокольной вышкой. Лицо же его не поддавалось узнаванию и походило на обожаемый старушкой Финифет мясной деликатес, который она с сочным причмокиванием именовала "печеночной кровянкой" и готовила только на Рождество и Пасху. Яство это было крайне мудрёное, так как требовало более семи видов печени, каждой по фунту, распаренной гречихи, гусиных желудков, порубленного бараньего жира, костного мозга, свиной крови и промытых кишок для наполнения прокрученной смесью. Взбухшая на жире и мозгах колбаса разжигала аппетит только у самых голодных гурманов, но неизменно поражала богатой цветовой гаммой — от иссиня-черных и лилово-красных до мучнисто-серых тонов. Мой крепкий организм не мог укорить себя в слабости при виде любимой кровянки Финифет, но от взгляда на разукрашенное столь искусно лицо Николса мне подурнело.
Те же позывы, видимо, охватили и Сибил, так как она зажала рот и нос ладонью, а над побелевшими пальцами круглые глаза оповещали нас о ее бедственном положении.
— Силы небесные!!! — промычала тетя и вскочила, протянув руки к несчастной жертве деревенских развлечений. Но тут же опустилась обратно на диван и судорожно ощупала — на месте ли шляпка-капот из бронзового муара с мишурой и бисером.
Николс храбрился. Левая рука его покоилась на перевязи, плечи сутулились, а под рубахой просматривались марлевые бинты.
И все же было в нем что-то такое, что отвергало всякую жалость. Самозабвенный азарт, владевший им на скачках, не испепелился дотла в жаркой потасовке, а теплился еще в его душе, неясной, едва угадываемой тенью, отражаясь в заплывших глазах застенчивым торжеством. Он попробовал мужественно улыбнуться, но распухшие губы подвели его и болезненно скривились. Тогда Николс проковылял к материнскому креслу и оперся о спинку.
С появлением сына миссис Ливингтон растеряла всё деланное лукавство и теперь, не таясь, промакивала набежавшие слезы трепещущим платочком и деликатно пошмыгивала.
— Как видите, его хорошенько помяли, но жить будет! — с легкой иронией пробасил доктор. — В его года полезно разок другой наподдавать кому-нибудь или схватить пару затрещин. Поучительный момент, так сказать...
— И чему же он поучает? — скептически отозвалась тетя, мрачно изучая живописную абстракцию на лице пострадавшего. — Подставлять другую щеку?
— Не оставаться в долгу! — отрезал мистер Ливингтон.
— Замечательное утро, — с трудом разлепляя губы, подключился к разговору Николс. — Я...я как раз стоял у окна, когда увидел вас...э-э... любовался солнышком, оно сегодня так пригревает...
— Высматривал! — со значением присовокупил доктор.
— Вовсе нет! — уязвлено воскликнул Николс. — Никого я не высматривал, отец.
— Погода сегодня и впрямь чудесная, — участливо поддержала его Сибил. — Можно надеяться, что она продержится до конца месяца.
— Да...конечно, — запинаясь, произнес молодой человек и добавил. — Я рад, весьма рад, видеть вас в добром здравии.
— Печально, что мы не можем того же сказать и о вашем здоровье, дорогой мальчик.
— Я еще легко отделался, мисс Уилоуби!
— Легко?! Удивительно, как по-разному люди воспринимают одно и то же.
Николс закивал, но все его внимание было уже сосредоточено на мне и Сибил.
— А как вы... — начал было говорить Николс, но спохватившись, что может проговориться, поправился — Как...как вам понравились...э-э... мероприятия?
Он явно боялся поставить нас в неудобное положение.
— Всё было довольно эмоционально, — ответила Сибил с волнением в голосе.
— Да, по-моему, зрелище было что надо, — охотно согласилась я. — Можно сказать, мы давно так не веселились. Особенно захватывающей была финальная часть праздника! Мы так надрывали животы от смеха, что могли запросто лопнуть!
