Я сказал: — Я все еще не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
Роза терпеливо сказала: — Трансцендентность хочет искупления, Майкл. В христианских мифах искупление человечества было достигнуто благодаря жертве одного человека...
— О, — прошептал я. — И на этот раз это я. — Я оцепенел, мне было ни жарко, ни холодно. Я задавался вопросом, не снится ли мне все это, не нахожусь ли я в бреду каким-то образом.
Все заговорили одновременно.
Роза сказала мне: — Подумай, что это значит, Майкл. Я внимательно слушала, как Алия описывала тебе все это. Ты был бы в некотором роде "представителем" человечества.
Шелли сказала: — Это звучит как феодальная чепуха. Как вы это назвали?
— Заместительное искупление, да. Майкл будет нашим защитником перед Трансцендентностью, каким-то образом способным справиться с ней на равных, как Ансельм представлял, что Христос вел переговоры с Богом о грехах человечества.
— Но что она хочет, чтобы я сделал? Извинился?
— О, я не думаю, что тебе нужно за что-то извиняться, — сказала Роза. — Это Трансцендентность ищет искупления, а не наоборот.
— Значит, она хочет извиниться передо мной? За что?
— Тебе придется это выяснить. — Ее лицо было совсем близко от моего; она смотрела на меня пристально, голодно. — Но именно поэтому, если сочтешь это правильным, ты сам должен возвыситься до Трансцендентности, Майкл, чтобы быть достойным освобождения от Трансцендентности, чего не смог бы сделать ни один простой человек.
Мое чувство нереальности происходящего усилилось. — Не знаю, что сказать. Почему бы мне не быть обычным сумасшедшим? — прошептал я Шелли. — Почему не могу просто думать, что я Наполеон Бонапарт? Почему я должен проделать весь этот путь до большого Иисуса Христа?
Шелли схватила меня за руку. — Майкл, я не собираюсь позволять какой-то банде сверхлюдей пригвоздить тебя к метафизическому кресту.
— Но, возможно, выбора нет, — сказала Роза.
Я сказал: — Это безумие, Роза.
— Да, — настойчиво сказала она. — Именно так оно и есть. Безумное. Трансцендентность может стремиться к божественности, но в ней есть какой-то изъян, Майкл. Иначе зачем бы ей подвергать себя таким мучениям, таким искаженным извинениям? Да, это, наверное, безумие.
— Но она могущественна, помни. Мы знаем, что она может проникать за пределы времени. Мы знаем, что она может возвращать мертвых к жизни. Безумный бог невообразимо опасен. Вот почему мы должны найти способ справиться с этим.
Джон уставился на нее и расхохотался.
— Мне самому хочется смеяться, — сказал я.
— Я понимаю, — сказала Роза. — Правда, понимаю. Это слишком велико, чтобы мы могли себе представить. Но, тем не менее, эта странная ответственность легла на нас. — На ее лице отразилось искреннее волнение. — Мы действительно находимся в центре истории, Майкл. Ты делаешь ее.
— Знаю, ты полон сомнений. Знаю, что не чувствуешь, будто готов к этому испытанию. Ты думаешь, что тебя может увлечь мания величия; ты даже себе не доверяешь. Но сделаешь это, Майкл. Снова позовешь Алию. Позволишь ей увлечь тебя в саму Трансцендентность. Ты сделаешь это, не так ли? Я вижу это по твоим глазам. В твоем сердце, в твоей душе нет желания отворачиваться от этого...
Я ненавидел себя за это. Мне было невыносимо даже смотреть на Тома, или Джона, или Шелли, этих представителей моего здравого смысла, моей совести. Но Роза была права. Она знала меня слишком хорошо. Даже если бы не был замешан призрак Мораг, я бы пошел туда.
Роза сказала: — Просто помни, что Трансцендентность не всемогуща.
— Это так?
