— Отец?..
Не отрывая взгляда от алых глаз, я сделал шаг.
— Отец, куда ты?.. Что ты?..
Еще шаг. Тихий плач за спиной.
— Отец, нет…
И еще один.
— Отец…
Мерный стук каблуков по камню.
Я подошел к мрачно глядящей на меня Суигинто и, медленно опустившись на правое колено, протянул ей Розу.
— Оте…
Суигинто не шелохнулась.
— Кто ты и как осмелился сюда явиться?
— Разве ты не помнишь меня?
— С какой стати я должна тебя помнить, человек? Отвечай на вопрос, если не хочешь подавиться перьями.
— Меня зовут Антракс, мое сердце. Я твой верный слуга. Прими это, — тихо произнес я, поднимая руку с сокровищем еще выше.
— Опусти руку, жалкая тварь, или я ее отрублю. Что это?
— Я создал ее для тебя, прекраснейшая. Постой, не отвергай ее! Я знаю, что она не принесет тебе победы, но ты станешь сильнее с ее помощью, получишь власть и силу, чтобы победить в Игре — привести ее к единственно возможному исходу.
— Создал? Ты не только жалкий, ты еще и лживый. Только один маэстро в мире может сотворить Розу Мистику.
— Но ведь есть и еще один, ты знаешь его, — увидев тень замешательства на ее лице, я поспешно продолжил: — А я был третьим. Я создал эту Розу, чтобы помочь тебе одержать победу.
— Ты что-то многовато твердишь об Игре и победе, человек. Я не помню тебя среди мастеров или медиумов Rozen Maiden. Кто ты такой и откуда знаешь об Игре Алисы?
— Я видел ее, мой ангел. Из своего мира я наблюдал за вами… за тобой.
— Следил? Что за чушь ты несешь?
— Я могу объяснить.
— Так объясняй… Хотя нет, неважно. Я устала ждать ответа на мой вопрос. В последний раз спрашиваю: кто ты?
Эти глаза… Те самые глаза. Как они прекрасны.
— Я — твой щит. Твой меч. Твои копье и доспехи. Цель моей жизни — служить и защищать тебя, Черная Роза, прекрасный цветок в саду Отца. Я родился и жил с этой целью, я вставал каждое утро с мыслью о тебе. Прими же мой дар, умоляю тебя!
— Никогда не называй меня «розой», червяк, если не хочешь лишиться языка. Ты начинаешь меня утомлять. Зачем мне эта штука?
— Она сделает тебя сильнее.
— Сильнее? Ты забываешься, человек. Я — Суигинто. Мне не нужны какие-то сторонние вливания или подачки, чтобы выиграть. Забирай свой хлам и убирайся, пока я окончательно не разгневалась.
— Но разве сила бывает лишней? Вспомни Четвертую, вспомни, как они обманули тебя и заставили отдать им Ренпикку! Эту же Розу у тебя не отнимет никто. Ты будешь обладать властью над снами людей, тебе больше не нужна будет помощь какого-то жалкого человека.
— «Помощь жалкого человека» мне не нужна и сейчас. И что ты знаешь о Кораксе и нашем дого… — она вдруг осеклась и нахмурилась. — Откуда ты вообще об этом знаешь? Отвечай!
Боже…
— Мы уже встречались раньше, — с трудом выдавил я.
— Я не помню твоего лица. Ты либо лжешь, либо сумасшедший.
Я молчал.
— Прекрати тратить мое время. Говори и оставь мой дом, иначе мои слуги развяжут тебе язык.
— Я был в доме часовых дел мастера, — наконец с усилием произнес я. — Я пытался убить негодяя, но не успел. Ты вышвырнула меня в Н-поле…
Звездные глаза сощурились, а затем широко раскрылись.
— Это был… ты?!
Мои руки сами, чисто интуитивно сомкнулись крестом перед грудью.
Бритвенно-острый ветер из перьев ударил во вспыхнувший передо мной янтарный щит — и медленно начал прогибать его, проминать на меня, лупя с силой и скоростью молнии. Я почувствовал, что съезжаю назад.
