Столовая переполнена, словно пожарный пруд в сезон дождей. Она уже не раз за сегодня вышла из берегов, вошла обратно и снова вышла, что подтверждается нервными взрёвываниями господина интенданта со стороны общих уборных. У господина интенданта чистота полов и стен в местах повышенного риска вляпаться — пунктик, а то и полноценное больное место, он проверяет и перепроверяет, кто из приезжих плохо целится. Своих-то он приучил к культуре пользования. Ну, почти приучил. Почти всех. Но сегодня вопли и рычание его, судя по меняющимся интонациям, вот-вот должны перейти в тоскливый безнадежный вой. Господин интендант в последние двое суток спал, наверное, еще меньше, чем доктор Илан, а надежд на улучшение в его сфере воздействия на человечество с целью сделать жизнь чуть лучше и светлее — почти никаких.
В обеденном зале все столы, лавки и приставные стулья, собранные по кладовкам второго этажа, заняты, кухонная прислуга мечется, как угорелая, и все равно ловит упреки за нерасторопность, щербатые тарелки, надбитые кружки и плохое воспитание. Не Царский Город, что уж. Чистенько, но бедненько. Ассистировать хирургу на операциях контингент за два года научился, а молчать и не дерзить в ответ на раздражитель — отчего-то нет. За докторским столом восседают столичные нахлебники рангом повыше. Их спесь и модная одежда не позволяют им сидеть рядом с простецкими больничными халатами и черными робами персонала. А коричневым кафтанам докторов за отдельным столом места попросту не осталось.
Илан не стал беспокоить докторский стол, не стал ждать, что ему принесут еду, сам взял на раздаче тарелку и ложку. Потеснил незнакомых столичных гостей из тех, что попроще и сидят на ближайшей лавке, напрямую попросил подвинуться, и примостился на краю. Обедающих интенданту следовало бы разделить на две смены, но с подготовкой к высочайшему приему об этом, видимо, не позаботились. Люди за столами сидели очень разные, счастливые и несчастливые. Те, которые подвинулись, были счастливы.
— Земля твердая, стол не качается, — радостно говорил один, — хлеб мягкий и без плесени, жизнь словно заново началась, целую все вокруг!
— А я еще больше, — поддержал его товарищ, — целую даже суп! — и расплескал лапшу из ложки под радостный смех первого.
За спиной Илана, у соседнего стола люди оказались несчастны.
— Пока тащились за телегами в этот так называемый дворец, — бубнил кто-то унылый, — не поняли, в городе мы или в деревне...
— Скучища, деревня, грязища, тоска, — нудел другой голос такого же разочарованного в жизни человека. — Чем заняться? Есть? Все недосолено и по расписанию. Пить? За вином бежать далеко, холодно, начальство не пускает. Соревноваться с местными, кто выше плюнет или дальше нассыт? Не вышло, ханжи за это здесь осуждают... Дикое место!
— Воистину! Не хочу пить чай без сливок! — поддержал их неудовольствие от госпитальных условий третий.
'Сходите в дальний корпус, попробуйте подраться с дуроловами, это незабываемо', — хотел бы подсказать им через плечо Илан, но не подсказал. Между столов по узкому проходу фланировал кособокий мальчик Шора, ангельским личиком и глазами на пол-лица вызывая доверие, а тощей скрюченной фигуркой в корсете — сочувствие и жалость. Он тихо, мирно и без драки устроит развлечения, после его дежурного обхода много кто и много чего не досчитается. В легочном с его бесконечными этапами лечения накоплен огромнейший опыт борьбы со скукой. Мальчику Шоре после курса препарата из пещерной плесени заметно лучше, но лечиться ему еще долго, да и не выгонишь зимой назад в трущобы. Так что гостям придется его потерпеть. А ему сгрузить собранное господину интенданту и соврать, будто все это нашел. Нужно идти в легочное, проверять здоровье, изымать ворованное. Нужно искать интенданта и требовать навести чистоту не только в местах, где тому больно видеть беспорядок, но и перед главной лестницей. Засыпать лужу у больших дверей опилками и вымести прочь, потом вымыть полы по всему первому этажу и потребовать прекратить беготню. Нужно, нужно, нужно... Мать отсчитывает деньги, запершись в казначейской комнате, он это знал. Намур, скорее всего, сбросил проверку документов на Джениша с Аранзаром, сам присоединился к свите. Его работа — поторапливать других.
