— Нет. Духа я не видел. Я рад, что мы спасли Со от волчьих клыков, рад, что сами остались целы.
— Рад? — переспросила Ойты, склонив голову набок. — Ой-ли?! Что-то не похоже. Ты мрачен как туча, красный, как раскаленный уголь, того и гляди — начнешь метать искры! — она ехидно усмехнулась, бросив взгляд в сторону притихшей мамы.
Я заметил, что на ноге мамы, в том месте, куда её хватил черный хищник, появилась повязка из пушистого древесного мха, стянутого размятыми волокнами ивы.
— Я рад, что и ты, мама, сильно не пострадала, хотя тоже получила рану, — сказал я торжественно и перевел дыхание.
Мама лишь пожала плечами и отмахнулась.
— Пустяки.
Мама палочками достала из очага раскаленные камни и опустила их в похлебку. Запахло едой. Ойты вожделенно втянула носом белый прозрачный парок.
— Я узрел Видение!
Мой голос повис в тишине. Мама выронила палки из рук, Ойты испуганно оглянулась. Я поднял голову и, глядя поверх пламени в темноту, молчал. Мама завозилась. Ойты прочистила горло и нервно затеребила прядь седых пепельных волос.
— Что ты говоришь, Сикохку? — спросила она, недоверчиво щурясь. — К тебе явился Помощник? Ты его видел? Где? Снаружи, когда писать ходил?
— Нет, — усмехнулся я. — Когда спал.
Старуха почесала макушку.
— Скажи, а как же ты узнал, что это Видение, а не просто сон? С чего ты взял? — в её вопросах сквозило сомнение.
— Все было таким ярким, таким...Так во сне не бывает!
— Может, хватит вам о духах думать! — воскликнула мама, но тут же зажала рот рукой и взглянула на вздрогнувшую собаку у себя за спиной.
Ойты жестом остановила её.
— Что ты видел, мальчик? — спросила она, пытливо сверля меня колючими, как еловые сучки, глазами. — Рассказывай.
— Я видел много. Видел небо: яркое — яркое. Видел снег, скалы. Лес, раскачивающийся на ветру. Я знал, что вот-вот придет зима. Видел волков: много-много волков; они были повсюду. Весь лес кишел ими, как комарами, и, как и они, волки жаждали крови, большой крови. Мне было страшно, когда я видел их, спина холодела. И чем дольше я на них смотрел, тем их становилось больше. Они рыскали между деревьями, продирались через кусты, оставляя на ветвях и иголках клочки серой шерсти. За ними шла кровь. Точно кто землю ею забрызгал. И понял я, что их не остановить, понял, что нет такой силы, что смогла бы с ними совладать. И тогда мне стало горько: никто не спасется от их острых клыков, они пожрут все, что движется. Я понял, что тоже погибну. Но...— я замолчал и поднял руку; мама и Ойты слушали меня, подавшись вперед. Я смутился. Так слушают женщины охотника, когда тот рассказывает о том, что приключилось с ним на охоте, но никак не малолетнего мальчика. Я заволновался, поперхнулся, чихнул. Ойты нахмурилась, осуждающе зацокала языком, призывая меня скорее продолжать. Мама закусила палец и с величайшим напряжением следила за мной. Я шмыгнул, утер выступившие слезы, но никак не мог начать, потеряв мысль.
— Что же дальше? — не утерпела старуха, взмахивая руками; задетые кончиками пальцев лохмы, рассыпались веером над её головой. — Продолжай!
Я кивнул. Потрогал горло, которое сильно першило, громко сглотнула. Мама сняла бурдюк с водой и подала мне. Я отпил несколько больших глотков и сразу почувствовал себя лучше.
Поблагодарил маму и продолжал прерванный рассказ.
— Что-то потом изменилось. Стало по-другому. Волки стали еще злее, чем раньше. На все кидались. Вижу, что идут целым скопом они к нашей пещере, уже весь распадок и вся долина вокруг озера ими заполнены: все серое, шевелится и рычит. Я стал плакать...
— Да, — перебила меня Ойты, хлопнув в ладоши, — ты хныкал во сне, но мы не стали тебя будить, думали только хуже будет...
