Но какую проблему решает Джаснах сейчас?
Какое знание она надеется извлечь из этих томов, по большей части копий древних книг? Шаллан сумела открыть некоторые тайны Преобразователей, но причина, из-за которой принцесса приехала в Харбрант, оставалась неуловимой. Это ее раздражало и одновременно бросало вызов. Джаснах любила поговорить о великих женщинах прошлого, которые не только записывали историю, но и делали ее. Шаллан нутром чувствовала, что Джаснах занимается чем-то очень важным. Изменением мира?
Ты не должна дать ей вовлечь себя, сказала себе Шаллан, возвращаясь к своим книгам и заметкам. Тебе не нужно изменять мир. Ты должна защитить братьев и дом.
Тем не менее ей нужно было показать, что она хорошая ученица. И она с головой погрузилась в работу, пока, через два часа, в коридоре не прозвучали тяжелые шаги. Похоже, слуги принесли полуденную еду. Джаснах и Шаллан часто ели на балконе.
Запахло едой; желудок Шаллан забурчал, и она радостно отложила книгу в сторону. Она обычно зарисовывала ленч, что Джаснах — несмотря на ее нелюбовь к визуальным искусствам, — одобряла. Она говорила, что молодые аристократы часто считают умение рисовать "привлекательным", и поэтому Шаллан должна поддерживать свое искусство, если собирается привлечь к себе поклонников.
Шаллан даже не знала, обижаться или нет. И разве то, что Джаснах совершенно не интересовалась такими женскими искусствами как музыка и рисование, не говорило без слов о ее собственных намерениях в области брака?
— Ваше Величество, — сказала Джаснах, грациозно вставая.
Шаллан вздрогнула и торопливо оглянулась. В дверях стоял престарелый король Харбранта, одетый в великолепную оранжево-белую мантию со сложной вышивкой. Шаллан вскочила на ноги.
— Ваша Светлость Джаснах, — сказал король. — Я не помешал?
— Нет, не помешали, я всегда рада видеть вас, Ваше Величество, — сказала Джаснах. Она должна была удивиться не меньше Шаллан, но не показала ни неудовольствия, ни тревоги. — В любом случае у нас скоро ленч.
— Я знаю, Ваша Светлость, — сказал Таравангиан. — Надеюсь, вы не будете против, если я присоединюсь к вам. — Слуги принесли стол и начали ставить на него еду.
— Вовсе нет, — сказала Джаснах.
Слуги быстро накрыли круглый стол двумя разными скатертями, чтобы разделить полы во время еды. Две полукруглые материи — красная для короля, синяя для женщин — и тяжелая перегородка в центре. Появились закрытые крышками тарелки: холодная рыба с тушеными овощами для женщин, остро пахнувший бульон для короля. Жители Харбранта любили на ленч есть суп.
Шаллан с удивлением увидела, что они приготовили место и для нее. Отец никогда не ел за тем же столом, что и дети, — даже ее, его любимицу, отправляли за отдельный стол. Как только Джаснах уселась, она последовала ее примеру. Ее желудок заворчал опять, и король махнул им рукой — начинайте. Рядом с грациозной Джаснах его движения казались грубыми и неловкими.
Шаллан ела с удовольствием — изящно, как и подобает женщине: безопасная рука на коленях, свободная насаживает на маленький шампур куски овощей или фрукты. Король чавкал, но не так громко, как большинство людей. Почему он решил посетить их? Не было бы более приличным формальное приглашение на обед? Конечно, она знала, что Таравангиан не был знатоком этикета. Скорее народный король, любимый темноглазыми за свои больницы. Светлоглазые считали его не самым блестящим.
Однако не дурак. К сожалению, в политике светлоглазых быть человеком средних способностей — далеко не преимущество. Они ели молча, и постепенно молчание стало просто неловким. Несколько раз король глядел на Джаснах так, как если бы хотел что-то сказать, но каждый раз возвращался к своему супу. Похоже, Джаснах его пугала.
