— Ты сделала это, — сказал он Куртэйне, когда увидел, как были развернуты еще две линии захвата. — Ты привела нас сюда. Ты привела нас на чистую воду.
— Мы пока не касаемся земли, — сказала она с таким раздражением, словно он нарушил какое-то священное табу летного мастерства.
— Ты не можешь получать от этого никакого удовольствия, не так ли? Полагаю, если бы у тебя все еще был корабль в целости и сохранности, все могло бы быть по-другому.
— Я позабочусь о "Раскрашенной леди". Ты беспокоишься о больных мужчинах и сыворотке-15. Я хочу, чтобы ящики были готовы к спуску через шестьдесят секунд. Миссия не закончена, пока мы не доставим наш груз. Понятно?
— Конечно.
Те здоровые летчики, которые еще не были у брашпилей, начали собираться в гондоле, некоторые из них несли носилки, другие поднимали ящики с медикаментами размером со шкаф, готовые спустить их вниз через люк в брюхе, как только они окажутся над твердой землей. Кильон понял, что ящики с медикаментами были одним из немногих товаров, которые еще не были выброшены за борт, чтобы облегчить груз. Он сам взял ящик и отошел от люка в брюхе, когда летчик опустил его на петлях, открывая вид на прямоугольник далеких крыш. Мальчики-черепа все еще были там, внизу, все еще стреляли из ружей и ракет, но одному из них потребовалось бы невероятное везение, чтобы найти эту крошечную открытую дверцу в нижней части гондолы. Тем не менее Кильон держался подальше от края, желая, чтобы время шло быстрее. Мимо проплывали крыши домов, но скорость, с которой дирижабль втягивался внутрь, была мучительно медленной.
Затем, внезапно, в поле зрения начала появляться черная стена выступа, и так же внезапно они снова оказались над прогнувшимися перилами, опущенный люк гондолы почти задевал их верхушку, когда они входили внутрь. На какой бы высоте они ни находились, когда сработали захваты, натянутые тросы привели гондолу почти вровень с квадратом. Теперь они проходили над бурлящей толпой людей, руки которых тянулись вверх, чтобы схватить все, что попадалось в пределах досягаемости. Рев толпы был ошеломляющим, но в нем было нечто большее, чем простое ликование. В этом было что-то потрепанное и отчаянное, что-то такое, что могло превратить людей в бешеную, неразборчивую толпу при малейшей провокации.
Теперь с гондолы и стоек двигателя спускались еще тросы, чтобы усилить захваты. Воздушный корабль внезапно остановился, чуть не сбив Кильона с ног и не отправив его в открытый люк. Либо лебедки были туго затянуты, либо ограждение прижалось к окружающим зданиям. Он предположил, что сейчас это не имело большого значения. Поскольку якорные тросы были натянуты, а газовые баллоны все еще обеспечивали некоторую подъемную силу, гондола на какое-то время была в безопасности.
Толпа расступалась вокруг отряда ополченцев в красных шляпах, приближавшихся к люку в брюхе. У них были ружья, нацеленные в небо, но готовые к стрельбе против любого, кто помешает их продвижению. Позади них, расчищая более широкую полосу, проехал грузовик с паровым двигателем, на подножках которого ехала еще одна группа вооруженных людей. Ополченцы расчистили круг под гондолой, оттесняя толпу угрожающими ударами своих ружей. Толпа капитулировала без особого шума, даже по собственной воле расчистив дорогу, чтобы позволить грузовику остановиться прямо под открытым люком.
Куртэйна спустилась с мостика, схватила заряженный двуствольный пистолет с оружейной полки, отвела назад спаренные курки с кремнями на концах и спрыгнула вниз по трапу, держась за него одной рукой и сжимая пистолет в другой. Она попыталась что-то сказать мужчинам в красных шляпах, но из-за толпы ее не было слышно. Стиснув зубы, она направила пистолет в небо, прицелившись так, чтобы пуля прошла мимо оболочки. Она выстрелила.
Толпа погрузилась в неловкое, воинственное молчание.