— Я взмолился своему Помощнику, просил заступиться... Призывал Ге-тхе, чтобы он, с высоты небес, поразил волков своими огненными стрелами. Я уже слышал грозное рычание хищников у себя за спиной, чуял их дух. И тут — я запнулся, широко открыл глаза, не зная как продолжить. Беспомощно посмотрел на маму. — Я уже был не в пещере, а смотрел откуда-то сверху... Как Ге-тхе... — я сам удивился этому сравнению, внезапно возникшему у меня в голове, и даже испугался немного, с опаской посмотрел вверх — не высматривает ли меня с облака грозный Отец всего сущего, но взгляд мой уперся в свод шалаша. — И вот вижу я, что, точно талая вода, со склонов сорвался серый поток и обрушился на долину, затопив её до краев. А после, когда все очистилось, я не увидел волков. Их не было. Пошел снег и укрыл землю и лес. Стало чисто-чисто. И мне было радостно...
Я опустил плечи и замолчал. Я был страшно горд. Мне, совсем мальчишке, явилось Видение. Вот это да! Пусть теперь старуха дует губы! У меня сильный Покровитель, ни у кого нет такого, и обрел я его много раньше других.
— Что ты думаешь об этом, Кья-па? — спросила старуха, ковыряя заусенец на пальце.
Мама оцепенело молчала, не подымая глаз от очага. На лице её играли отблески пламени.
— Что скажешь? — вновь спросила старуха и, как и предыдущий, вопрос её повис в воздухе. Она отвела хмурый взгляд от мамы и обратилась ко мне. — Ты видел многое, мальчик, но я не вижу причины, чтобы назвать это чем-то большим, чем просто сон! — я почувствовал, как проваливаюсь в темную яму, будто подо мной разверзся каменный пол; жар ударил в лицо: "Да она мне не верит!". А Ойты продолжала: — Нет-нет, Сикохку, ты не думай, я не считаю, что ты говоришь неправду, нет. Но... Видение? Не ошибся ли ты? Что за поток может смыть волков? Зима вот-вот нагрянет, а у тебя снега талые... Как-то не так. — Она утихла и задумалась.
— Это Видение! Я точно знаю! — обиженно процедил я сквозь зубы. — Видение!
— Не знаю, — пожала плечами старуха. — Вот когда ты после молитвы узрел своего духа — это действительно было Видением. А здесь... Я не уверена. Тебе могло показаться.
Я сердито засопел и, в поисках поддержки, посмотрел на маму, но она отвернулась от нас и занялась похлебкой. Я в бессильной злобе сжал кулак. Потом расслабил побелевшие пальцы и откинулся на спину, чтобы Ойты не увидела, что глаза мои заблестели.
— Волки в долине и их трудно отсюда выжить. Разве что в долину придет пещерный лев или, как тебе приснилось, Ге-тхе начнет забрасывать их огненными стрелами. Вот что я думаю.
Я шаркнул ногой по полу и перевернулся на бок, уставившись в стену. Ойты шмыгнула носом.
Глава восемнадцатая
Голод все чаще заглядывал в наше жилище. В петлях мы уже совсем ничего не находили. Мама и Ойты говорили, что их стоило бы снять вовсе: волки разленились и уже не хотят сами охотиться — пользуются нашей добычей, поэтому так надолго и задержались здесь. Чтобы заглушить боль в желудках, варили орехи и ягоды, но такая пища лишь ненадолго приносила чувство сытости, после которого приходил еще больший голод. Мы осунулись и похудели, стали угрюмыми и раздражительными, шипели друг на дружку, едва подворачивался малейший повод. Как и прежде, особенно усердствовала в этом старуха: день и ночь она жаловалась на тяжелую учесть, на которую обрекли её злые духи, и стоило маме напомнить старухе, что страдает не только она, Ойты тут же осыпала её упреками и угрозами. Мама тоже не молчала и, как правило, в таких случаях все заканчивалось шумной и яростной перепалкой. Дав волю языку, выговорившись, они надолго замолкали, уходя каждая в свой угол, и в шалаше поселялась зловещая тишина. Они уже давно забросили свои моления Праматери и почти ничего не делали вместе. Эта их разобщенность не лучшим образом сказывалась и на мне: я стал скрытным и вспыльчивым.