Самого доктора Илана события, встречи, разговоры и мысли нескольких последних дней, бывших для него как бы выходными, здорово утомили и сбили с толку. Желания работать врачом, как прежде, у него нет, радости от работы нет, состояние у него тупое и тяжелое, куда ведет его дорога — хотя бы один из видимых и возможных путей — неизвестно. Стать государем — да ну его под хвост; остаться доктором — вряд ли позволят; возвращаться в префектуру или идти в помощники к Намуру — глупо, да и зачем тогда учился на Ходжере; поехать с государем в Столицу, как тот приглашал, или после, уже регентом — почти то же самое, что пункт первый. Хотя теперь, узнав о государе и ситуации в Столице чуть больше, он, наверное, из всех путей выбрал бы именно этот. Сначала поехать с государем, а потом... как получится. По крайней мере, это место, где он будет нужен безусловно.
Мыслями он все время возвращался к ночному флигелю Адмиралтейства. Доктору Илану плохо, это да. Он не знает, как дальше жить, куда пойти, чем заняться. Госпиталь, каким бы передовым он ни был для самой Арденны, на самом деле вовсе не флагман мировой медицины, оперировать проникающее ножевое, сложный перелом или кишечную непроходимость здесь способны и без него. Но он, по крайней мере, жив, здоров и имеет хоть неясные и местами тягостные, но перспективы. А кто-то не имеет и того. Приятно ли ему было, что не ему одному плохо? Нет. Совсем нет. Не в этом случае.
А, возможно, он просто не выспался, и это у него пройдет. Впрочем, возможно, ему самому нужен доктор. Кто-нибудь вроде Арайны. Или бутылка забористого пойла.
Илана толкнули.
— Доктор... Вы же доктор? — Незнакомое лицо, бархатная шапка на голове — ну кто в столовой ходит в шапке? Кто тут дикарь из дикого места? — Дайте что-нибудь от похмелья. Умираю...
— Сходите в аптеку, — Илан встал из-за стола, отставив тарелку. Чай лучше пить в кабинете, от гудения голосов и бессистемного перемещения тел в смеси счастья и несчастья болит голова. — Аптека по главному коридору прямо, идите, пока не упретесь в черные двери. Купите настой холодного корня, он стоит четверть дяна.
Незнакомое лицо теперь еще и возмущенное лицо:
— Э, брат! Мне говорили, тут благотворительность и всех бесплатно лечат!..
— Похмелье не болезнь, — строго сказал Илан.
Илан начинал злиться, отвел попытку невежливо схватить себя за одежду. Нет, пойло тут точно не поможет, Арайна тоже. Он сделал два шага в сторону, поймал мальчика Шору за плечо, извлек у него из рукава серебряный с позолотой значок, громко объявил над головами обедающих и поверх общего гула:
— Господа, кто обронил значок четвертого ранга?
Из-за дальнего стола к нему стал выбираться художник, мастер Имво, на всякий случай махая модным рукавом. Он 'обронил'. Мальчику Шоре все слова уже раз триста были сказаны, поэтому мальчик получил подзатыльник, Илан указал ему на выход. Отдать художнику утерянное сокровище, взять кружку с чаем и молча скрыться не удалось. Художник потащился за Иланом следом.