— Я капитан Куртэйна. Где Талвар?
Заговорил один из мужчин в красной шляпе. — Талвар не может прийти.
— Он должен был быть здесь.
— У него проблемы со здоровьем. Он велел отвести тебя в баню "Красный дракон".
— Просто так? На доверии? Мы не знаем, кто, черт возьми, вы такие?
— Меня зовут Каргас, — сказал человек в красной шляпе. — Пока тебе придется довольствоваться этим. У вас есть лекарства?
— У меня здесь предварительный запас, — сказала Куртэйна. — Пока вам придется перебиваться этим. Я так понимаю, у вас есть план распространения?
— Талвар все продумал, — сказал Каргас. — В каждом районе, в каждом квартале есть местные начальники. Всем им были распределены партии, в зависимости от того, сколько людей находится под их началом. Никто не уходит без этого.
— Значит, никакого мошенничества не будет, и ни одно из лекарств никогда не появится на черном рынке? — сказала Куртэйна.
— Я не буду давать обещаний, которые не смогу сдержать. Это город без правительства. Все становится пористым. Все, что могу вам сказать, это то, что если вы передадите эти лекарства, Талвар и все остальные наши сделают все возможное, чтобы убедиться, что большинство их попадет к людям, которые в них нуждаются.
— Ты думаешь, я проехала полмира ради этого недоделанного плана?
— Мы делаем все, что в наших силах.
— Думаю, нам следует поверить этому человеку на слово, — тихо сказал Кильон. — Абсолютных гарантий никогда не будет, так что он просто честен с нами. В какой-то момент мы просто должны решить кому-то доверять.
Куртэйна все еще выглядела сомневающейся. — Мне понадобятся кое-какие гарантии с вашей стороны.
— Продолжай, — сказал Каргас.
— У меня много раненых. Я хочу, чтобы их отвезли куда-нибудь отдохнуть и чтобы за ними присматривали. Открыты ли какие-нибудь больницы для лечения?
— Больницы такие ... дела идут не слишком хорошо. В большинстве из них нет света, электричества, горячей воды или чего-либо, напоминающего обученный медицинский персонал. Честно говоря, вашим людям было бы так же хорошо в бане. Там их можно вылечить, и это безопасно и чисто.
— Я был там, — почти шепотом признался Кильон. — Не могу поручиться за безопасность, но она выглядела достаточно чистой.
— У тебя есть еще такие грузовики? — Куртэйна крикнула вниз.
— Еще два ждут, чтобы въехать, как только загрузят этот, — сказал Каргас.
— Я пришлю четыре ящика в качестве жеста доброй воли, но это ваш аванс, пока все мои раненые не окажутся в первом грузовике вместе с моим врачом.
— Нам нужны эти лекарства.
— И вы получите их, как только я буду убеждена, что мои люди в безопасности. Мне жаль, что пострадали некоторые жители Копья, когда мы цеплялись, но если кто-нибудь хотя бы пальцем тронет кого-то из моей команды, я разобью остальные ящики, прежде чем вы успеете моргнуть.
— Твои люди будут в безопасности. Но просто дайте нам лекарства так быстро, как только сможете.
Куртэйна кивнула Кильону. — Спускайте раненых вниз. И попросите кого-нибудь привести Кэйлис и Нимчу. Ты не против пойти с ними, доктор?
— Рано или поздно мне придется иметь дело с Талваром.
— Сделаем это вдвоем, — сказала Мирока, протискиваясь рядом с ним.
— Сообщи мне, как только доберешься до бани, — сказала Куртэйна. — Я присоединюсь к вам, как только корабль будет закреплен.
— Всегда была капитаном, — сказал Кильон с легкой улыбкой, надеясь, что она примет это за комплимент, который он намеревался сделать.