— Как ваша внучка, Ваше Величество? — наконец спросила Джаснах. — Она пришла в себя?
— Да, благодарю вас, — сказал Таравангиан, очевидно обрадованный, что можно начать говорить. — Хотя до сих избегает узких коридоров Конклава. Я хочу поблагодарить вас за помощь.
— Всегда готова к услугам, Ваше Величество.
— Простите меня за мои слова, — сказал король, — но арденты не очень хотят ваших услуг. Я понял, что это очень щепетильная тема. Возможно, я не должен упоминать об этом, но...
— Чувствуйте себя свободно, Ваше Величество, — сказала Джаснах и съела маленькую зеленую лирну. — Я не стыжусь своего выбора.
— Тогда вы простите любопытство старика?
— Я всегда прощаю любопытство, — сказала Джаснах. — Я считаю его одной из самых искренних эмоций.
— Тогда где вы нашли его? — спросил Таравангиан, кивая на Преобразователь, который Джаснах закрывала черной перчаткой. — И как вам удалось уберечь его от девотариев?
— Кое-кто нашел бы ваши вопросы опасными, Ваше Величество.
— Приветствуя вас здесь, я уже приобрел несколько новых врагов.
— Вас простят, — сказала Джаснах. — Независимо от девотария, который вы выбрали.
— Простят? Меня? — Старик, казалось, развеселился, но на мгновение ей показалось, что в его выражении мелькнуло глубокое сожаление. — Вряд ли. Но это кое-что другое. Совсем другое. Пожалуйста. Я настаиваю на своем вопросе.
— А я настаиваю на том, чтобы не отвечать, Ваше Величество. Мне очень жаль. Я прощаю ваше любопытство, но не вознагражу его. Это моя тайна.
— Конечно, конечно. — Король откинулся на спинку стула, выглядя очень смущенным. — Сейчас вы полагаете, что я устроил этот ленч только для того, чтобы узнать о фабриале.
— А есть и другая цель?
— Видите ли, я слышал, что у вашей подопечной совершенно невероятный художественный талант. Я подумал, что, может быть... — Он улыбнулся Шаллан.
— Конечно, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Я буду счастлива нарисовать ваш портрет.
Он буквально просиял, когда она встала, оставив наполовину полную тарелку, и быстро собрала принадлежности для рисования. Шаллан посмотрела на Джаснах, но та сидела с непроницаемым лицом.
— Вы бы хотели простой портрет на белом фоне? — спросила Шаллан. — Или предпочитаете более широкий вид, включая окрестности?
— Возможно, — многозначительно сказала Джаснах, — ты подождешь, пока Его Величество не закончит есть?
Шаллан покраснела, выругав себя за чрезмерный энтузиазм.
— Конечно.
— Нет-нет, — сказал король. — Я уже поел. И я бы хотел более широкий портрет, дитя. Как ты хочешь, чтобы я сел? — Он откинулся на спинку стула и стал позировать, улыбаясь, как добрый дедушка.
Шаллан прищурилась, фиксируя образ в памяти.
— Великолепно, Ваше Величество. Вы можете вернуться к еде.
— И тебе не нужно, чтобы я неподвижно сидел? Я уже позировал несколько раз.
— Нет, не нужно, — уверила его Шаллан, садясь.
— Очень хорошо, — сказал он, поворачиваясь к столу. — Я извиняюсь, что заставил тебя выбрать меня предметом своего искусства. Мое лицо не самое впечатляющее из всех тех, кого ты рисовала.
— Глупости, — сказала Шаллан. — У вас именно такое лицо, которое надо художнику.
— Неужели?
— Да, у вас ... — Она оборвала себя. Она едва не отпустила очередную остроту.
Да, у вас настолько пергаментная кожа, что получится идеальное полотно.
— ...такой выразительный нос и мудрый морщинистый лоб. Черный уголь подчеркнет их еще больше.
— О, хорошо. Действуй. Хотя я все равно не понимаю, как можно рисовать, если я не позирую.
— Ее Светлость Шаллан обладает уникальными талантами, — сказала Джаснах.