— Постой, остановись, я не причиню тебе вреда! — кричал я, но свист перьев заглушал мой голос. Удары становились все сильнее, щит потрескивал.
— …я!.. — донеслось вдруг с той стороны, и черный шквал стих. Я осторожно убрал щит. Суигинто уже стояла на полу, направив меч на меня и меряя мою фигуру взглядом.
— Прости, я не расслышал.
— Я спрашиваю, что за штуку ты установил вокруг себя? Это твоя поделка дает тебе такие возможности?
— Нет, прекраснейшая, это мое скромное ноу-хау. Сила моей Розы в другом.
— Мне все равно. Главное — не пытайся применить это свое ноу-хау ко мне. Не хочу лишний раз марать меч и соскребать с себя остатки смертного колдовства.
— Я никогда не причиню тебе вреда, — тихо повторил я.
Она презрительно хмыкнула. Божественна.
— Все вы так говорите, слабаки. Не сотрясай воздух впустую. Отвечай на мои вопросы, и я, возможно, оставлю тебе жизнь.
— Все, что только будет угодно тебе.
— Зачем ты пытался убить Коракса и Соусейсеки?
— Я просто хотел защитить тебя.
— Защитить? От них? Ты оскорбил меня, человек! Неужели ты считаешь, что я не справлюсь с ними обоими, если они станут опасны для меня?
— Но он оскорбил тебя еще раньше.
— Не лезь не в свое дело, смертный. Я думала, что давно разобралась с тобой. Как же ты осмелился не только выжить, но и заявиться сюда?
— Меня привела к тебе любовь.
— Любовь? — кажется, на миг она растерялась, но тут же оправилась. — Что за жалкая чушь. Я не знаю тебя.
— Зато я знаю тебя, Ртутная Лампа. Я видел, как тебя жестоко оскорбляли и обманывали — тогда, еще в Лондоне, и за каждую твою слезинку я был готов отдать стакан своей крови. И позже… Я хочу, чтобы ты больше никогда не проливала слез.
— Значит, для этого ты и смастерил эту «Розу»? Глупо. С чего ты взял, что мне нужна твоя помощь?
— Я не думал, прекраснейшая, я давно разучился думать. Я просто желал. Желал твоей победы, твоего триумфа, твоего счастья. Ибо оно будет и моим счастьем.
— И в глубине всего лежит здоровый эгоизм. Как предсказуемо. Ха! Ну что ж, давай сюда свою безделушку, человек. Если в ней кроется какой-то подвох, ты окажешься мертв быстрее, чем успеешь это осознать.
Я начал поднимать залитую золотым сиянием ладонь…
— Стой!
…и послушно застыл.
— Кто это? — меч Суигинто указывал мне за плечо. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, куда он направлен.
Но я все же попытался прикинуться дураком.
— О чем ты?
С быстротой молнии острие меча ткнулось мне в шею.
— Не пробуй казаться глупее, чем ты есть, человек, твоя ложь шита белыми нитками. Она не из числа моих слуг. Кто она? Говори правду!
— Прежняя носительница Розы, — прохрипел я. Как трудно говорить, когда твоя гортань готова прорваться под натиском стали. — Кокуосэки… моя дочь.
— Дочь?! Ты учился у Отца?
— Нет, — лгать ей я не мог. — Я сам ее создал, чтобы она выпестовала мой дар.
— Создал ее? И она носила эту… Розу?
— Да…
Меч отодвинулся. Несколько минут прошло в молчанье. Суигинто смотрела на меня, и в глазах ее было что-то непонятное.
— Дай сюда, — требовательно взметнулась ее маленькая рука.
Я поспешно протянул ей Розу. Когда наши пальцы соприкоснулись, меня будто обожгло. Какое-то время Суигинто вглядывалась в глубину самоцвета, а затем резко сжала его в кулаке. Золотое сияние почти притухло. Ее пальцы сжимались все сильнее и сильнее. Роза Мистика издала протестующий тонкий звук.