Даже при самой тщательной подготовке было нелегко погрузить раненых летчиков в кузов грузовика. Ополченцы делали все, что могли, как и Кильон и остальная боеспособная команда, но избежать некоторого дискомфорта было невозможно. Однако, во всяком случае, их ворчание и стоны, по крайней мере, служили доказательством того, что "Раскрашенная леди" заплатила высокую цену за доставку своего груза. Кильон надеялся, что это убедит жителей Копья в том, что они были не одиноки в своих страданиях, даже если трудные времена для Роя наступили поздно вечером.
Прежде чем покинуть дирижабль, он накинул на плечи тяжелое пальто, замаскировав — насколько мог — свои зачатки крыльев. Он надел защитные очки летчика и свою шляпу. Затем он спустился по трапу и помог с установкой и закреплением носилок, убедившись, что ни одна из сломанных конечностей не подверглась серьезному смещению в процессе разгрузки. Следующей была Мирока. Затем появилась Кэйлис, одетая в куртку летчика и шляпу, чтобы скрыть свою татуировку, в ней было мало того, что выдавало бы ее за кого-то другого, кроме обычного члена экипажа. Мирока помогла ей спуститься, а затем обе женщины помогли Нимче. Затем появились четыре ящика, обещанные Куртэйной. Каргас приподнял крышку с одного из них и осмотрел упакованные в трубочки флаконы с сывороткой-15.
Он поднял один из флаконов для осмотра. — Я не врач...
— Но это так, и лекарство настоящее, — сказал Кильон. — Его нужно разбавить в соотношении пять к одному, но как только это будет сделано, вы сможете использовать его так же, как использовали бы Морфакс-55.
— Это знакомый акцент.
— Неоновые Выси, — сказал Кильон. — Разве этого недостаточно, чтобы доверять мне?
— Это будет зависеть от того, как ты оказался в Рое.
— Подозреваю, точно так же, как ты связался с Талваром, — в то время это сработало и для меня.
— Кто эти женщины с ребенком?
— Мои друзья, — сказал Кильон, когда Кэйлис повернулась и посмотрела на Каргаса с неподдельным интересом. — Которые также являются пациентами, находящимися под моим наблюдением. Теперь мы можем двинуться к тому месту, о котором вы упомянули? В баню?
Каргас махнул водителю, который привел шипящую машину в движение и начал прокладывать путь сквозь толпу. Кильон оглянулся на гондолу, на мгновение встретившись взглядом с Куртэйной, и между ними промелькнул миг взаимопонимания. Вполне возможно, что они никогда больше не встретятся, учитывая то, что случилось с Копьем. Все стало пористым. Но ни один из них ничем не был обязан другому. Кильон обслуживал корабль, и Куртэйна выполнила свою часть сделки, доставив их так далеко. Если они и расстались сейчас, то как равные и друзья, связанные скорее товариществом и общим опытом, чем долгом и обязаловкой. Он надеялся, что они встретятся снова, и скоро. Но он знал, что они не могут на это рассчитывать.
Пока грузовик пробирался сквозь толпу, ополченцам Талвара приходилось отбиваться от людей, пытавшихся забраться на борт за лекарствами, тыча в них прикладами винтовок или производя предупредительные выстрелы прямо над их головами. Однажды чья-то когтистая рука сомкнулась на рукаве Кильона и пригрозила утянуть его в толпу. Каргас схватил его, и его быстрая реакция, вероятно, спасла Кильону жизнь.
— Они неплохие люди, — сказал Каргас, оттаскивая Кильона от края пропасти, — но они прошли через ад.
— Если бы я был в Копье, когда разразился шторм, я бы сейчас был там, внизу, с ними.
— Если бы ты продержался так долго, — сказал Каргас. — Это было трудно. Мы все потеряли хороших друзей, людей, чья зональная толерантность с самого начала была не очень высокой. Это ударило по ним сильнее всего.
— Теперь все наладится, — ответил Кильон.
— На данный момент. Не поймите меня неправильно: мы благодарны за любую помощь. Но лекарств хватит ненадолго, а потом мы вернемся к тому, с чего начали. Какое-то время мы лелеяли надежду, что зоны восстановятся, станут такими, какими они были раньше. Сейчас становится все труднее поверить, что это когда-нибудь произойдет. Мне начинает казаться, что нам пора к этому привыкнуть.