Шаллан начала рисовать.
— Еще бы! — сказал король. — Я видел рисунок, который она сделала для Вараса.
— Вараса? — спросила Джаснах.
— Помощник главы коллекций Паланиума, — сказал король. — Мой дальний родственник. Он говорит, что рисунок сделала ваша юная ученица. Как вы нашли ее?
— Неожиданно, — сказала Джаснах, — и нуждающейся в образовании.
Король вздернул голову.
— Я не могу похвастаться художественным талантом, — сказала Джаснах. — Это врожденное.
— А, благословение Всемогущего.
— Ну, вы можете сказать и так.
— А вы нет, я полагаю? — Таравангиан неловко хихикнул.
Шаллан быстро очертила форму головы. Король задвигался на стуле.
— Вам трудно, Джаснах? Болезненно, я хотел сказать?
— Атеизм не болезнь, Ваше Величество, — сухо сказала Джаснах. — Это не сыпь на ногах.
— Конечно, конечно. Но... разве не трудно жить, когда не во что верить?
Шаллан наклонилась вперед, продолжая рисовать, но слушая и разговор.
Ей казалось, что обучение у еретички будет более волнительным. Она и Кабзал — тот самый остроумный ардент, которого она встретила в первый же день в Харбранте, — несколько раз говорили о вере Джаснах. Однако в присутствии самой Джаснах вопрос не поднимался почти никогда. А если такое происходило, Джаснах немедленно меняла тему разговора.
Сегодня, однако, она этого не сделала. Возможно, почувствовала искренность в вопросе короля.
— Я бы не сказала, что ни во что не верю, Ваше Величество. На самом деле я верю очень многим и очень во многое. Моему брату и дяде, моим собственным способностям. Верю в то, чему научили меня родители.
— Но понятие о том, что правда, что ложь... Вы выбросили его.
— Я не принимаю учения девотариев, но это вовсе не означает, что я выкинула веру в правду и ложь.
— Только Всемогущий определяет, что правда, а что нет!
— Какое право имеет кто-то, невидимый, объявлять что-то правдой? Я верю, что моя собственная мораль — отвечающая только перед моим сердцем, — надежнее и правильнее, чем мораль тех, кто поступает правильно исключительно из-за страха возмездия.
— Но это же сущность закона, — смущенно заметил король. — Если нет наказания, наступит хаос.
— Да, если не будет закона, некоторые люди станут делать то, что хотят, — согласилась Джаснах. — Но разве не замечательно, что, имея возможность обогатиться за счет других, многие люди не делают этого и выбирают правильный путь?
— Потому что они боятся Всемогущего.
— Нет, — возразила Джаснах. — По-моему, мы обладаем врожденным пониманием того, что, принося пользу обществу, обычно приносим пользу и себе. Человечество благородно, если мы дадим ему возможность быть таким. А благородство существует независимо от любой божественной воли.
— Я не вижу ничего, что совершается вне божественной воли. — Изумленный король тряхнул головой. — Ваша Светлость Джаснах, я не собираюсь спорить, но разве из самого определения Всемогущего не ясно, что все на свете существует только благодаря ему?
— Если вы сложите один и один, то получите два, верно?
— Конечно.
— Никакой бог не нужен, чтобы объявить, что это правда, — сказала Джаснах. — Не можем ли мы сказать, что математика существует вне Всемогущего, независимо от него?
— Возможно.
— Тогда, — сказала Джаснах, — я просто заявляю, что человек и мораль тоже независимы от него.
— Но если вы скажете это, — сказал король с нервным смешком, — исчезнет цель существования Всемогущего!
— Действительно.
Балкон погрузился в молчание. Лампа Джаснах отбрасывала на них холодный белый свет. Неудобный момент, и только угольный карандаш Шаллан царапал бумагу. Она работала быстрыми уверенными движениями, взволнованная словами Джаснах. Они заставили ее почувствовать пустоту внутри. Частично из-за короля, который, несмотря на всю свою любезность, не очень хорошо умел дискутировать. Очень милый человек, но не чета Джаснах в ученом споре.