— Что ты делаешь?..
Она не ответила, сжимая кулак. Вдруг на ее лице отразилось легкое удивление.
— Цела… Неплохо поработал, человек.
Я беззвучно возблагодарил судьбу за то, что успел укрепить Розу. Суигинто с размаху ударила себя кулаком в грудь, и желтый свет угас окончательно.
На несколько секунд она замерла в неподвижности.
— Да, в ней что-то есть. Я принимаю твою цацку.
— Благодарю тебя, прекраснейшая…
— А теперь — убирайся.
Я опешил.
— Стой, куда ты?
— Ты еще здесь? — оглянулась она через плечо.
— Позволь мне быть рядом с тобой и защищать тебя!
— Защищать? Меня? — фыркнула она. — Ты многовато возомнил о себе, смертный.
— Не гони меня, прошу! Я отдам ради тебя жизнь!
— На что мне твоя жизнь, ничтожество?
Удар мыском черного сапожка был стремителен. Я упал на спину.
— За что?..
— Много слов, мало толку, слабый человек. Какой из тебя защитник, если ты даже себя оборонить не можешь? Жалкий червяк, бесполезная обуза. Сгинь с глаз.
Господи…
— Позволь… — пролепетал я, приподнимаясь. — Позволь мне…
— Мне не нужны неудачники. Пошел прочь, недоделок… предатель.
— Что?..
— Правда колет глаза, слизняк? Предатель, — вновь этот взгляд, Боже, помоги мне… — Неужели ты думаешь, что я доверю свою жизнь тому, кто предал собственную дочь?
Господи…
— Жалкий смертный…
О…
— Хлам…
О…
— Детоубийца!
Детоубийца.
Мир раскололся на сотни вертящихся острых льдинок. Две алые звезды вырвали мое сердце и швырнули на алтарь в горящем храме. Свет, нестерпимый свет, боль, верните, верните, верните… Я хотел закричать, но из горла вырвалось только карканье.
О… о… о-а-р-р-р!..
С хриплым криком, теряя перья, взъерошенной грязно-серой птицей я шарахнулся от света прочь, в темноту.
О-о-о-о-й-е-е-е-а… Далекий гул серебряных труб. Я сижу на высоком утесе над бездной и смотрю вниз. Там, в глубине, клубится и переползает серая мгла, скрывающая усеянное осколками кроваво-красного гранита далекое дно, которого нет и не будет никогда, во веки веков, до тех пор, пока Вселенная не обратится в ничто и вершители судеб не станцуют на ее высохших позвонках разрывающую безвременье и антипространство паралайи, крушащую громом затаившиеся в складках огненного плаща уснувшего Бога крупицы света сухую чечетку. Все уснут, все уйдут, все умрут, и только тот, кто знает, но молчит, останется сидеть в позе лотоса на бесцветных волнах, храня на груди хрупкий зародыш лишенного боли и ужаса юного мира. Кто он? Зачем нужен этот мир? Бездна Ерквиста. Кто такой Ерквист? Ерквист, остановись… Ерквист остановлен. Все остановлено.
Я вдыхаю туман в смутной надежде, что он окажется ядовитым. По моему черно-серому облачению текут слезы.
Ооойе-ааарр!.. Все ниже и ниже, вдаль, вниз, вглубь, в покой, к началу времен устремляюсь я, рассекая холодный эфир, туда, где во мраке пещер слепые рыбы изредка бьют хвостами по не ведавшей солнца воде, заставляя испуганное эхо метаться холодным вихрем под черными сводами над темной, изредка скручиваемой тяжелыми волнами поверхности Зеркала Мойр. Когда моя угольно-черная тень проносится в его глубине, безмятежные тихие хищники испуганно бросаются в стороны. Дальше, дальше… о-о-о-о-й-а-а… Отсюда — наверх, во вне, в небо, облакам в лицо и за пределы мира, прочь, туда, где сине море — ночь, где лунный челн плывет меж волн и звезды — маяки точь-в-точь, туда, где тонкий шелк небес скрывает алый Антарес… Сердце Скорпиона, алые глаза, родные, треск крушащихся дум, дум, дум, дым, дым, дым! Хрустнули кости, космос в спину, сдвину эту плоскость — еще немного дыма! Дым! Дух! Вздох тараном ребра месит! Чужие свойства, мысли, песни — мерзость! Плесень! Разбесит. Месть! Ножами вражье мясо искрестим — месть! Врубаясь в кости с треском хреским — месть! Больше мести! На серой гирлянде повесим месяц тихий, жемчужноперый… Перья, любимые перья… Алый, сиреневый, зеленый, зеленый, зеленый…
А-р-р-ро!