— Мы знаем это. Заместительное искупление, которого она добивается, многое доказывает: в изощренности нашего мышления мы превзошли это столетия назад. Мы маленькие, медлительные, глупые, слабые по сравнению с Трансцендентностью. Но есть, по крайней мере, один аспект, в котором она уступает нам. Майкл, ты можешь с этим справиться.
Когда мы расставались, у Джона был еще один вопрос к Розе. — Предположим, все это правда. Что будущее складывается из настоящего и прошлого, что наши потомки в далеком будущем станут богоподобными. Какие шансы тогда будут у вас, католиков? Игра окончена, не так ли?
Роза тонко улыбнулась. — Христианская церковь пережила падение Рима, и науку Аристотеля и Ньютона, Галилея, Коперника и Эйнштейна. Католицизм пережил даже Мартина Лютера. Думаю, мы переживем и это.
И она исчезла.
Том пришел ко мне. Он даже не потрудился спросить, собираюсь ли я это сделать. — Только когда, — сказал он. — Скажи мне когда, папа.
Я пожал плечами. — Может быть, завтра. Почему нет? Я не становлюсь храбрее. — Не то чтобы я был уверен, нужна ли мне смелость; если что-то настолько выходит за рамки твоего воображения, трудно даже бояться этого. — Ты же не собираешься снова называть меня инструменталистом, правда, Том?
— Нет. Я вижу, что ты делаешь это не для себя, ни на каком уровне. Ты делаешь это по той же причине, по которой сразу же вернулся к проекту "Холодильник" после взрыва. Ты собираешься сделать это, потому что считаешь, что должен.
— Трансцендентность выбрала меня...
— Я знаю.
— Но мне жаль, Том.
— Чего?
— Потому что я ухожу и снова оставляю тебя. Та же старая история.
— Хорошо. Но, по крайней мере, на этот раз я предупрежден. У тебя есть какие-нибудь планы на ужин?
Это застало меня врасплох. — Думаю, нет. Как ты думаешь, последний ужин?
Джон и Шелли присоединились к нам. Джон сказал: — Последнее пиво, возможно, было бы лучшей идеей.
Шелли обняла меня за талию. — Как думаешь, что-нибудь изменится, если в далеком будущем тебе придется идти убивать демонов с похмелья?
— Это действительно может помочь, — сказал я. — Хорошо, первый круг за мной. Что ты предпочитаешь, воду или вино?
Леропа и Алия прогуливались в удлиняющихся тенях гигантских руин собора.
— Итак, ты навестила его.
— Это было... странно. Трудно.
Леропа никак не прокомментировала.
Алия сказала: — Я верю, что Майкл Пул сделает то, о чем мы его просим.
Леропа посмотрела на нее. — И это тебя радует?
— Разве не должно?
— Есть одно следствие из нашей дискуссии, которое я не хотела поднимать в присутствии твоей сестры, — сказала Леропа.
— Следствие, — пренебрежительно сказала Алия. — Трансцендентность верит, что она творение любви. Но ее язык — сплошная логика.
Леропа подняла безволосую бровь. — Тогда давай поговорим о логике. Ты не первая, кто указал на главный логический изъян в программе искупления.
Алия кивнула. — Что бы вы ни делали, даже если вы измените историю, чтобы устранить каждый элемент страдания, страдание все равно будет существовать.
— В более широкой вселенной возможностей. Да.
— Таким образом, искупление невозможно.
— Не обязательно, — сказала Леропа. — Твоя сестра была права, интуитивно поняв, что Искупление предназначено не для тех, кто страдал давным-давно; оно предназначено для самой Трансцендентности. Есть надежда — но это всего лишь надежда, — что где-то на уровнях Искупления может быть найдено достаточное утешение. В какой-то момент мы могли бы сказать: этого достаточно. И с искуплением прошлого можно будет смотреть в будущее — смотреть вовне, а не внутрь себя.
Алия кивнула. Это была обоснованная надежда. Но... — Если эта точка никогда не будет достигнута? Если не будет найдено утешения? Что тогда?