— Да, — сказал Таравангиан, — должен сказать, что с вами тяжело спорить. Но я, конечно, не принимаю ваши рассуждения.
— Я не собираюсь обращать вас, Ваше Величество, — сказала Джаснах. — Мне вполне достаточно сохранять свое собственное неверие, хотя моим коллегам в девотариях трудно с этим примириться. Шаллан, ты уже закончила?
— Почти, Ваша Светлость.
— Но прошло всего несколько минут! — сказал король.
— У нее замечательный талант, Ваше Величество, — сказала Джаснах. — Как я и говорила.
Шаллан уселась прямо, проверяя рисунок. Она настолько сосредоточилась на разговоре, что разрешила рукам работать самим, доверяя своим инстинктам. На рисунке король, с мудрым выражением, сидел на стуле, на фоне башнеподобных перил балкона. Дверь балкона находилась справа от него. Да, хорошее сходство. Не самая лучшая ее работа, но...
Шаллан застыла, затаив дыхание, сердце в груди замерло, потом отчаянно заколотилось. Она нарисовала что-то, стоящее в дверях за королем. Два высоких тонких создания в плащах, распахнутых на груди и свисавших по сторонам так, как будто были сделаны из стекла. Над жесткими высокими воротниками, там, где должны были находиться головы созданий, она нарисовала большие плавающие символы, наполненные невообразимыми углами и геометрическими фигурами.
Шаллан села, пораженная. Почему она нарисовала их? Что заставило ее...
Она вздернула голову. Коридор был пуст. Твари не были частью Воспоминания. Руки нарисовали их сами по себе.
— Шаллан? — спросила Джаснах.
Шаллан рефлекторно выпустила карандаш и схватила рисунок, смяв его.
— Прошу прощения, Ваша Светлость. Я слишком увлеклась разговором. И допустила небрежность.
— Ну, по меньшей мере мы можем посмотреть на него, дитя, — сказал король, вставая.
Шаллан сжала пальцы покрепче.
— Пожалуйста, нет!
— Иногда в ней прорезается темперамент настоящего художника, — вздохнула Джаснах. — Лучше не просить.
— Я сделаю вам другой, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Мне так жаль.
Король потер жидкую бороду.
— Я собирался подарить его внучке...
— К концу дня, — пообещала Шаллан.
— Было бы великолепно. Ты уверена, что я не должен позировать?
— Конечно, Ваше Величество. — Пульс частил по-прежнему, и она никак не могла выкинуть из головы образы двух перекошенных фигур. Поэтому она сделала еще одно Воспоминание короля. Она использует его и сделает более подходящий рисунок.
— Хорошо, — сказал король. — Теперь я могу идти. Я хочу навестить больных одной из больниц. Ты можешь послать рисунок в мои комнаты, в удобное для тебя время. На самом деле ничего страшного не произошло.
Шаллан низко присела, держа смятый рисунок у груди. Король вышел, вместе со свитой, появилось несколько паршменов и стали убирать стол.
— Я даже не знала, что ты можешь ошибиться в рисунке, — сказала Джаснах, садясь за стол. — И, к тому же, настолько ужасно, что решила уничтожить лист бумаги.
Шаллан покраснела.
— Ну, я полагаю, даже мастер может ошибаться. Займись портретом Его Величества. Надеюсь, за час управишься.
Шаллан еще раз взглянула на испорченный рисунок. Эти твари — ее фантазия, ее сознание бродило неизвестно где. Вот и все. Просто воображение. Возможно даже, ее подсознание таким образом выплеснуло наверх то, что необходимо нарисовать. Но тогда что означают эти фигуры?
— Я заметила, что, говоря с королем, ты на мгновение заколебалась, — сказала Джаснах. — Что ты хотела сказать?
— Кое-что неподходящее.
— Но умное?
— Сама умная мысль никогда не покажется выразительной, если высказана в неподходящий момент, Ваша Светлость. Это была глупость.