Илан вначале не понял, что мастер идет именно за ним. Был занят своими мыслями и уверенно разделившейся на две части собственной головой. Внутренний доктор Илана думал так: да будь оно все проклято, и Намур, и Эшта, и имперская эскадра, и городская гильдия врачей, и хофрский парусник, и свинцовые ящики, и Небесные Посланники, никогда в жизни я не плутал в подобном лабиринте! Недогосударь считал немного иначе: если бы я не был тем, кто я есть, если бы я родился в другой стране, в другой семье, мне было бы в пятьсот раз хуже, чем сейчас, а так — плохо, но весело. Спасибо, мама Арденна, по крайней мере у тебя под крылышком не бывает скучно, не приходится развлекать себя, как это делала царская семья в прежние века. А захочется крови по локоть или по колено — это мы с доктором всегда легко устроим.
Несмотря на больную ногу, ходил Илан по-докторски быстро, привычка. Мастер Имво нагнал Илана только у чугунной лестницы.
— Простите, доктор, можно вас спросить! — крикнул он, когда Илан уже занес ногу над первой ступенью.
Илан слишком быстро обернулся и расплескал чай на перила.
— У вас очень характерное лицо! — запыхавшись, проговорил художник. — Очень арданское, благородное. И у вас прекрасные руки! Я хочу вас нарисовать, если вы не против!
— Почему вы у меня спрашиваете? Рисуйте, разве вам кто-то мешает? — удивился Илан.
— Вы меня не поняли. Для настоящего портрета нужно будет, чтобы вы мне позировали. Хотя бы четверть стражи в день, примерно декаду.
Илан потряс головой — кто из них сейчас не понимает, о чем говорит? У вас есть планы насчет доктора Илана, господа? Складывайте их на подоконник.
— Простите, — сказал он, — у меня не будет на это времени. — Очень много работы и забот помимо работы. Я не смогу.
— Тогда... Тогда... можно я буду ходить за вами и делать наброски? Я так не очень отвлеку вас от вашей работы?
Илан пожал плечами.
— Кроме операционной, — сказал он. — И аккуратно. Чтобы в экстренной ситуации о вас никто не спотыкался.
— Я сбегаю за бумагой и карандашами, — обрадовался художник. — Как вас найти, если что? Как ваше имя?
— Доктор Илан, — сказал Илан. — Я хирург и обычно нахожусь в хирургическом отделении на первом этаже, вход открыт со стороны столовой.
— Я приду сегодня, — пообещал художник.
Тебя мне только не хватало, мастер, подумал внутренний доктор, зуб даю, мастер, ты не представляешь, на что подписался.
Дай ему срисовать любой семейный портрет из флигеля, и пусть успокоится, подумал недогосударь Шаджаракта. Вслух Илан не сказал ничего. Тяжело же матери быть единой в двух лицах.
В седьмом кабинете и смежной с ним лаборатории работы были окончены. Дверь настежь, на полу каменное крошево, песок и стружка, растянутые дорожками грязных следов из угла в угол и вокруг столов. Мрамор под свежеустановленной раковиной изуродован, стены как будто специально кто-то мазал разведенной в воде сажей. Единственное чистое место — угол, в котором под попоной стоял микроскоп. Сама попона — ее осталось только выбросить. Мыши в одной из клеток прогрызли угол и ушли в самоволку. Ладно, наплевать. Все равно эксперимент с пещерной плесенью можно считать завершенным, лекарство работает в точности так, как было предсказано в рукописи. А пока у Илана дойдет до постановки на мышах следующих опытов, в другой клетке новых трижды народится. Как он был наивен, надеясь, что в тишине и покое провинциального лечебного учреждения займется исследованиями!.. Зато есть вода, и холодная, и чуть теплая. В остальном... То, что было заперто, так и осталось заперто, но кто-то лазал по всем доступным местам, потому что дверца в тумбу стола приоткрыта, а мелкий гребешок вычесывать вшей, который Илан положил на сейф сверху и хотел сейчас взять для Мыши, пропал.