Только быстро поправлявшаяся Со, казалось, не утеряла, не смотря на тяжелое время, своей жизнерадостности и по-прежнему любила всех нас вместе и каждого в отдельности. Мы, отрывая от себя, кормили её варевом из костей, что в большом количестве валялись в дальнем конце грота, где мы устроили мусорную кучу; каждое утро мама подымалась затемно и начинала готовить для Со похлебку; потом осматривала затягивающиеся раны и смазывала их целебными снадобьями. Благодаря её заботам, уже на третий день после побоища с волками, Со начала подыматься на лапы и даже выходила наружу. Правда, — и это было заметно со стороны — давалось ей это очень тяжело. Конечно, ей недоставало хорошей мясной пищи чтобы заживление шло быстрее; силы её восстанавливались медленно, ведь она потеряла очень много крови. Ойты, иной раз, приносила ей охапки травы и собака, подползая на брюхе, долго рылась в ней, выбирая необходимую.
По вечерам, когда после плохенького ужина женщины по обыкновению рано ложились спать, я подолгу, иногда по пол ночи просиживал у слабого костерка, вглядываясь в потемневшее лицо мамы. Я молча смотрел на её впалые щеки, на бороздки тонких морщинок, что залегли на лбу, и думал о том, недалеком пока еще прошлом, когда эти щеки пылали здоровым румянцем, а кожа на мамином лице была ровной и бархатистой, как только что выделанная замша. И я грустил, видя, как безвозвратно лишения и невзгоды сосут из неё силы и отнимают молодость.
Переводя взгляд на старуху, я еще больше мрачнел. Да, за последние дни она сильно сдала. Стала совсем худой, какой-то маленькой и хрупкой. Неудивительно, что её нога так плохо заживает. В чем еще только жизнь держится? Худые ноги, похожие на палки, разметались по свалявшейся грязной подстилке; тонкие руки, угловатые плечи, кудлатая, совсем седая, шевелюра, маленькое, морщинистое лицо. Голод убивает её. Это было видно с одного взгляда. Каждое новое утро ей все тяжелее подыматься с постели; все реже встает она на ноги, и то, делает это только по крайней необходимости. Если так пойдет и дальше, то недалек тот день, когда она уже не сможет больше подняться.
Грустные думы терзали мое юное сердце и разъедали разум. Я пытался найти какой-нибудь выход из создавшегося положения, но мой ум был слишком слаб (если уж мама и Ойты, умудренная опытом, ничего не смогли придумать, то мои попытки разобраться в хитросплетении событий, были не более, чем шагом отчаяния). Я призывал Помощника, молился ему. Но дух не слушался меня и оставался в стороне. Мне уже казались верными слова старухи, когда она говорила, что увиденное мною во сне — никакое не Видение, а просто кошмар, навеянный сильными переживаниями, не имеющий никакого отношения к Миру Духов.
И все же, хотелось верить...
Решение наше снять ловушки и выжить тем самым волчью стаю из окрестностей нашей пещеры крепло день ото дня и, в конце концов, подтолкнуло нас к действиям. Как-то, после завтрака (мы без особого удовольствия дохлебали мутное варево из орехов, ягод и каких-то корешков, оставшиеся со вчерашнего) мама взяла в руки копье, повернулась ко мне и приказала быстро собираться.
— Петли снимать пойдем, — заявила она и направилась к выходу.
Я догнал её уже на тропе. Мы медленно шли вверх по распадку, настороженно поглядывая на темную, таящую скрытую угрозу, стену темно-зеленого леса, пытаясь заметить в брешах её какое-нибудь движение, которое могло бы указать на близость хищников. Стояло полное безветрие. Накануне прошел дождь и все вокруг было сырым и дышало влагой. Ветви елей и кедров приобрели белесоватый оттенок от скопившихся на иглах капелек. В тревожной тишине не было слышно ни звука, только мерное чавканье наших шагов. Со с собой мы не взяли, опасаясь как бы её присутствие не побудило волков к нападению; на нас они, скорее всего, напасть не решатся, но вот собака могла бы вызвать в них желание убивать. Поэтому, Со осталась в пещере, привязанная на короткую кожаную веревку под присмотром старухи, тем более, что она еще полностью не оправилась от трепки, учиненной над нею волками и не смогла бы себя защитить. Уходя все дальше от жилища, мы слышали её затихающий обиженный вой.
Мама шла впереди, зорко всматриваясь в чащу. Я шел почти вплотную к ней; мне постоянно казалось, что кто-то наблюдает за нами, я чувствовал, как меня ощупывают чьи-то глаза. Но было ли это в действительности так, или же причиной моих ощущений явился страх, сказать уверенно не могу.