Говоря это, Кильон старался не смотреть на Нимчу. — Мы сделаем все, что в наших силах.
Пока они продвигались к краю площади, подальше от края полки, два других грузовика двигались за остальными лекарствами. Кильон оглянулся и увидел, как один из них припарковался под гондолой, а ящики передавались по цепочке от человека к человеку. Только теперь он точно увидел, что сталось с "Раскрашенной леди", как ненадежно, с какой разрушительной окончательностью она обрела покой. Оболочка была зажата между зданиями, по бокам бронированная ткань разошлась, обнажая гротескные анатомические тайны: круглые кольца жесткости, ребристые каркасы боковых лонжеронов, мягкое и уязвимое нутро подъемных ячеек, вытянувшихся вдоль ее изрезанной длины, как цепочка темных легких, которые частью все еще раздувались, другие провисают и бесполезны. Моторные подкосы, давно не обремененные двигателями, были отогнуты назад от гондолы почти на девяносто градусов. Оперение, огромное выпуклое расширение хвостовой части, все еще выступало в космос. Оперение было в огне.
Оперение было в огне.
Кильон, должно быть, понял это в то же мгновение, что и толпа. Он не думал, что ревущая масса может производить больше шума, чем она уже производила, пока не услышал крики. Люди начали шарахаться прочь от дирижабля, яркие клочья горящей ткани уже начали падать на них дождем, пламя пожирало все больше и больше хвоста "Раскрашенной леди". Сначала людям было куда двигаться, но потом некоторые начали падать, и в суматохе другие топтали их и спотыкались о них, а затем остался только копошащийся, извивающийся хаос. К этому моменту летчики в гондоле, должно быть, поняли, что происходит. Кильон увидел, как они выходят через боковые двери на огражденный перилами балкон. Они двигались быстро, но без явной паники, опуская лестницы и веревки, некоторые из них спускались вниз, другие рисковали и прыгали. Пламя почти полностью охватило хвостовое оперение, оставив только горящий остов, очерченный на фоне темнеющего неба, лонжероны и стойки выделялись мерцающим сине-оранжевым ореолом. Пламя неуклонно продвигалось вперед, уже начиная лизать оболочку непосредственно над задней частью гондолы. Лекарства все еще спускались вниз из люка в брюхе: теперь уже более поспешно, почти перебрасываясь от человека к человеку, но по-прежнему соблюдая порядок и дисциплину. Первый грузовик был почти загружен, второй ждал, когда его выдвинут на позицию. Задняя часть "Раскрашенной леди" начала провисать по мере того, как нагретый металл терял целостность. Куртэйна то и дело появлялась наверху люка, опуская ящики мужчине под ней. — Убирайся, — одними губами произнес Кильон про себя. — Это не стоит того, чтобы за это умирать. — Каждый ящик был драгоценен, но еще несколько не оказали бы никакого практического влияния на благосостояние жителей Копья.
Не то чтобы Куртэйна, казалось, смотрела на это именно так. Теперь ящики сбрасывали вниз один за другим, но она не собиралась оставлять работу незаконченной. Несмотря на то, что ему нужно было заботиться о своих раненых, несмотря на то, что он чувствовал себя защищающим Кэйлис и Нимчу, единственное место, где он хотел быть, — это вернуться в гондолу, либо помочь ей, либо выбросить ее через люк вместе с ящиками.
Сквозь рев и вопли толпы донесся новый и совершенно нечеловеческий звук страдания, мучительный металлический скрежет. Задняя часть корабля полностью отламывалась. Он наблюдал, как лонжероны прогибаются и ломаются один за другим. Затем они начали падать, медленно, как во сне, проваливаясь в пустоту за краем полки. Он подумал, не упадет ли это на мальчиков-черепов, и на мгновение понадеялся, что так и будет. Затем он подумал о них, корчащихся в огне, и понял, что есть вещи, которых он не пожелал бы даже своим врагам.
