Мы уходим из гостиной в спальню, и полурасстегнутая накидка не спадает с моих плеч лишь благодаря предусмотрительности покровителя, ласкающего сейчас только шею и плечи, целомудренно или рассеянно — неважно, зато обещая. Впрочем, на открытых взгляду частях тела тоже достаточно точек, прикосновение к которым способно взволновать. Перехватив запястье, я целую мягкую, без мозолей, ладонь. Все совсем по-другому, это правда, и происходящее больше напоминает сон, чем явь, — но сон уютный, спасительный.
— Боюсь, у меня не осталось терпения, — с ноткой раскаяния предупреждаю я, желая вспыхнуть побыстрее, чтобы не успеть задуматься о том, что я, собственно, творю.
— Боюсь, своим я с тобою тоже не поделюсь — у меня его не хватает даже на одного, — безмятежно сообщает Нару. — Мы сможем позже принести друг другу извинения за поспешность, мальчик мой.
И не поймешь по знакомым глазам, серьезен ли Нару, иронизирует ли.
— Официальные, — соглашаюсь я, подчиняясь легкому направляющему касанию между лопаток. — И очень попозже, если вы не против.
Комната, созданная для комфорта и удовольствий, как всегда, производит впечатление спокойствия и неизменного порядка. Резная ширма, мягкие банкетки, шелк в узорах цветущей жимолости — вот сюда положить накидку, а здесь, и только здесь, удобно оставить шпильки... И в намеренно приоткрытую дверь видна ванная — водяные стены, зримо веющие прохладной свежестью, так что взгляд невольно пытается поймать плывущую в зеленоватом мягком свете рыбу где-нибудь у себя над головой.
Освобожденные волосы, щекоча, струятся по лопаткам и ниже. А когда под завесь волос проскальзывает рука, то я едва подавляю желание, мурча, выгнуть спину.
Нару ведет изысканно и мягко, я отвечаю, и с каждой минутой все больше радуюсь возможности довериться умелому, знающему меня до последней струнки, любовнику, который к тому же чуть более нетороплив, чем я ожидаю. Тело само вьется лозой и подставляется под ласкающую ладонь.
Все правильно и точно — до последнего касания, до оттенка вздоха, и только сейчас я понимаю, как сильно меня изменил Эрик. Удовольствие, что сейчас дарит мне милорд, великолепно: мягкое, спокойное, нежное — но если так и не иначе будет всю жизнь, то умереть мне предстоит от скуки...
Да, пробиться сквозь эту взаимную сдержанность можно — а нужно ли? Мой вновь обретенный давний любовник желает проверить часть мира, связанную со мной и с собой, на прочность: что рухнет, состарившись и рассыпаясь в прах, что останется нерушимым?
Мне тоже не мешает проверить, на которую из основ можно наступить без боязни. Наконец, Нару позволяет буквально втечь в его объятья — и берет: горячего, напряженного, с каждым толчком расслабляя сведенные судорогой желания мышцы и позволяя двигаться так, как больше хочется. Мучительные ласки, перешедшие в ласковый секс, встряхивают все нервы, точно контрастный душ, попеременно меняющий холод на кипяток. Это слишком сладострастно. И слишком изощренно.
Трудно что-то противопоставить любовнику, знающему тебя до малейшей мелочи, и притом опытному. Нару с негромким стоном доводит меня до приятнейшей разрядки, не забыв и о собственном удовольствии, и оставляет отдыхать на смятых простынях прежде безупречно застеленной кровати: расслабленного и выжатого, как шелковый лоскуток.
— Небесное блаженство, — удовлетворенно вздыхает Нару. — Теперь бы обрести силы, чтобы стоять на твердой земле. Декор моей ванной комнаты тоже заслуживает внимания, а слугам надо дать возможность перестелить постель. "Входя в воду, будь готов выйти обновившимся", так говорят.