Мы дошли до истоков ручья и свернули на склон. Начался довольно крутой подъем. Лес, а с ним и наши страхи, остался позади. Сразу задышалось как-то свободней. К нашему удивлению, в одной из петель мы обнаружили зайца. Обрадованные, мы кинулись его вытаскивать. Повеселели. Мама даже заговорила о том, правильно ли мы рассудили, решив снять петли. Но сомнения сразу рассеялись, едва мы вспомнили, как волки шли за мной у озера, и схватку с ними, произошедшую вскоре после этого.
— Лучше снять до поры, до времени, — вздохнула мама, закидывая расслабленную петлю на плечо. — После опять навострим.
Мы бродили по склону, отвязывая ловушки от кустов. Больше в них ничего не нашлось, не считая клочков заячьего меха. Зато во множестве попадались волчьи следы, новые и старые.
— Сколько же здесь волков? — озадаченно спросил я, присев на корточки около крупных отпечатков когтистых лап. Я вложил ладонь в след: да, здесь прошел крупный зверь, наверное тот, черный, что укусил маму и едва не задрал нашу бедняжку Со. Подошла мама, встала позади и заглянула через мое плечо. — Большой, — пробормотал я, отряхивая пальцы. — Страшный.
— Волков может быть и не много, — в раздумье сказала мама, подозрительно оглядываясь, — но вполне хватает, чтобы они лишили нас еды. И, похоже, и это самое скверное, они чувствуют свою силу и наш страх. Это плохо. — Я заметил, что она всматривается куда-то вправо. — Знаешь, сынок, пошли скорее снимать петли вон у тех камней, да перейдем на другой холм. А то мы до вечера не управимся. Да и не нравится мне что-то здесь.
В её голосе я уловил скрытую напускным безразличием тревогу. Опять почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Это подстегнуло меня поторопиться за мамой, которая уже поднималась выше. Собрав все ловушки, расставленные на склоне, мы вновь спустились вниз и, перейдя тропу, начали взбираться на соседний холм. Мы вошли в лес. Мне стало жутко: за каждым деревом и кустом мерещились затаившиеся в засаде волки. Лес протянулся неширокой полосой у подошвы холма. Нам предстояло пересечь его и выйти на открытый склон, где находились еще десяток — полтора поставленных нами петель. Силки, стоявшие у истоков ручья, мы собирались снять в последнюю очередь, когда будем возвращаться в пещеру. Путь через лес показался мне мучительно долгим. Страх сковывал мои движения: яркие воспоминания о яростной схватке с двумя (всего с двумя!) волками были еще сильны и от этого наша вылазка представлялась сопряженной с большим риском: я каждое мгновение ожидал услышать волчий вой, вслед за которым последует немедленное нападение, чреватое бесславной смертью. Но все прошло благополучно. Мы вышли из леса и оказались на поросшем густым и высоким кустарником склоне. Здесь, пригибаясь к земле, мы ползали под перелетающимися ветвями и отыскивали свои ловушки. Двух ловушек мы не досчитались: вероятно, волки похитили их вместе с добычей и утащили в укромное место.
Утомившись от ползанья на четвереньках, мы выбрались из кустарника, и присели отдохнуть возле чахлой ели. Теперь оставалось лишь снять петли в истоках ручья. Погода разгулялась. Серая тяжелая хмарь рассеялась, и в просветы проглянуло игривое солнце; по земле поплыли яркие пятна. Я сидел, расставив ноги; передо мной лежал добытый заяц. На моих губах играла счастливая улыбка. Солнце и клочки голубого неба, мелькавшие меж расходящихся облаков, вернули мне хорошее расположение духа. Я любовался пушистым зверьком, угодившим в наши силки и думал о том, что не далее как сегодняшним вечером, буду вкушать наваристую мясную похлебку, сдобренную горьковатыми корешками и ароматными приправами, в которых Ойты знала толк; а кости мы обязательно отдадим Со: ей нужно поправляться. Удручало лишь одно: мы сняли петли, а это значит, что заяц, которого мы сегодня съедим станет последней мясной пищей на неопределенно долгое время. Но, так как думать об этом вовсе не хотелось, я прогнал тревожные мысли прочь. Зачем они, когда так ярко светит Осамин?! Я поднял лицо к небесному светилу и зажмурился; сквозь веки полыхало оранжевое зарево. Как хорошо. Я вспомнил о лете, вспомнил, как с мальчишками прыгал по кочкам на озере, как бегал по заросшему высокой травой лугу перед тхе-ле... Образы прошлого тронули мою измученную душу. Я раскрыл глаза. Мой взор уперся в зеленую массу старого леса.