Леропа вздохнула. — Если страдание существует, искупление невозможно. Но так ли это было нужно? Что, если бы людей вообще никогда не существовало? Что, если бы Земля оставалась безжизненной, как Луна? Тогда не было бы страданий, которые нужно искупить, не было бы зла, которое нужно искупить, не было бы греха, который нужно искупить. Возможно, это было бы лучшим положением дел, чем допустить существование неизлечимых страданий без возможности исцеления.
Алия остановилась как вкопанная. — Вы серьезно?
— Это заключительный этап Искупления, его конечная логика. Мы называем это Очищением. Дело не в том, что человечество перестанет существовать, — тихо сказала Леропа. — Оно никогда не существовало. И это можно было бы организовать довольно легко. Помни, Трансцендентность может вернуть мертвых к жизни простым жестом. Это окончательное решение почти элегантно. Экономично.
Холодный гнев вспыхнул в Алии. — Не сюда ли логика любви привела Трансцендентность — любить человечество так сильно, что оно должно быть уничтожено?
— Это всего лишь возможность, — сказала Леропа. — Но в том, что должно произойти, ты всегда должна помнить, что эта мрачная возможность существует — если Майкл Пул потерпит неудачу.
Она подняла руку, сжав хрупкие пальцы. И Алия представила себе последствия, вытекающие из этого жеста, распространяющиеся сквозь пространство и время, в далекое будущее и в глубочайшее прошлое. Леропа была маленькой, сгорбленной женщиной в поношенном, потертом одеянии, шаркающей по обломкам огромных руин. И все же она держала судьбу всего человечества в своих костлявых пальцах.
Первое потрясение от Трансцендентности — это...
Я не могу сказать. Слов нет в моей голове. На что же это тогда похоже?
Это как шагнуть с обрыва. Или как внезапно окунуться в шокирующую новую среду, как в ледяную воду. Или похоже на тот момент, когда рождается ваш первый ребенок, и вы держите его на руках, и знаете, что ваша жизнь больше вам не принадлежит и никогда больше не будет принадлежать.
Это похоже на пробуждение.
Когда я оглянулся на всю свою жизнь до этого момента, мне показалось, что я видел сон. Я увидел все свои представления о мире и даже свои переживания о моем внутреннем мире за частичными фантазиями, которыми они на самом деле были. Но я знал, что если я когда-нибудь выйду из этого странного состояния нового сознания, то это будет похоже на сон. Но чувствовал странную уверенность, хотя и знал, что попал в место, находящееся за пределами моего понимания. Я думал, что смогу справиться с этим.
Но куда я пришел? Если бы я очнулся ото сна о человеческом существовании, если бы впервые по-настоящему открыл глаза — что бы увидел?
Пока ничего. Это было не так, как если бы я закрыл глаза, скорее, как если бы отвел взгляд, моя голова была полна мыслей о других вещах. Я ничего не мог видеть, потому что не смотрел; это было делом воли. Но это ждало меня.
Я поднял свою метафорическую голову. Сфокусировал свои метафорические глаза. И увидел...
Свет. Это хлынуло в мой разум, ослепительное, обжигающе горячее. Вся моя недолгая уверенность немедленно испарилась. Я был ничем иным, как пылинкой осознания, обожженной, сморщенной, взорванной. Я попытался закричать.
Свет померк. Я снова вернулся в свое состояние невидения.
— Я знаю, что бы вы сказали, если бы кто-нибудь из ваших младших инженеров или студентов Корнелла вот так вляпался в это. — Голос, мягкий, сухой, раздался ниоткуда, без источника. Я не слышал его, не мог повернуть к нему голову. И все же он был там, голос во сне.
— Мораг?
— Алия, — сказала она с легким сожалением в голосе. — Я Алия. Я здесь с вами, чтобы помочь вам.
— Я рад, — горячо сказал я. — Так скажите мне, что бы я сказал.
— Вы бы сказали, сначала пройдись, прежде чем бежать.