Обновившимся я и выхожу из-под теплого водопада, что уносит с собой остатки напряжения; расслабленное блаженство настолько велико, что я рискую уснуть, едва дойдя до постели.
— Не мучь себя, мой мальчик, — советует Нару, подталкивая меня к манящему убежищу от всех проблем и мыслей — до утра. — Еще будет время решить, куда ведет тебя судьба, и как уберечь себя от острых камней этой дороги.
Под закрытыми веками мелькают яркой чередой воспоминания прошедших дней: напряженно-злое лицо Кинти, текучее драконье пламя, отчаянный и виноватый взгляд поверх дула парализатора... Словно колода карт, словно галерея над пластиной головида, словно тени на стене.
Что мне делать теперь, куда идти? Сознание уплывает в сон, освобождая путь страху. Никаких гарантий, никаких обещаний — и нет оснований быть уверенным в том, что новая жизнь окажется лучше и успешнее прежней. Стоит ли начинать?
Сейчас, когда ум свободен от дневной суеты, и нет возможности спрятаться за нею от себя самого, я не борюсь со страхом — да это и бесполезно. Я лишь проверяю им свою решимость, и проверка выходит удачной.
Теперь я знаю, что намерен делать, и также знаю, что не отступлюсь.
Глава 32.Эрик.
К моменту прилета на Комарру я нахожусь в благородном состоянии глубокой депрессии, удачно подкрепленной тем фактом, что весь перелет меня основательно мутило от скачковой болезни. Пожалуй, я не создан для космических перелетов, и надеюсь, что только я сам, а не мои соотечественники как таковые, отученные веками изоляции от этого милого занятия. После скачков я лежал пластом в своей каюте размерами с некрупный шкаф — зато одиночной; общество какого-нибудь постороннего идиота мне бы сейчас было совсем некстати. Когда меня немного отпускало, я выходил в кают-компанию. Пассажиров на корабле было мало — в основном, торговцы средней руки, сопровождающие свой груз, — и я их совершенно не интересовал, а здешний сервис лучше всего описывался словом "ненавязчивый". Я мог в любое время выдернуть упаковку с дневным рационом из холодильника и подогреть в микроволновке; все сам, без помощи какого-либо мифического стюарда. А потом я мог устроиться у информтерминала, если на него не находилось конкурентов, и по нескольку раз листать одни и те же страницы... и думать. О своем гипотетическом дальнейшем маршруте, туманном финансовом положении и гораздо более реальной погоне с Ро Кита. Об Иллуми я думать себе запрещал.
Поэтому сердце болезненно вздрагивает — страхом, изумлением, надеждой? — когда после прилета и таможенного контроля мне, уже готовому сойти на причал через пластиковый рукав и увидеть все чудеса вселенной на третьесортном грузовом терминале, сообщают, что на станционном почтамте меня ожидает сообщение. "Не знаю", пожимает плечами старпом в ответ на мой вопрос, "у меня только квитанция, мистер Форберг. Счастливого вам пути".
Поплутав по коридорам, как и полагается провинциалу в большом городе, я добираюсь до цели. Мою личность тщательно проверяют и выдают мне маленький радужный диск. Но надежда пополам со страхом, угасает так же быстро, как и вспыхнула, когда на картинке над пластиной комма появляется не покрытая гримом физиономия, а всего лишь слова. Копия судебного постановления, заверенная адвокатской конторой Дерреса. Дом Эйри в своем милосердии не намерен меня преследовать за пределами Великой Империи, но покарает немедленной смертью, если я осмелюсь преступить ее границы. Отправлено на мое имя с Ро Кита двое суток назад по быстрому лучу. Безусловно, послание может быть обманом, уловкой, призванной усыпить мою безопасность, но... "Стакан воды". Все совпадает, по срокам и скорости ответа. Я свободен, в относительной безопасности и совершенно один.
И что делать дальше?