Нет, ну что за юхня опять. Только покажется, что жизнь становится терпимее — сразу или чай разольешь, или нужную вещь стоимостью в медяк сопрет кто, или столичным гостям припечет на хвост упасть, или все сразу. По мелочи, но загоняют со всех сторон, без выхода, без надежды, что все это прекратится, без спасения. А если проявляешь добрую волю, хочешь помочь с распутыванием загадки — сталкиваешься с дюжиной, и они запутывают тебя самого, так легкомысленно поддавшегося, обратно, словно шелкопряда в кокон. Когда ты, доктор, научишься не усложнять себе жизнь? Где твои три выходных? На что ты их протоптал? Забудем про 'выспался'. Но когда ты в последний раз слушал музыку, читал книгу, был в театре, на прогулке, на свидании, в конце концов? Так нельзя. Попробуй чем-нибудь себя отвлечь хоть напоследок.
Кабинет Илан бросил открытым. Пока туда не зайдут уборщики, делать в нем нечего. Решил заглянуть в пустой корпус, посмотреть, что там творится. Потворство любопытству и пустая трата времени, но нужно проветрить голову. А в пустом корпусе весело. Там два огромных бальных зала, помимо тронного, больший превращен в склад барахла, в меньшем бродят оркестранты, вразнобой пиликая смычками на виолах, пощипывая струны мандолин или посвистывая флейтами и рожками. На середину зала там вытолкали древний дворцовый клавикорд, много лет пылившийся в углу, протерли на нем росписи, почистили клавиши, сняли деки, чинят и настраивают. Вместо прежних странных, безжизненных и сухих звуков, похожих на щелканье гусиным пером по бумаге или хлопки вожжей по лошадиному крупу, тот начал издавать неожиданно мелодичное, приятное слуху треньканье. Илан несколько сотых постоял в дверях, наблюдая за столичными гостями, пока один из них не потеснил перебирающего клавиши настройщика и, вдруг, взяв аккорд всеми десятью растопыренными пальцами, не заорал страшным басом начало портового куплета: 'Наш капитан отъявленный мерзавец!..' Будь сам Илан на месте старенького клавикорда, он от такого надругательства встал бы на дыбы, взбрыкнул и умчался вскачь на трех своих изогнутых ногах подальше из дворца. Возле стены возмущенно взвыл недавний проситель медицинской помощи, жертва похмелья и скупости — в аптеку он так и не пошел, предпочел мучиться бесплатно. Илан повернулся и закрыл за собой высокие золоченые двери. Будем считать, музыку он сегодня послушал. Попытка отвлечься зачтена. Можно возвращаться к работе.
— Не обращайте на меня внимания, — попросил художник, снова догоняя Илана. — Ведите себя естественно, как будто меня нет. И мне, и вам так будет проще.
Папку с листами бумаги он держал под мышкой, мягкие угольные карандаши завернул в тряпицу, а кружева с воротника и манжет засунул под одежду и подвязал, чтоб не мешались — и стоило же так трудиться самому и беспокоить других, чтобы они четверть стражи побыли на виду.
Обращать внимание у Илана и не получилось бы. Для начала он разыскал в одной из комнат наверху мрачного и сонного Неподарка, который действительно чистил подсвечники, только делал это со скоростью примороженной зимней мухи, закрыв глаза и едва шевеля руками. Капли получил и выпил, сразу видно. Илан ничего ему не сказал, пусть чистит. Потом навстречу ему выбежал дежурный фельдшер из хирургии — в отделении у одного больного острый психоз, нужно ловить, вязать и вызывать доктора Арайну с дуроловными братьями; у другого, с ампутированными ногами, резкое ухудшение состояния, хотя с утра и до обеда он был бодр, в хорошем настроении, четко разговаривал и вел себя спокойно.
Гагал не сдает дежурство, а сбрасывает его с себя, словно пропитанную кровью операционную форму. 'Двое суток не запыхавшись я могу, — говорит он, натирая первой попавшейся под руки мазью шелушащиеся из-за постоянного полоскания в дезрастворах руки, — четверо уже нет. Отсыпаться ухожу в город, не пробуйте меня искать. Даже если у вас без меня будут рожать ежа против шерсти, не пробуйте, пока выходные не отгуляю, не вернусь'.