Хиле! Иле! Иле! Тяжелый мрак и ночь без звезд, затопленных мертвящим сном. Растрепанным пятном я лежу, обессиленный, на янтарной пряди волос бесконечно безжалостной аорты Вселенной, затянутой непроницаемым для недостойных Несбывшегося волшебным стеклом. Я бился в него изо всех сил, рвался внутрь, в сладкий яд смерти, ломая хрупкие, наполненные отравленным воздухом кости. Прочь, в жизнь из не-жизни, в смерть из не-смерти, сдайте мне джокер и дайте погибнуть — верьте! Пустите! Я не нужен! Пустите!
Пусти меня, Река… Я плыву по Реке с банкой колы в руке… Нет, я не плыву, я просто лежу на ее волнах, отторгнутый чужими вероятностями, как раковая клетка, у которой не осталось ни сил, ни желания, ни смысла мутировать дальше. Будь проклято все, все, все. Моя слабость, моя гордыня, моя глупость. Зачем я ей? Зачем я им?
Я не нужен, не нужен, не ну…
Прочь от всего, падая в небо, оставляя на медовом стекле темно-красные капли.
О-о-о-о… Я уже перестал быть вороном, теперь я просто человек, жалкий и слабый, уставший и до сих пор не мертвый. Я разметал крышу своего убежища и бежал по черной пустыне, пока не выбился из сил, но ответом мне была лишь насмешливая тишина, лишенная благословенного ядовитого ветра. Сидя на корточках, грыз сухие вены, из которых никак не хотела бежать застывшая в сердце холодным комком липкая кровь. Валялся, избитый, в мусорной куче на задворках Парижа, вышвырнутый после безобразного дебоша с черного хода отвратительной грязной пивнухи, где кое-как вымытая кружка считалась верхом санитарии. И, как всегда, в кармане еле слышно побрякивал ключ от забытой квартиры, ноги скользили на мокром тротуаре и мир впереди был оглушительно мерзким. Глубоко под сердцем, на дне того, чего не было и быть уже не могло, вонзилась и намертво засела полная ядовитой кислоты игла, и никуда от неё было не деться. Кажется, я пил, спал где-то в теплотрассе, курил марихуану, с кем-то дрался, снова пил, трахал каких-то незнакомых девок, пил с врачом скорой помощи, опять дрался и опять пил, и так до бесконечности. И над всей этой мерзостью простреленным знаменем развевалось на смрадном ветру чувство полного поражения. Бродя по улицам чужих городов, я курил пачку за пачкой, пытаясь разучиться дышать, но легкие только каменели от дыма, обретая ненавистную способность дышать титановым газом и фотосферой холодных звезд. В ночном небе Нью-Йорка, расчерченном огненной рекламой, парили два лица и траурно-черная, бездонная, как небо Пада, обрамленная розами поверхность Белой Карты. К чему рисунки? К чему желания? Янтарь покинул меня, как и черный лед прежде, и я даже не мог разорвать на части собственное тело. Мое дыхание сжигало лепестки роз на шляпках добрых девушек, что жалостливо кидали мелкие монеты на мостовую передо мной, когда я сидел, прислонившись к стене дома и уставившись в пышущий над головой раскаленным полднем синий плат Италии. Кольцо жгло мне палец.
Мертвое. Мертвое. Мертвое.
Суок.
Суигинто.