Вселенная открыта передо мной, за исключением обеих империй, но менять шило на мыло, то есть Комарру на еще какую-нибудь планетку, мне почему-то не хочется. Здесь, по крайней мере, галактическая развилка, и когда я смогу определиться со своей жизнью, то выберу билет со знанием дела, а не ткнув наугад в строчку на терминале только потому, что мне понравились снимки и название планеты легко выговорить. Иначе стоимость билета сожрет остатки моих сбережений (пачка бетанских долларов, панически быстро обналиченных с карточки еще на Цетаганде) и не даст никакой перемены участи взамен. Поэтому я ставлю себе срок — "полгода, а там посмотрим".
Хм, или мне просто не хочется улетать далеко от границы тех миров, которые я хоть как-то знаю?
В любом случае, комаррская станция показалась мне местом странным и скорее недоброжелательным. Зато она отстраивается так бурно, что, будь это на земле, я бы предположил, что недавно тут случилось землетрясение или прошла война, щедро порушившая половину домов. Однако по дороге сюда я почитал туристские буклеты и популярные обзоры по истории планеты, и твердо знал, что в окрестностях Комарры войны не велись уже более сотни лет: торговая республика успешно старалась угодить всем, и была слишком лакомым кусочком, чтобы большие хищные соседи позволили друг другу ее заполучить. Деловая активность позволяла надеяться и на то, что безработным я здесь не останусь. Проводить время в туристском безделье было бы гибельно: во-первых, из небогатого я скоро превращусь в нищего, во-вторых, от ничегонеделания я умру со скуки, и, самое главное, — самооценка одинокого тунеядца, не имеющего ни единого способа зарабатывать себе на жизнь, очень быстро упадет ниже нулевой отметки. Итак, план: найти жилье, найти работу — нужны же им здоровые мужчины с руками? — и провести рекогносцировку, как можно скорее.
С первым пунктом я разбираюсь быстро, сняв номер в недорогой гостинице; селиться в этих комнатках страдающим клаустрофобией эстетам я бы не рекомендовал, но и звания ночлежки для бедных она не заслужила. Весь комфорт составляют терминал, шкаф, душ и надувная кровать... на которую можно падать вечерами мордой вниз, чтобы, поскуливая, жалеть себя несчастного. Особого облегчения это не приносит, но и удержаться сил нет — все равно как не расчесывать зудящую ранку. А и черт с ним. Когда я найду себе дело — такое, чтобы выматываться и вечерами падать на эту койку уже от усталости, — все пройдет само.
Я здоров — стараниями Иллуми, надо признать, — молод, у меня все в порядке с головой, за мной не гонится полиция, у меня есть нормальные документы и не самая маленькая сумма на руках. Просто надо начать жизнь с чистого листа, не оглядываясь на прошлое и не жалея себя. И все получится. Не в первый раз.
И уже на следующий день, с самого утра, труба лифта выплевывает меня у дверей иммиграционного отдела.
Молодой чиновник, перебирающий какие-то документы, если и удивлен ранним визитом, то виду не показывает. Мне же пока нет необходимости стимулировать свои мозги после раннего подъема дозой синтекофе — по моим устоявшимся на Ро Кита биологическим часам сейчас еще день. Бюрократ медленно просматривает документы, словно намеренно время тянет, чтобы посетитель почувствовал собственную ничтожность. (Или это у меня паранойя разыгралась?) Наконец, он поднимает взгляд от бумаг и долго изучает уже мою персону. Пристально, даже кожа чешется от этого взгляда.
— Вы намерены просить рабочую визу на Комарру? У вас есть должный стартовый капитал и поручитель на планете?
В течении нескольких минут я объясняю, что не претендую на высокую честь жить на непригодной для дыхания планетке в одном из десятка крошечных — по моим привычным меркам — и дорогих — по любым стандартам — куполов. После множества уточнений звучит выражение "ограниченная транзитная виза с правом работы", и чиновник морщится:
— Ну вот, так бы и говорили. В таком случае, вы уже нашли на станции работодателя, который согласится вас принять?