— О-о! — протянул Николс, а затем беспокойно спросил. — Надеюсь, всё обошлось, и никто не пос...не лопнул? Все целы и невредимы?
После моих заверений, что ни одна из нас, ни от веселья, ни от каких бы то ни было других причин не пострадала, молодой человек успокоился и стал с робким ожиданием всматриваться в окно. Мы посидели еще минут пять и распрощались.
У массивной увитой плющом калитки на нас, словно вихрь, вздымая воронками дорожную пыль, налетела Виолетта. Никак не поспевавшая за ней, миссис Тернер суетливо перестукивала каблуками еще в самом начале улицы. Ее вид не оставлял сомнений, что она намеревается со всей строгостью отчитать свою неуемную дочурку за чрезмерное нетерпение, какое категорически непростительно для воспитанной юной леди, да к тому же обрученной.
Непреодолимое препятствие, в лице тети Гризельды, внезапно возникшей на пути как неприступная скала, вынудило Летти умерить прыть и остановиться.
— Докторская такса на днях ощенилась! — выдала ее матушка вместо приветствия, когда, наконец-то, дотрусила до калитки. — Виолетта с ума меня свела! Ей так хочется взглянуть на милых крошек. Должно быть они прехорошенькие! Признаюсь, у меня у самой чувствительность ко всяким зверюшкам. У нас это семейное... О, так вы же от Ливингтонов! Ну, как там...щенки?!
— Нет слов! — изрекла тетя и пожелала приятного любования "псиным приплодом".
Уже дома, подробно пересказывая Финифет наш поход к Ливингтонам, тетя пришла к выводу, что он оказался необычно плодотворным.
— А парень-то не промах! — объявила она, потрясая пальцем в сторону Фини, и с обреченностью в голосе посулила, — ох, и скандалец намечается, помяните мое слово!
В Китчестер я вернулась через несколько дней. В связи с моим возвращением тетушкой овладело подавленное настроение, но она старалась скрыть от меня неотвязную тревогу. Ей казалось, будто бы я все же впустила в свою душу "холодные камни и большие залы" Китчестера, и не за горами то время, когда я назову его "домом".
Если бы тетя Гризельда знала, какие мысли одолевали меня в эти дни, она непременно поставила бы себя в один ряд с теми самыми ослицами, которые ей все еще мерещились при взгляде на меня и Сибил. Признаюсь, острое желание не возвращаться в Китчестер не раз переполняло меня настолько, что я готова была написать графу.
В тетушкином доме, в покое и уюте, мучавшие меня кошмары сделались еще ярче, еще больнее. Я бессчетное количество раз вспоминала шелестящие шаги у двери, и скрип ступеней в сторожевой башне, и ту жуткую ночь, когда мне пришлось бороться за свою жизнь. Кто тот неизвестный, что так ненавидел меня?! Я понимала, что его партия не сыграна, и мой преследователь обязательно сделает еще один шаг навстречу моей смерти. И сколь удачным будет этот шаг, не знает никто.
У меня были веские причины забыть Китчестер. В конце концов, на кону стояла моя жизнь! Но что будет потом, когда я сбегу? Смогу ли я спокойно принять собственную никудышность? Смогу ли смириться с неизвестностью, которая всю жизнь будет пудовым грузом лежать на моих плечах и презрительно напоминать мне: "Ты трусиха"?
Даже когда экипаж остановился у парадного крыльца, и старый Генри помог мне спуститься, я продолжала тихонько шептать себе:
— Ты можешь уйти отсюда в любое время. Ведь с самого начала ты хотела только погостить в Китчестере, и ничего более. Тебя здесь ничто и никто не держит! Но ты должна, просто обязана узнать правду!
Правду! А не ее ли неустанно твердят мне с самого начала? Моя смерть нужна только одному человеку. Дамьяну! Сейчас я, как никогда, была близка поверить в его виновность. Проявленная им подлость по отношению к Николсу тысячекратно усилила мое недоверие к нему, а пропасть меж нами сделала не просто непреодолимой, а необъятной.