— Тоже верно. Это и есть Трансцендентность, Алия?
— Что вы увидели?
— Это было все равно, что смотреть на солнце. Это обожгло меня.
— Я виню себя, — сказала она. — Когда я впервые погрузилась в Трансцендентность, у меня были месяцы тренировок — умственной дисциплины и развития различных способностей. Также у меня есть эволюционное преимущество в полмиллиона лет перед вами, Майкл. Без обид. И в тот первый раз меня это ошеломило. Для вас это практически невозможно.
— Так научите меня ходить, Алия.
— Шаг за шагом.
Я почувствовал легкое давление, как будто чья-то рука обхватила мой подбородок, чтобы приподнять голову, как если бы я был ребенком. Метафора, метафора. Но метафоры хороши, если они помогают вам понять.
— Посмотрите сейчас.
Я увидел черное небо, полное звезд, вокруг меня, вверху и внизу. Это было так, как если бы я был выброшенным на берег астронавтом, которого увезли далеко от Земли и оставили дрейфовать в космосе. Хотя у меня не было ощущения головокружения; возможно, оно было отредактировано. Звезды были разбросаны глубоко в трех измерениях, но все они были одного цвета, что-то вроде желто-белого. Я начал различать узоры, группировки, ориентировочные созвездия.
— Звезды. Но это не звезды, не так ли? Просто еще одна метафора.
— Метафора чего?
Это было очевидно. — Трансцендентных. Индивидуумов, которые вносят свой вклад в этот групповой разум. Таких, как мы.
— Таких, как я, — сказала Алия. — Не совсем таких, как вы.
— Разве я не звезда? — Я почувствовал необоснованное разочарование. — Мерцаю, мерцаю.
— О, да, — сказала она. — Но звезда особого сорта.
Звезды начали кружиться вокруг меня. Теперь они были похожи на рыб в каком-то огромном темном аквариуме. Узоры, которые они создавали, становились четче, взлеты, завихрения и зарисовки света. И чему я поразился, каждая из них была разумом.
Я знал принцип. Трансцендентность была не простым объединением разумов, а динамической сетью, узлами которой были эти звезды. Большее осознание самой Трансцендентности было эмерджентным свойством сети, возникающим из сообщества разумов, но не подавляющим их по отдельности. Я подумал, что в этом есть что-то общее с муравейником — или даже со странным объединением дяди Джорджа.
Вот и вся теория. Я хотел увидеть саму Трансцендентность. Я поднял глаза.
Увидел еще больше звезд, их стаи собирались в узоры, которые складывались масштаб за масштабом, поднимаясь вверх, насколько я мог видеть. И на самом пределе моего зрения движущиеся созвездия, казалось, сливались в туман, а затем в яркую точку. Этим высшим единством было сознание Трансцендентности как таковой, возникающее из взаимодействий сообщества звездных разумов, на которых оно основывалось.
Когда я оглядывался вокруг, то мог видеть одно и то же точечное единство, куда бы ни посмотрел. Невозможная геометрия, конечно, но изящная метафора.
По легкому подталкиванию Алии я еще больше расширил поле своего восприятия.
Двигаясь сквозь скопления звезд, я видел более темные очертания, более неуловимые. Иногда звезды ложились на их бархатную поверхность, и я различал мерцание контура, сложную морфологию. Но затем звезды снова взмывали ввысь, как вспугнутые птицы, и форма утрачивалась.
— Это структуры разума Трансцендентности, — сказала Алия. — Идеи. Убеждения. Понимания. И воспоминания — много, много воспоминаний.
Я увидел одну форму, которая немного отличалась от остальных — компактную, почти мерцающую, как многогранный драгоценный камень, но угольно-черную. Это было похоже на кусочек отшлифованного угля. — Что это?
Алия говорила так, как будто улыбалась. — Взгляните.
Я не знал, как это сделать. Но даже когда сформулировал желание, то почувствовал, что падаю к драгоценному узлу знания.