К этому вопросу я подготовился лучше.
— Я предполагаю предложить свои услуги заинтересованным сторонам в ближайшее время, и я не возражаю против обучения в процессе работы, — отбарабаниваю, — и, разумеется, готов подписать отказ от компенсаций по безработице.
— Хм, хм, — невразумительно-вежливо выдает юноша и вновь принимается за бумаги. — А в какой сфере вы предполагаете работать? Я не нашел здесь, — пробегает взглядом по строчкам стандартной анкеты, — упоминания о специальном образовании.
— Традиционно по нормам моего родного мира, среднее образование лицам моей касты дается частным порядком, в домашних условиях, а в годы войны были сложности с оформлением университетских документов, — поясняю, стараясь не сломать язык на бюрократических словоформах. — Понимая это, я готов начать с уровня ниже, чем позволяет мой фактический опыт и знания, и не имею ничего против физического труда.
У этого танца явно есть несколько сложных туров, и мне придется протанцевать их все, но я представляю, что за приз ожидает меня на выходе.
Чиновник тянет долгую паузу, наполненную явным скепсисом.
— У вас есть опыт практической работы по какой-то специальности?
— Безусловно, есть, в мои годы, — соглашаюсь, — но здесь он применим, вероятно, лишь для полиции. Я профессиональный военный в отставке.
— Поскольку вы не гражданин Комарры, то вряд ли можете рассчитывать на должность в органах правопорядка, — морщится молодой человек. — Хорошо, а кем вы работали на... — быстрый взгляд на бумаги, — на Цетаганде?
— За время пребывания на Цетаганде я не работал, — отрезаю. Чуть смутившись, поясняю. — Большую часть времени у меня заняла реабилитационная терапия. Медицинская.
— И каково сейчас состояние вашего здоровья? — немедля хватается за зацепку чиновник. — Оно позволит вам заниматься, кхе-кхе, физическим трудом? Я, — листает бумаги, — не вижу здесь документа о полном медицинском освидетельствовании.
— Позволяет, — киваю. — Если понадобится медкомиссия, даже платная, то я готов.
— Мистер Форберг, — многозначительно постукивая по документам обратной стороной ручки, произносит он. — Поправьте, если я ошибаюсь. Вы профессиональный военный, ничему кроме этого не учившийся и не работавший ни по одной из мирных специальностей. Само по себе это, конечно, не криминал...
Пауза.
— Какие выводы я должен сделать, как вы полагаете? Вы лично производите хорошее впечатление, но ваш послужной список... н-да.
— Сударь, — мягко, — мой послужной список свидетельствует лишь об одном: я привык соблюдать дисциплину и беспрекословно подчиняться отданным мне приказам. И, заверяю вас, я желаю найти себя в мирной жизни и не пожалею для этого усилий, — ровно, чуть подчеркнув последнее слово. — И что будучи занят на общественно полезной работе здесь, на станции, я пригожусь сильней, нежели в качестве праздношатающегося туриста. Разве нет?
— Видите ли, — поясняет. — Комарра — мир с высоким уровнем образования, и наша потребность в неквалифицированных работниках весьма невелика... если не идет речь о ряде непопулярных специальностей так называемой "социальной квоты". Вы слышали о ней?
Вот танец и подошел к финальным па. Грузчики, санитары, уборщики... Местные туда не рвутся: оплата низкая, работа тяжелая, не престижная — стоит ли ради нее подниматься на орбиту? Ничего. Я уже давно не позволял себе взбрыков оскорбленной гордости, не позволю и сейчас. Да, я фор, офицер и джентльмен, но сейчас это не важно. Важно удержаться здесь.
— Слышал, — подтверждаю. — Если мне будет предоставлено несколько профессий на выбор и обещано квалифицированное обучение — не вижу причин отказываться.
